1. Начало IV века открываетъ собой новую эпоху не только въ истории христианства, но и въ истории римской империи. Въ первыя два десятилетия этого века государство и церковь переживаютъ рядъ событий исключительной важности, на целыя века впередъ определившие собой ходъ дальнейшей истории человечества. Мирное и счастливое, продолжавшееся около 20 летъ, царствование Диоклетиана окончилось крахомъ для империи и жесточайшимъ гонениемъ для лучшей части ея населения—христианъ. Разделенная между несколькими самостоятельными и независимыми другъ отъ друга правителями, империя готова была распаться на свои составныя части и христианская церковь въ течение несколькихъ годовъ должна была выставлять все новыя и новыя жертвы такимъ отъявленнымъ врагамъ и ненавистникамъ христианства, какъ Галерий и Максиминъ Дайя. Въ первый разъ в истории христиане и языческое население въ его высшемъ слое соединились въ общемъ недовольстве наставшимъ порядкомъ вещей и тотъ, кто сумелъ бы овладеть обеими этими могучими силами, оказался бы полнымъ хозяиномъ дела… Въ великия переходныя эпохи, когда рушатся старые устои жизни, когда термометръ общественной жизни повышается и назревшия потребности упорно ищутъ себе исхода, сама история часто выдвигаетъ людей, которые сознательно или безсознательно проникаются общими стремлениями своего времени, привлекаютъ къ себе симпатии всехъ и создаютъ новый порядокъ на развалинахъ стараго. Таковъ былъ императоръ Константинъ, унаследовавший имя Великаго. Въ лице Константина на сцену истории выступилъ мощный политический деятель, вполне усвоивший себе новыя стремления своей эпохи: онъ смело и резко порвалъ съ вековыми традициями Рима, первый умелъ понять внутреннюю силу христианства, примирилъ его съ государствомъ, при помощи его возстановилъ и на немъ основалъ единство империи. Что побудило Константина Великаго встать на сторону христианства? — гениальная ли проницательность опытнаго политика, усмотревшаго опору для государства тамъ, где его предшественники видели главную причину упадка государственной и общественной жизни, внутреннее ли развитие его собственнаго духа или небесное откровение въ той или другой форме, — решить эту загадку за недостаткомъ и противоречивостью сведений невозможно. — Первымъ торжественнымъ проявлениемъ этого вновь нарождавшагося союза между римскимъ государствомъ и христианскою церковью былъ походъ Константина на Италию и битва при Мильвиевомъ мосте. Римъ, эта национальная гордость империи, центръ ея тысячелетняго величия и культа, палъ предъ знаменами Константина, украшенными монограммами Христа. Это было величайшимъ явлениемъ въ области духа, отразившимся во всехъ уголкахъ тогдашняго мира. Эдиктъ 313 года, изданный въ Милане Константиномъ вместе съ восточнымъ своимъ соправителемъ Лициниемъ, обозначилъ собой резкий переворотъ въ религиозной политике римскаго государства.

Признание христианства дозволенной государствомъ религией, провозглашенное миланскимъ эдиктомъ, и предоставление ему правъ, одинаковыхъ съ национальнымъ культомъ, было первымъ крупнымъ шагомъ на пути къ разрушению этого векового принципа римской религиозной политики. Выгода завязавшагося между церковью и государствомъ союза обнаружилась въ самый же первый моментъ его возникновения, и если христиане получили свободу вероисповедания, то и обладание западной половиной империи было обезпечено для Константина. Новая проверка его дала блестящие результаты. Последняя битва Константина съ Лициниемъ, когда сами языческие боги, вышедшие навстречу воинамъ Константина отступили предъ лабарумомъ съ монограммой Христа, отдали во власть его всю империю. Возстановление единства государства и окончательное торжество христианства достигнуто было при помощи одной силы, — силы христианскаго Бога, и въ конце царствования Константина ни для кого не составляло тайны то обстоятельство, что близокъ тотъ моментъ, когда христианство совсемъ заменитъ собой национальный культъ. To, чего не удалось достигнуть Диоклетиану, и къ чему онъ стремился со всею страстностью своего упорнаго характера, Константинъ осуществилъ на деле. Въ христианекой церкви съ ея нравствонной мощью, съ прочно развитой организацией и пользовавшейся громаднымъ авторитетомъ иерархией, онъ нашелъ новую силу, оживившую начинавший разлагаться государственный организмъ и вдохнувшуювъ него свежую энергию; и если восточная половина империи не пала подъ ударами варваровъ и продолжала после Константина более, чемъ тысячелетнее существование, то этимъ она обязана своему союзу съ христианствомъ.

