Собор переходит к составлению других церковных правил. Инициатива составления 2–го правила вышла от патриарха Фотия. Этот последний предложил собору постановить определенное правило относительно тех епископов, которые, будучи в этом сане, принимают на себя монашеский чин, делаются монахами. При этом он говорил, что, по его мнению, епископы, делающиеся монахами и таким образом переходящие в положение подчиненности и повиновения, не могут удерживать за собой епископской кафедры. Начешись прения. Папские легаты сказа ли, что у них (на Западе) не допускаются такие случаи, а если какой епископ принимает на себя монашество, т. е. становится в положение кающихся, то он лишается архиерейского достоинства.[331] Апокрисиарии Василий и Илия, со своей стороны, утверждали, что в патриаршествах Антиохийском и Иерусалимском не дозволяется епископам принимать монашество и в то же время управлять Церковью; монахи беспрепятственно возводятся в епископы, но епископы, в случае принятия монашества, оставляют свою должность. Собор согласился, чтобы об этом составлено было церковное правило, принимая во внимание недоумения и споры, возникающие касательно вышеуказанных епископов, ибо иные утверждали, что епископы, принимающие на себя монашеское звание, имеют право по–прежнему управлять Церковью, а другие, напротив, находили, что монашество епископов устраняет их от должности. Легаты сказали, заканчивая прения: «Да издастся правило касательно спорного вопроса». И было составлено правило и прочтено. Вот оно — правило 2: «Хотя доныне некоторые архиереи, принявшие монашеский образ, усиливались пребывать в высоком служении архиерейства, и такие действия оставляемы были без внимания, но сей святый и Вселенский [332] собор, ограничивая такой недосмотр и возвращая вопреки порядку допущенное действие к церковным уставам, — определил: если какой епископ или кто иной архиерейского сана захочет снизойти в монашество, таковой впредь да не присваивает себе архиерейского достоинства. Ибо обеты монашествующих заключают в себе долг повиновения и ученичества, а не учительства или начальствования: они (монахи. — A. Л.) обещаются не иных пасти, но быть пасомыми. Посему, как выше сказано, постановляем: да никто из находящихся в звании архиереев и пастырей не низводит сам себя на место пасомых и кающихся. Если кто дерзнет сделать так, после провозглашения и приведения в известность произносимого ныне определения, таковой сам себя (т. е. произвольно. — A. Л.) устранил от архиерейского места, да не возвращается к прежнему достоинству, которое самым делом отложил».

Смысл этого церковного правила, составленного на рассматриваемом соборе, не тот, конечно, что епископы не должны быть выбираемы из числа монахов. Правило отнюдь не воспрещает возводить монахов в епископы, так как в этом случае не нарушается общепринятый порядок промоции, возведения от низшей степени к высшей. Правило запрещает лишь неестественную, необычную практику, когда высшее лицо переходит к низшему состоянию — монашеству, смешивая в своем лице и деятельности обязанности начальника и подчиненного. Писатели, не расположенные к Фотию, думают,[333] что этот последний предложил собору провозгласить сейчас приведенное правило не ради чистых церковных интересов, а ради эгоистических, личных стремлений, — именно думают, что Фотий принятием этого правила в число канонических определений хотел преградить доступ к архиерейской кафедре тем из игнатиан, которые по восшествии Фотия на патриаршество вынуждены были оставить свои архиерейские кафедры и проживать в монастырях. Можно ли думать, что правило составлено было с целью повредить, навсегда лишить доступа к архиерейской кафедре указанных игнатиан? Нет, потому что правило имеет в виду таких епископов, которые произвольно приняли на себя подвиги монашеского жития, а игнатиане искали в монастырях лишь временного убежища и очутились здесь только вследствие занятия их кафедр фотианами. Правило не имело, таким образом, целью вредить игнатианам. Если бы Фотий имел в виду эту злокозненную цель, то правило было бы изложено как–нибудь иначе.

Повод к составлению 3–го (и последнего) правила соборного дали, вообще, епископы — члены собора. Они заявили, что некоторые из дерзких мирян позволяют себе подвергать ударам и заключать в тюрьму епископов и священников. «Правда, — говорили они, — это встречается редко, однако же очень недавно бывали подобные случаи». Поэтому они предлагали для обуздания дерзких людей постановить правило, которым оскорбляющие священническое достоинство подвергались бы церковному наказанию. Апокрисиарии Василий Мартиропольский и Илия из Иерусалима соглашались, что, действительно, полезно составить подобное правило. И вот правило составлено и прочитано.