Еще более блестящими последствиями отразился этотъ союзъ на состоянии христианства. Энтузиазмъ гонимой церкви направлялся более ко вне, чемъ внутрь ея самой, более къ расчищению свободнаго поля для деятельности, чемъ къ самой этой деятельности. Переходъ Константина въ христианство и предоставленная имъ и его преемниками привиллегии, сняли тотъ юридический гнетъ, который лежалъ ранее на каждомъ христианине, и радикально изменили все условия церковной жизни. Для церкви настала новая пора, — пора всецело заняться своимъ собственнымъ устроениемъ. Те силы духа, которыя тратились ранее на борьбу съ внешнимъ врагомъ, теперь прилагаются къ разработке внутреннихъ чисто церковныхъ задачъ, a внешняя свобода, дарованная государствомъ, обезпечиваетъ полный просторъ для всесторонняго ихъ применения. Поэтому–то ни одна эпоха не поражаетъ насъ такимъ разнообразиемъ событий, такою энергичною жизнедеятельностью, какъ то время, которое открылось изданиемъ Ми–ланскаго эдикта. Окидывая беглымъ взглядомъ события этой эпохи, мы видимъ постоянное движение впередъ, нескончаемую борьбу, которая въ конце — концовъ приводитъ ко благу церкви. Гений христианства раскрывается въ полноте своихъ дарований: устанавливается христианское вероучение, определяется церковное управление, вся жизнь церкви отливается въ прочныя формы, разработанныя до мелкихъ подробностей. Въ эту именно эпохуокончательно вырабатывается тотъ церковный строй, который во всехъ главныхъ чертахъ продолжаетъ оставаться и доселе, и отсюда же, какъ отъ центра, расходятся по разнымъ сторонамъ все существующия въ настоящее время церкви и общины. — Оценивая эту эпоху съ точки зрения нравственнаго идеала, мы, конечно, не отдадимъ ей пред–почтения по сравнению съ предыдущимъ периодомъ. Привиллегированное положение церкви, ея связь съ государствомъ, отсутствие всякихъ внешнихъ стеснений, которыя могли бы служить пробнымъ камнемъ искренности убеждения, — все это открыло широкий доступъ въ церковь низменнымъ и земнымъ интересамъ. Уровень христианской нравственности при новыхъ порядкахъ жизни значительно понижается; въ христианскую среду проникаютъ воззрения и привычки стараго язычества, сливаются съ христианскими началами, а иногда и искажаютъ ихъ; религиозное убеждение, характеризовавшее первыхъ христианъ, становится редкимъ явлениемъ. Люди, ищущие внутренней ясности духа, покидаютъ общество и бегутъ въ пустыню, но и здесь настигаетъ ихъ миръ и высокий институтъ подвижничества обращаетъ на служение своимъ целямъ. Эти темныя стороны церковной жизни, развившияся после торжества христианства надъ язычествомъ, не должны, однако, закрывать предъ нами величия и важности совершавшихея теперь событий. Когда смотришь на современный христианский миръ, съ его вечно соперничающими церквами, съ его разрозненными христианскими общинами, это древняя вселенская нераздельная церковь, какою она была после Константина, является идеаломъ, на достижение котораго трудно и разсчитывать.

Но нигде это оживление, охватившее христианскую церковь въ начале IV века, не сказывается такъ ярко, какъ въ области догматической деятельности. Теперь выступаютъ предъ нами не отдельныя личности, какъ Тертуллианъ или Оригенъ, но целыя многочисленныя по составу партии, хорошо организованныя, которыя ведутъ борьбу и въ теории и въ жизни. И не Римъ или Карфагенъ являются местомъ ихъ деятельности, а вся церковь вообще. Востокъ и Западъ, Александрия и Антиохия, Римъ и Эдесса, каждая маленькая епископская парикия, одинаково волнуются и принимаютъ такое или иное участие въ общемъ деле. И не одни епископы вели эти споры, a вообще не те только люди, которые по своему иерархическому положению или образованию призваны были къ решению богословскихъ вопросовъ, — въ нихъ участвовало все тогдашнее общество. Вопросъ ο Божестве Сына Божия съ одинаковою страстностью обсуждался на соборахъ, въ церквахъ, при дворце императора, въ хижинахъ отшельниковъ, на площадяхъ и рынкахъ. «Все полно такихъ людей, которые разсуждаютъ ο непостижимыхъ предметахъ, — говоритъ Григорий Нисский ο современномъ ему положении вещей, — улицы, рынки, площади, перекрестки; спросишь, сколько нужно заплатить оболовъ, — философствуютъ ο рожденномъ и нерожденномъ; хочешь узнать ο цене на хлебъ, — отвечаютъ: Отецъ больше Сына; справишься, готова ли баня, — говорятъ: Сынъ произошелъ изъ ничего». Любопытно, что даже дети не оставались безучастными въ общемъ движении эпохи.Историкъ Феодоритъ разсказываетъ объ арианине Лукии, епископе самосатскомъ, какъ онъ однажды, проезжая городскою ллощадью, попалъ въ толпу детей, игравшихъ въ мячъ: случайно мячъ прокатился подъ ногами осла, на которомъ ехалъ епископъ, и этого было достаточно, чтобы дети сочли его оскверненнымъ, — они не прежде возобновили игру, какъ перебросивши мячъ черезъ огонь. Соборная деятельность церкви также достигаетъ своего высшаго напряжения. Правда, и въ третьемъ веке, въ годы сравнительно спокойнаго положения церковь пользовалась соборомъ, какъ высшимъ органомъ своего управления, но это были редкия явления, ограниченныя какою–либо одною местностью. He то мы видимъ, начиная съ IV века. Соборы становятся обычнымъ явлениемъ и разсматриваются, какъ единствен–ное и легко достижимое средство къ разрешению всехъ церковныхъ затруднений. Они собираются не только отдельными епископами, по своимъ городамъ, не только отъ лица целыхъ областей, но сами императоры охотно прибегаютъ къ нимъ, какъ къ самому лучшему способу для умиротворения церкви, и своею материальною помощью облегчаютъ осуществление ихъ на деле. Появляется идея вселенскаго собора, собора по возможности изъ представителей отъ всехъ церквей, и выполняетея фактически, при чемъ соборъ является теперь не только органомъ управления, но органомъ вероучения, съ высшимъ божественнымъ авторитетомъ, а вселенский соборъ понимается, какъ высшая безапелляционная истанция въ делахъ веры. Ни одинъ периодъ въ истории церкви не поражаетъ такою развитостью соборной деятельности, какъ время, открывшееся начальными годами IV века. Соборы созываются иногда сразу въ несколькихъ местахъ, не успеетъ окончиться одинъ соборъ, какъ начинается другой и вопросъ, поставленный на очередь, разрабатывается безпрерывно. Въ этомъ признаке дана отличительная черта изучаемаго времени, и потому оно лучше всего можетъ быть охарактеризовано, какъ «эпоха вселенскихъ соборовъ», подобно тому, какъ первымъ тремъ векамъ усвояется имя «эпохи гонений».

Но союзъ церкви и государства, наметившийся ясно уже въ царствование Константина Великаго, вноситъ новую струю въ догматическия движения, ο которой не знала христианская древность. Въ нихъ вмешивается государственная власть и регулируетъ ихъ по своему усмотрению. Мы увидимъ ниже, что целью своего вмешательства она, вообще говоря, поставляетъ благо самой церкви, умиротворение христианскаго общества, но это благо она оцениваетъ съ своей политической точки зрения, которая иногда далеко не совпадаетъ съ глубочайшими интересами христианства. Она придаетъ особую страстность и безъ того горячимъ спорамъ и своими насильственными мерами сообщаетъ ореолъ геройства людямъ, которые сами по себе его не заслуживали. Съ самаго начала арианскихъ движений уже намечается важнейший вопросъ того времени, — вопросъ объ отношении церкви къ государству, — онъ про–ходитъ красной нитью по всей истории догматическихъ движений IV века и завершается въ царствование феодосия Великаго. Таковъ въ общихъ чертахъ характеръ той эпохи, которую намъ предстоитъ изучить.

Нетъ надобности объяснять, почему свой исходный пунктъ новыя догматическия движения получили въ Александрии. Еще съ конца второго века эта церковь сдела–лась центромъ богословскаго развития Востока и приобрела въ христианскомъ мире особую славу, — славу церкви философской, въ которой никогда не ослабевали интересы къ изучению высшихъ вопросовъ веры и знания. Притягательная сила, которою владело местное богословское училище со времени Климента и Оригена, отовсюду привлекало въ Александрию людей даровитыхъ, съ оригинальнымъ образомъ мыслей, всегда готовыхъ принять живое участие въ общей богословской работе. Самый строй церковной жизни въ Александрии способствовалъ образованию здесь различныхъ богословскихъ группъ. Въ Александрийской церкви гораздо ранее, чемъ въ другихъ церквахъ, ослабели узы, связывавшия всю паству съ епископомъ.

Вполне понятно, что это приходское духовенство, будучи подчинено епископу, на практике получало более независимое отъ него положение. Приходский пресвитеръ Александрии, помимо совершения службъ и требъ для своего прихода, былъ наделенъ еще двумя важными полномочиями: правомъ толковать Св. Писание и поучать паству по своему усмотрению и право отлучать мирянъ отъ церковнаго общения, не донося ο томъ епископу. Прихожане отдавались въ полное распоряжение пресвитера и находились въ большей церковной и умственной зависимости отъ него, чемъ отъ епископа. Пресвитеръ сживался съ прихожанами, воспитывалъ ихъ въ своихъ убежденияхъ и приобреталъ въ нихъ верныхъ приверженцевъ себе. Некоторые александрийские священники снискивали себе въ своихъ прихожанахъ такую привязан–ность, что последние изъ расположения къ настоятелю нередко называли себя его именемъ: такъ, прихожане Коллуфа именовали себя коллуфианами, прихожане Карпона — карпонианами, и т. д. Однимъ изъ такихъ влиятельныхъ приходскихъ священниковъ и былъ Арий.