Правило 3: «Если кто из мирян, воспреобладав и пренебрегши повеления Божие и царские и посмеваясь над достойными благоговения церковными уставами и законами, дерзнет бить или заключать в темницу епископа или без вины, или под вымышленным предлогом вины, такому да будет анафема».

«Анафема», — воскликнул собор, повторяя последнее слово правила. По всей вероятности, это правило появилось под влиянием некоторых тяжких обстоятельств времени. Известно, что сам Игнатий и его приверженцы после низвержения первого из них немало потерпели бед от светских властей. В свою очередь, и фотиане, по низвержении Фотия, натерпелись различных неприятностей и оскорблений от неблаговолившего к ним светского начальства. Ввиду этих тяжких испытаний текущего времени собор и решился провозгласить 3–е правило.

После того как закончилась законодательная деятельность собора, выразившаяся в указанных трех правилах, представители собора сказали один за другим несколько речей, в которых старались, так сказать, подвести итоги всей соборной деятельности. Прежде других говорил сам Фотий. Он сказал: «Все, что предначато было собором, все это имело благополучный конец, поэтому возблагодарим Бога, который удалил соблазны, положил предел схизматическому заблуждению, рассеянное совокупил, святым Церквам даровал мир». Затем говорили папские легаты. Они напомнили о том, что прежде читанная папская инструкция, составленная на Римском соборе, была подписана всеми епископами, присутствовавшими на этом соборе, и предложили, чтобы подобным же образом подписались и под актами собора Константинопольского 879–880 годов все его участники. Потом те же легаты говорили о своих ревностных заботах содействовать прекращению раздоров в Константинополе и успехах, ими достигнутых; сознавали, что еще не все ими сделано, что нужно для достижения цели, но остальное они предоставили довершить самому Фотию, т. е. научать и увещевать отщепенцев и подвергать наказанию упорных из них. Подобную власть, замечали легаты, Фотий получил еще раньше нашего прибытия от самого Бога, но теперь, по воле папы, власть эта удвоилась (duplicavit). В заключение своей речи они заявили, что Фотия они так же уважают, как и самого папу Иоанна. Фотий, выслушав это последнее замечание и желая сказать что–либо угодное легатам, назвал их «отцами» и похвалил их ревность к приведению в исполнение принятых ими на себя задач. Уполномоченные восточных патриархов, со своей стороны, сочли долгом выразить чувство глубокого уважения к Фотию. «И наша любовь к Фотию во Святом Духе не меньше вашей (т. е. легатов. — A. Л.). Церкви Антиохийская, Иерусалимская и Александрийская всегда признавали его патриархом и анафематствовали лживых апокрисиариев, сделавших злое патриарху Фотию». Все епископы собора единодушно восклицали: «Благодарим Бога, даровавшего нам такого патриарха и архипастыря (как Фотий. — A. Л.)[334].

В заключение пятого заседания члены собора подписались собственноручно под актами собора 879–880 годов, написанными на пергаменте. Из этого видно, что собор смотрел на это заседание, как на заключительное, а остальные два заседания имели, очевидно, значение побочных, добавочных. Подписи самого Фотия под актами собора не видим; ее нет, вероятно, потому, что, главным образом, соборная деятельность касалась его лично, а известно, что в собственном деле никто не судья. Первыми подписались папские легаты в таком порядке: сначала Павел, епископ Анконский, а потом Евгений, епископ Остийский и кардинал–пресвитер Петр. Павлу отведено первое место не по значению его на соборе (деятельнее других был Петр), а, вероятно, потому, что он был старшим епископом. Павел, подписывая акты, подробно излагает и изъясняет свой приговор. Он говорит о том, что Фотия, согласно с папскими письмами и папской инструкцией, он признает законным патриархом; что отвергает все, что сделано было прежде против Фотия; к этому присоединено было отлучение на противящихся признанию Фотия патриархом. Два другие легата вполне согласились с этим приговором и подтвердили его собственной подписью. [335] Когда прочитаны были во всеуслышание подписи и приговор легатов, весь собор выразил благодарность Богу. Затем подписались апокрисиарии восточных патриархов. Сначала апокрисиарии антиохийского патриарха Василий Мартиропольский, вероятно, потому, что он был епископом, потом Илия Иерусалимский (пресвитер) и Косма Александрийский (пресвитер же). Они также более или менее подробно излагают свой приговор и объявляют, что патриаршие кафедры Востока всегда признавали Фотия законным патриархом, отвергают все соборы, когда–либо и где–либо бывшие против Фотия. После апокрисиариев подписались митрополиты Константинопольского патриархата. Прежде других подписались Прокопий Кесарийский (в Каппадокии), Григорий Эфесский и Иоанн Ираклийский; их подписи и приговор обоснованы, о прочих же членах собора в актах просто замечено: «И все прочие архиереи (участники собора. — A. Л.) собственноручно подписали соборные акты». Заседание закончилось возглашением многолетия императору Василию и его сыновьям, его супруге Евдокии Ингерине, а также папе Иоанну и патриарху Фотию.