Прошлое Ария до разрыва его съ епископомъ Александромъ известно только въ общихъ чертахъ. Родомъ ливиецъ, онъ богословское образование получилъ въ Антиохии, въ школе Лукиана мученика и, затемъ, вероятно, съ первыхъ годовъ Диоклитианова гонения, жилъ въ Александрии. Отличавшая его ревность по вере побудила его принять въ это время сторону Мелетия, епископа ликопольскаго, отделившагося отъ тогдашняго александрийскаго епископа Петра по вопросу ο принятии падшихъ въ церковь. Созоменъ, у котораго заимствуются эти сведения, сообщаетъ, что партию Мелетия онъ скоро покинулъ и присоединился къ Петру, но когда Петръ отлучилъ приверженцевъ Мелетия отъ церкви и не призналъ ихъ крещения, то Арий возсталъ противъ этихъ резкихъ меръ и самъ былъ отлученъ Петромъ. После мученической кончины Петра (310 г.), онъ снова соединился съ церковью, достигъ сана пресвитера и даже считался кандидатомъ на александрийскую епископскую кафедру. По словамъ Филосторгия, когда умеръ преемникъ Петра Ахилла, Арий долженъ былъ сделаться епископомъ; при избрании онъ получилъ большинство голо–совъ, но отказался отъ нихъ въ пользу своего сопресвитера Александра. Православные же историки самое уклонение Ария отъ церковнаго учения объясняютъ его личнымъ раздражениемъ противъ Александра за предпочтение, оказанное тому на епископскихъ выборахъ. Изъ этихъ противоречивыхъ сведений можно вывести только то заключение, что Арий еще при Ахилле занималъ видное положение въ александрийскомъ клире и что имя его, вероятно, произносилось въ числе кандидатовъ на епископскую кафедру. Это доказывается и уважительнымъ отношениемъ къ нему Александра: онъ предоставилъ Арию въ заведывание одну изъ приходскихъ церквей, которую Епифаний называетъ Вавкалийской и при которой, можно догадываться изъ Филосторгия, служилъ самъ Але–ксандръ до избрания его въ епископы. Филосторгий разсказываетъ, что самое название доставшейся Арию церкви вавкалийскою (βανκάλιον или βανκάλις— горшокъ для питья съ узкимъ согнутымъ горлышкомъ) данъ александрийцами въ насмешку надъ Александромъ, который своей старческой согбенной фигурой напоминалъ форму этого горшка. У новыхъ своихъ прихожанъ Арий скоро заслужилъ расположение, такъ что они стали называть себя арианами, полагая въ томъ особое свое преимущество. Въ Александрии онъ обращалъ на себя внимание какъ своею внешностью, такъ и диалектическимъ искусствомъ. Высокий ростомъ и угрюмый на видъ старикъ, онъ носилъ всегда однообразную, простую одежду и своимъ образомъ жизни и ревностью по вере производилъ впечатление аскета; его угрюмость не мешала, однако, сближению его съ прихожанами; «онъ сладокъ былъ въ беседе, — говоритъ о немъ Епифаний, — действуя на души убеждениями и ласкательствами. — Таковъ былъ Арий; очевидно, последующия поколения ничего дурного не могли бы сказать ο немъ, если бы онъ не сделался виновникомъ спора, который навсегда обратилъ его имя въ синонимъ ужаснейшаго отступления и проклятия; въ этомъ споре прошла вся его дальнейшая жизнь; этотъ же споръ, вероятно, вложилъ ему въ первый разъ въ руки перо, чтобы защищать свое учение, сделавъ его писателемъ и даже поэтомъ.2. Источники крайне скудно и туманно обрисовываютъ начальную историю арианскихъ споровъ до вмешательства въ нихъ Константина Великаго. Афанасий александрийский, ближайший участникъ всехъ этихъ событий, тенденциозно ο нихъ молчитъ. Историки 5–го века и Епифаний, имевшие у себя, правда, очень ценные материалы, въ деталяхъ прямо противоречатъ себе и сообщаютъ непримиримыя между собой сведения. Отсюда возстановление первоначальной истории арианства въ ея фактической стороне всегда останется более или менее гипотетичнымъ и должно основываться не столько на оффициальныхъ документахъ, сколько на сравнительной вероятности собственныхъ предположений изследователя ихъ. Выдающиеся таланты Ария, его диалектика и экзегетическия дарования, скоро стали вызывать общее внимание къ нему и возбуждать зависть въ соперничавшихъ пресвитерахъ Александрии. Вполне естественно, что толкуя Св. Писание и поучая народъ въ своей церкви, Арий проводилъ те самыя догматическия воззрения, за которыми онъ потомъ былъ осужденъ церковью. И действительно, однажды, объясняя известное место изъ Притчей: Господь создалъ меня въ начале путей своихъ (8, 22), онъ высказалъ и развилъ учение ο тварной природе Сына Божия. Но епископъ Александръ не зналъ объ этомъ и едва ли следилъ за его проповеднической деятельностью. Арий продолжалъ популяризировать свои воззрения, и начавшиеся споры стали охватывать собой не только весь пресвитериатъ, но и народъ. Александру былъ сделанъ доносъ на Ария, но александрийский епископъ еще разъ не придалъ ему сериознаго значения. Въ учении Ария онъ увиделъ одинъ изъ техъ научныхъ вопросовъ, которые часто возбуждались въ его церкви, и такъ какъ некоторые изъ его пресвитеровъ коллегиума возстали противъ учения Ария, то онъ предоставилъ делу итти своимъ путемъ, занявши среди спорящихъ партий нейтральное положение. Въ своемъ присутствии онъ устраивалъ публичные диспуты между противными сторонами, при чемъ самъ не давалъ перевеса какой–либо одной стороне, но, по словамъ Созомена, «колебался несколько, похваляя иногда однихъ, иногда другихъ». События, однако, сложились такъ, что Александру стало невозможно поддерживать свое посредствующее положение. На одномъ изъ собраний, когда Александръ, философски разсуждая ο Св. Троице, въ присутствии пресвитеровъ, выразился, что «Св. Троица есть въ Троице единица», Арий напалъ на своего епископа, обвиняя его въ савеллианстве, и вслухъ всехъ высказалъ свое учение ο тварности Сына Божия. Александръ окончательно присоединился къ противникамъ Ария и запретилъ ему распространять свое учение. Но для пользовавшагося большой самостоятельностью але–ксандрийскаго пресвитера такое запрещение местнаго епископа не могло иметь достаточнаго авторитета. Арий продолжалъ пропаганду. На сторону Ария стало 700 дев–ственницъ, 12 диаконовъ, 7 пресвитеровъ и два областныхъ епископа феона мармарикский и Секундъ птолемаитский. Изъ документовъ, относящихся къ этому времени, мы можемъ съ некоторой трчностью определить, какую именно часть александрийскаго клира увлекъ за собой Арий. Когда после собора, отлучившаго арианъ, Александръ предложилъ клиру подписаться подъ окружнымъ посланиемъ, то все подчиненные ему клирики, — александрийские и мареотские, — исполнили его послание. Всехъ клириковъ, оставшихся верными Александру, насчитывается 26 пресвитеровъ и 44 диакона, если же исключимъ матеотскихъ клириковъ, то на долю собственно александрийскаго клира падаетъ 17 пресвитвровъ и 24 диакона. Такимъ образомъ, Арий увлекъ за собой почти треть клира,а если считать однихъ александрийскихъ, то почтиполовину. Чувствуя свое положение въ Александриине особенно прочнымъ, арианская партия отправила посольство къ «городскимъ епископамъ», которое, представивъ имъ письменное изложение веры, просило ихъ написать къ Александру, чтобы онъ не притеснялъ ихъ. «Весьма многия лица, почтенныя по образу доброй жизни, и сильные по убедительности слова» заявили ο своемъ согласии помочь делу Ария. Во главе сторонниковъ Ария сталъ Евсевий, «мужъ ученый», передовой человекъ своего времени, родственникъ царской фамилии и потому имевший большую власть въ церковныхъ делахъ Востока. Съ Александромъ Александрийскимъ онъ велъ давно неприятные счеты, которые еще более усилились съ техъ поръ, какъ столица империи со времени Диоклетиана была перенесена въ Никодимию. Дело въ томъ, что первенствующимъ епископомъ въ восточной половине церкви въ то время былъ епископъ александрийский; съ перенесениемъ же столицы въ Никодимию эта прежде незначительная кафедра стала возвышаться и Евсевию, какъ придворному епископу, естественно было желать приобрести себе большое значение въ делахъ церкви путемъ принижения александрийскаго епископа. Здесь сказывалась струнка соперничества изъ–за первенства, которая должна была придать спорамъ более страстный характеръ. Понятно, что посольство наследовало полный успехъ. Письма посыпались къ Александру и Арию въ защиту и утешение ихъ. «Прекрасно мудрствуя, — говорилъ Евсевий никомидийский Арию, — желай, чтобы все такъ мудрствовали, потому что всякому ясно, что сотвореннаго не было, пока оно не приведено въ бытие; приведенное же въ бытие имеетъ начала». Афанасий аназаварский и Георгий, впоследствии епископъ лаодийский, писали къ Александру, обличали его въ неправильномъ понимапии церковнаго учения и давали арианамъ советъ, какъ относиться къ воззрениямъ Александра. Въ этомъ печальномъ положении александрийский епископъ решился на крайнюю меру: около 318 года онъ созвалъ соборъ изъ ста подвластныхъ ему епископовъ, отлучилъ Ария и его сторонниковъ отъ церкви, осудилъ его учение, изгналъ изъ Александрии и въ окружномъ послании объявилъ ο своемъ поступке по всемъ церквамъ. Это былъ такой шагъ, который не только не помогъ ослаблению споровъ, а напротивъ, разнесъ эти споры по всему Востоку и делу Ария придалъ не местный, александрийский, характеръ, а общее церковное значение.