Шестое и седьмое заседания собора имели, как мы заметили выше, значение добавочных заседаний и притом полуофициального характера. Что касается взаимных отношений этих двух заседаний, то первое из них лишь служит приготовлением к следующему и последнему; на первом было выработано то, что предложено принять и утвердить на последующем заседании.Шестое заседание происходило 3 марта 880 года. Оно имело место в императорском дворце, вероятно, потому, что на нем заседали император и его сыновья. Значение присутствия на нем императора видно будет из дальнейшего рассказа. Кроме патриарха Фотия, участниками соборного заседания были папские легаты, уполномоченные восточных патриархов и восемнадцать митрополитов. Когда император, что и естественно, занял председательское место, прочитана была речь императора к собранию следующего содержания: «Разумеется, было бы прилично, чтобы мы лично присутствовали на заседаниях этого святого собора, но мы не сделали этого, чтобы не открыть возможности для злых языков злословить собор, ибо могли говорить, что собор не имел свободы, что признание Фотия патриархом — дело вынужденное, что страх перед императором руководил собором». Затем император в той же речи объявлял, что он согласен утвердить и подписать определения собора. Наконец император предложил в знак единения, господствующего на соборе, и как выражение мира, провозгласить торжественно какой· либо образец веры, причем он заметил, что для этой цели лучше всего может служить Никео–Константинопольский символ. Все, конечно, приняли это предложение. Так, папские легаты говорили, что, действительно, приличнее всего провозгласить и подтвердить никейское вероизложение, как пользующееся уважением во всем мире. Вслед за тем протонотарий Петр прочел, очевидно, заготовленный заранее, документ. Документ этот, несомненно, составлен был Фотием и заключал в себе, кроме текста Никео–Константинопольского символа, объяснения, почему этот символ должен иметь особенное значение, и прещения на тех, кто осмеливается изменять и дополнять тот же символ. Вот, в кратких чертах, содержание прочитанного: «Мы принимаем всем сердцем и исповедуем устами дошедший до нас из древности символ и возвещаем его, ничего не убавляя и не прибавляя к нему и не изменяя и не повреждая его». Затем следовал символ; в заключение говорилось: «Если кто из лиц духовных допускает изменение или добавление к этому символу, таковой подлежит низвержению из сана, а мирянин, дерзающий сделать это, подлежит анафеме». По прочтении документа все присутствующие епископы восклицали: «Так мыслим и мы все, в этой вере должны крестить, эту веру исповедывать при возведении в духовный сан. Кто мыслит иначе и допускает изменение в символе, тот подлежит отлучению». В подобном же роде говорили, в частности, Илия Иерусалимский и Косма Александрийский.Значение предложения не только исповедовать веру сообразно Никео–Цареградскому символу, но и не делать изменений в тексте последнего, будет вполне понятно, если примем во внимание, что в латинской Церкви, по примеру, поданному Церковью Испанской, начали делать в символе известное прибавление, касательно учения об исхождении Св. Духа и от Сына Божия (filioque). Прибавление это было принято в IX веке, когда происходил собор, почти всеми западными отдельными Церквами. Папские легаты не выразили противодействия против запрещения прибавлять что–либо к символу; из этого видно, что в это время в Римской Церкви читался символ еще без искажений (без filioque).[336]После того как принято было предложение — не изменять символа, Фотий сказал: «Угодно ли будет собору, чтобы император скрепил деяния собора своей подписью, на что он, император, изъявил свое согласие?» Присутствующие митрополиты воскликнули: «Не только согласны, но мы просим его величество сделать так». Император подписал. Но члены собора стали просить императора, чтобы и сыновья его тоже подписались под актами; император Василий соизволил это, и потому вслед за ним подписались трое его сыновей — Лев и Александр, уже провозглашенные императорами при жизни Василия, и порфирородный Стефан, крестник Фотия, посвященный им в церковную должность иподиакона и синкелла.