Прежде всего недоволенъ былъ Евсевий никомидийский, добросовестность намерений котораго подрывалась оскорбительными намеками Александра, не относящимися къ сущ–ности дела. Но осуждение,произнесенное Александромъ на Ария и его сторонниковъ, затрогивало не одного Евсевия, а всехъ восточныхъ епископовъ, выразившихъ свое сочувствие его учению. Оно казалось неслыханнымъ оскорблениемъ, нарушениемъ всехъ каноническихъ правъ и вмешательствомъ Александра въ области, неподлежащия его ведению. Изгнанные теперь изъ Александрии Арий и его александрийские сторонники хорошо воспользовались этимъ положениемъ дела. Въ своемъ письме къ Евсевию нико–мидийскому Арий, напоминая ему ο прежней своей связи по школе Лукиана, жалуется на несправедливость произнесеннаго на него Александромъ осуждения. «He я одинъ, но и братъ твой Евсевий въ Кесарии, Феодотъ (лаодикийский), Павлинъ (тирский), Афанасий (аназабарский), Григорий (беритский) и Аэций (лидский) и все восточные, т. — е.сирские и палестйнские, за исключениемъ только трехъ, учатъ то же самое; поэтому, и они все подвергнуты анафеме». Арий безъ сомнения выражалъ здесь то, что чувствовали и все поддерживавшие его епископы. Въ борьбе съ Александромъ теперь уже недостаточно было техъ случайныхъ и разрозненныхъ полумеръ, выражавшихея въ частныхъ письмахъ и моральной поддержке, какими пользовались ранее. На осуждение, произнесенное соборомъ, можно было ответить только соборно. Соборъ составился въ Вифинии, области, къ которой принадлежала Никомидия, и происходилъ, вероятно, подъ председательствомъ Евсевия. Сюда съехались все единомышленники Ария и постановили принять въ общение Ария и его последователей. Разосланы были ко всемъ епископамъ послания, въ которыхъ соборъ, излагая учения Ария, требовалъ, чтобы арианъ повсюду принимали въ общение, и ходатайствовалъ ο томъ предъ Александромъ. Разрывъ произошелъ формальный и вопросъ состоялъ вътомъ,чья сторона больше приобрететъ себе сторонниковъ. Агитация охватила собой обе партии. Многие подписались подъ изложениями, изданными вифинскимъ соборомъ. Александръ составилъ специальный «томъ (tomus)» съ обличениемъ вероучения арианъ и разослалъ его для подписей по всемъ епископиямъ. Если верить эксцептору, извлекавшему сведения изъ этого тома, то Александру удалось собрать до двухсотъ подписей (plus minusque ducenti numera). Но,покрайней мере, одно место въ перечислении техъ провинций, къ которымъ принадлежали подписавшиеся епископы, у него не подлинно. Подписи заканчиваетъ Филогоний, епископъ Аитиохии сирской съ прибавкой: и все восточные епископы (οι της ανατολής θεοφιλείς επίσκοποι) Месопотамии, Августо–Евфратезии, Киликий, Исаврии и Финикии. Странно уже то, что эксцепторъ, отметивъ ήάνατολή, т. — е., весь диоцезъ Востока (Oriens, включавший въ себя, между прочимъ, и Египетъ съ Пентаполемъ, и Ливией), перечисляетъ затемъ отдельныя провинции. При томъ же провинции Августа–Евратезии во время Александра не существовало: она отделена была отъ Сирии лишь между 325—359 г.г. Филогоний, вероятно, отметилъ въ своей подписи только «и все на Востоке», разумея главный городъ своей провинции Антиохию, что часто встречается въ сиротскихъ документахъ того времени. Такимъ образомъ, если исключить пять провинций, произвольно внесенныхъ эксцепторомъ, то цифру 200 нужно значительно понизить. Во время Епифания обращался списокъ, заключавший въ себе только 70 писемъ (вероятно, этотъ же tomus, разосланный въ несколькихъ экземплярахъ) Александра къ различнымъ епископамъ съ ответами на нихъ. Въ то же время Александръ постарался известить и римскаго папу Сильвестра ο состоявшемся осуждении Ария и его соучастни–ковъ. Въ свою очередь и Арий поступалъ также. Онъ то же собиралъ благоприятныя ему послания и распространялъ ихъ въ публике. Его последователи лично ходили по епархиямъ и убедительными и вкрадчивыми беседами завлекали къ себе многихъ, не упуская случая показать несправедливость Александра. И чрезъ друзей они по всюду разсылали послания, ο которыхъ самъ Александръ говоритъ, что «они легко могли ввести въ заблуждение всякаго, внимавшаго имъ съ простотой и чистой верой». Арий могъ похвалиться, что если число его сторонниковъ и меньше чемъ у Александра, то въ рядахъ ихъ значились люди высокаго образования и виднаго положения въ церкви, — «мужи почтенные по внешнему образу, доброй жизни и сильные по убедительности слова), — такие, какъ Евсевий никомидийский, Павлинъ тирский, Патрофилъ скифопольский, и др., ο которыхъ все знали на Востоке. Ho здесь важна другая сторона дела: покровительство государственной власти, благодаря связямъ Евсевия, стояло на стороне арианъ и положение Александра стало невыносимымъ.Въ Александрии безпорядки дошли до крайней степени. Опираясь на постановления вифинскаго собора, ариане построили себе отдельные храмы и днемъ и ночью собирались тамъ, чтобы распространять свое участие и опровергать Александра. Епископъ подвергался постояннымъ насмешкамъ; ежедневно происходили противъ него возмущения и даже гонения; безетыдныя женщины, подговоренныя арианами, влекли его на судилища, обвиняя его въ позорныхъ преступленияхъ. Среди александрийскаго клира обнаружились новыя отпадения: два мареотскихъ пресвитера и четыре диакона перешли на сторону арианъ. Самъ Коллуфъ отделился отъ епископа, началъ рукополагать пресвитеровъ и создалъ особую самостоятельную церковь въ Александрии. Александръ опять пишетъ окружное письмо, назначая его Александру византийскому. Жалуясь на свою горькую долю, онъ здесь уже подробно излагаетъ учение Ария не только въ его тринитарной, но и христологической части и еще подробнее и последовательнее опровергаетъ его. Онъ выступаетъ здесь не какъ обвинитель, что можно наблюдать въ первомъ его послании, а какъ обвиняемый, тщательно старающийся отстранить отъ себя все возможныя нарекания. Но при всей уверенности въ правоте своего дела, онь не ждетъ для себя ничего хорошаго въ будущемъ. «Такъ мы учимъ, такъ проповедуемъ, — заканчиваетъ онъ свое послание, — таковы апостольские догматы, за которые мы готовыи умереть, нисколько не обращая внимания на техъ, которые вынуждаютъ (βιασομένων) насъ отказываться отъ нихъ, хотя бы принуждение и сопровождалось пыткой.И действительно, новый и более сильный ударъ готовился Александру. Соборъ, состоявшийся изъ палестинскихъ епископовъ во главе съ Евсевиемъ кесарийскимъ, по просьбе Ария, призналъ за всеми отлученными и изгнанными изъ Александрии пресвитерския и диаконския права и предоставилъ осужденнымъ возвратиться въ Алексан–дрию и составлять богослужебныя собрания на прежнихъ основанияхъ, — съ темъ, однако, чтобы они подчинялись Александру и не противились иметь съ нимъ миръ и общение. Этимъ определениемъ положению Ария придано было законное основание: за партией арианъ палестинские епископы формально признали право не подчиняться постановлению александрийскаго собора и требовать обратнаго возвращения въ церковь. Но недостаточно было сделать постановление, нужно было провести его въ жизнь. Арий и все осужденные съ нимъ пресвитеры и диаконы составили почтительное письмо къ Александру, въ которомъ они излагаютъ ему свою веру. Отъ своей догматической позиции они ни въ чемъ не отступаютъ, но, въ виду мирныхъ намерений, несколько смягчаютъ и отчасти про–ясняютъ свои прежния резкия выражения. Они признаютъ единаго не рожденнаго Бога, въ Своей единичности обладающаго всеми совершенными свойствами, прежде вечныхъ временъ родившаго Сына единороднаго, не призрачно, но Своимъ хотениемъ соделавшаго (ίπσατή–σαντα) Его непреложнымъ и неизменяемымъ, совершеннымъ творениемъ Божиимъ, но не какъ одно изъ прочихъ творений, рождениемъ, но не какъ одно изъ рождений. Богъ одинъ безначаленъ, а потому Сынъ, рожденный прежде всехъ вековъ, не существовалъ прежде рождения, а потому не веченъ и несовеченъ Отцу, какъ говорятъ некоторые, вводя два начала». Они ни ο чемъ не просятъ папу Александра: они считаютъ свое учение вполне правильнымъ и, делая очень прозрачный намекъ на заблуждение Александра (учение ο двухъ началахъ), они все–таки находятъ возможнымъ утверждать, что ихъ воззрения на Сына Божия вполне согласны съ учениемъ Александра. Какое впечатление произвело на Александра письмо Ария — неизвестно, но оно было во всякомъ случае лишь первымъ толчкомъ къ тому, чтобы принудить Александра къ исполнению постановлений