[337] Император, подписывая акты, начертал следующие слова, которые и были прочитаны вслух: «Во имя Отца, Сына и Св. Духа. Я, Василий, верный во Христе император Римский и самодержец, соглашаюсь с сим святым и Вселенским собором во всем, как относительно утверждения седьмого Вселенского собора, так и относительно признания и утверждения (патриархом. — А. Л.) святейшего Фотия, нашего духовного отца, а равно и касательно осуждения всего того, что против него писано или высказано. Это заявление я собственноручно подписал». Митрополит Анкирский Даниил воскликнул: «Бог, храни вашу благочестивую державу! Даруй вашей святости долгие дни!» Прочие митрополиты возглашали: «Как ты, государь, Церковь Божию объединил и все раздоры отъял от нее, так да поможет и тебе Господь покорить твоей мощной деснице все варварские народы, да подаст Он тебе силу восстановить древние границы Римской империи. К тебе, государь, можно приложить слова Давида (Пс. 44, 9): «Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие; посему помазал тебя, Боже, Бог твой елеем радости более соучастников твоих»». Ибо весь христианский народ радуется о твоих трофеях и твоих победах над врагами, а Церковь, которая ныне восприяла прежнюю красоту, восхваляет и прославляет тебя. Многая лета государю».[338]Обращаемся к последнему заседанию собора. Оно, как замечено было выше, не представляет ничего нового по своей деятельности. На нем лишь публично и торжественно прочитано было то, что сделано на предыдущем заседании. Собрание это происходило 13 марта 880 года в Софийском храме, в отделении, именуемом «катехумении». Председательствовал Фотий. На собрании присутствовали папские легаты, апокрисиарии восточных патриархов, 18 митрополитов, и хотя акты не показывают определенно числа епископов, бывших на этом заседании, но есть основание полагать, что их было значительное число. Заседание открывет Фотий краткой речью, в которой говорилось: «Должно прочитать, что совершено на прежнем заседании, ради тех епископов, которые не присутствовали там; пусть и они разделят нашу радость». После этого было прочитано определение касательно важности и неприкосновенности Никео–Константинопольского символа. По прочтении определения члены собора говорили: «Так мы веруем, так мы мыслим, так мыслящих почитаем учителями и отцами, а кто иначе мыслит, тех объявляем врагами Божиими». Затем прочитана была та подробная подпись, какую сделал император под актами. По этому случаю Прокопий Кесарийский сказал: «Благослови его, Боже, даруй ему долгоденствие и победы, ущедри его видимыми и невидимыми благами, молитвами Пресвятыя Богородицы, верховных апостолов Петра и Павла и вселенского патриарха Фотия». Затем началось прославление и восхваление этого патриарха ораторами собора. Начало в этом положили папские легаты. Они благодарили Бога за то, что слава Фотия распространена не только в их отечестве (Италии), но стала известна и во всем мире; не только между народами, говорящими греческим языком, но и между самыми варварскими и грубыми народностями сделалось известно, что нет человека, равного Фотию по мудрости, доброте, смирению. Прокопий Кесарийский, со своей стороны, сказал, возвеличивая Фотия: «Таков и должен быть тот (Фотий. — А. Л.), кому, по образу Первосвященника Христа, поручено смотрение над всем миром. Это именно предусматривая, св. Павел говорил: «Итак, имеем Первосвященника, прошедшего небеса» (Евр. 4, 14); осмелюсь даже, — заявляет оратор, — сказать еще больше: Св. Писание людей, живущих по благодати, называет «богами» (Пс. 81, 6)». Папские легаты, как бы подтверждая это, сказали, что они сами хотя живут на конце земли, на крайних пределах ее, но уже слышали об этом. Тогда Прокопий, продолжая свою речь, говорил: «От полноты его мы все восприяли (Иоан. 1, 16), подобно тому, как славные апостолы от нашего Господа Иисуса Христа». Папские легаты воскликнули: «Кто не хочет иметь общения с Фотием, жребий того вместе с Иудою!» Все на это восклицание отвечали тоже восклицанием: «Так мы мыслим, это возвещаем. Кто не почитает Фотия Божиим архиереем, тот да не узрит славы Божией!» Возглашено было многолетие императору Василию.[339]Так закончилось седьмое заседание, а с ним наступил конец и для собора 879–880 гг.Гергенрётер говорит: «Прославлением Фотия открылись заседания собора 879 года, этим же прославлением и закончились они».[340] Верно.