палестйнскаго собора. Два Евсевия, — никомидийский и кесарийский, — энергично принялись за дело. Павлинъ тирский, богословская знаменитость того времени, по просьбе Евсевия никомидийскаго, составилъ теоретическое оправдание арианства и въ особомъ письме отправилъ его къ Александру. Кесарийский же епископъ въ несколькихъ письмахъ напалъ на Александра, стараясь изобличить ложность его обвинений на арианъ и защитить ихъ. «После такой борьбы и такихъ стараний опять появились твои грамоты, пишетъ Евсевий въ одномъ изъ своихъ писемъ къ нему— и ты обвиняешь ихъ въ томъ, будто они говорятъ, что Сынъ изъ несущаго, а ведь они представили списокъ (γραμματειον), присланный тебе; излагая въ немъ свою веру, разве они не исповедуютъ Бога законовъ и пророковъ и новаго завета, родившаго единороднаго сына прежде вечныхъ временъ, чрезъ Котораго Онъ сотворилъ и всехъ, и все прочее, сделавшаго своею волею непреложвымъ и неизменяемымъ, совершеннымъ творениемъ Божиимъ, но не какъ одно изъ творений.., а твое письмо обвиняетъ ихъ, какъ будто они говорятъ, что Сынъ родился, какъ одно изъ творений. He даешь ли ты опять повода къ тому, чтобы они обвиняли и опровергали тебя? Странно опять и то, что, по твоему обвинению, они утверждаютъ, что Сущий родилъ (после Себя) сущаго; удивляюсь тебе, — разве можно что–нибудь иное сказать? Если существуетъ одинъ только Сущий, то ясно, что все, что произошло изъ Heгo, появилось после Heгo, иначе было бы два Сущихъ. — Какъ бы то ни было, но Арий и все осужденные съ нимъ пресвитеры и диаконы возвратились въ Александрию и получили свои полномочия, и когда Константинъ Великий писалъ свое письмовъ Александрию, онъ обсуждалъ Ария, какъ законнаго пресвитера.Но Александръ не остался одинокимъ и беззащитнымъ. Въ 324 году, такъ сказать, накануне никейскаго собора, не позже 24 декабря, въ Антиохии (сирской) собрался соборъ изъ 56 епископовъ, съехавшихся изъ областей Келе–Сирии, Палестины, Финикии, Аравии, Киликии и Армении. Поводомъ къ собору, повидимому, послужила смерть Филогония, бывшаго епископомъ Антиохии, и избрание на ею место новаго кандидата въ лице известнаго впоследствии Евстафия, занимавшаго тогда кафедру въ Берии. Соборъ, составившийся въ то время, когда споры, поднятые Ариемъ, охватили весь Востокъ, не могъ обойти молчаниемъ спорный вопросъ своего времени. Въ своемъ послании къ Александру, епископу константинопольскому, соборъ вообще жалуется на наставший безпорядокъ въ церковныхъ делахъ и постоянное пренебрежение канонами, — особенно потому, что созвание соборовъ въ этихъ меетахъ подвергалось запрещению. Но какъ особенную злобу дня, требующую необходимаго решения, они отмечаютъ споры, поднявшиеся въ Александрии. Разсмотревъ доставленные на соборъ акты (τά πραχθεντα) Александра противъ Ария, онъ не только осудилъ учение Ария и его единомышленниковъ, но и подвергъ изследованию еще дело ο трехъ епископахъ—Феодоте лаодикийскомъ, Наркисе изъ Неродиады и Евсевии — епископе Кесарии — палестинской. Изъ чтения сочинений ихъ и распросовъ соборъ убедился, что они мыслятъ согласно съ Ариемъ, но онъ не решился осудить ихъ: въ виду приближающагоея «великаго собора» въ Анкире, онъ даетъ имъ срокъ для покаяния въ надежде на исправление. Въ послании своемъ къ Александру соборъ излагаетъ символъ веры, въ которомъ исповедуетъ Сына, «рожденнымъ не изъ несущаго, а изъ Отца, и не какъ сотвореннаго (ποιητόν), но какъ главное рождение (ώς γένημα κυρίως), всегда сущаго, непреложнаго и неизменяемаго, и анафематствуетъ техъ, которые называютъ Сына Божия тварью или созданиемъ и утверждаютъ, что было время, когда Его не было. Слова „ όμσοίοίος» въ немъ не встречается. Въ заключение своего послания соборъ проситъ Александра сообщить ο состоявшемся решении «всемъ единодушнымъ». Такимъ образомъ, спорящия партии еще до никейскаго собора вполне съорганизовались. Если палестинский соборъ, происходивший подъ председательствомъ Евсевия кесарийскаго, оправдалъ учение Ария и косвенно осудилъ всехъ его противниковъ, то антиохийский соборъ далъ мощный отпоръ ему со стороны Александра александрийскаго, анафематствовавъ Ария и заподозривъ правоверие самого Евсевия. Все возможные способы для примирения спорящихъ сторонъ были исчерпаны, все пути ко взаимному соглашению отрезаны, и только вселенский соборъ могъ дать исходъ всемъ накопившимся недоразумениямъ.