Въ дальнейшихъ своихъ разсужденияхъ анкирские отцы стараются отграничить созданное ими понятие ο Сыне отъ всехъ другихъ воззрений на Heгo, которыя они считаютъ неправильными. Они отвергаютъ учение (Евномия) ο рοждении Сына отъ Отца по энергии. Богъ, совершающий многия действия, по энергии мыслится творцомъ неба и земли и всего, что въ нихъ, а также творцомъ и всего невидимаго, а Отецъ единороднаго мыслится, не какъ Творецъ, но какъ Отецъ родивший, и есть не Отецъ энергии, а Отецъ подобной ему сущности. И кто отвергъ бы родственную близость (την γνήσιαν) въ понятии объ Отце и Сыне, тотъ хотя бы и назвалъ Сына превосходящимъ по своему величию все, то и этимъ онъ не выделилъ бы Его изъ понятия тварей. Столь же решительно они отвергаютъ и арианство: кто обобщаетъ понятие объ Отце и Сыне съ понятиемъ ο прочихъ тваряхъ и хочетъ мудрствовать (οοφίζεσθαι), что Сынъ есть первая изъ тварей или по необходимости или по превосходству величия, не исповедуетъ церковной веры. Что отстраняя всякую мысль ο тварномъ происхождении Сына, арианские отцы тщательно предупреждаютъ читателя и отъ истолкования ихъ учения въ смысле тожества. Всеми свойствами Отца Сывть владеетъ нераздельно (άσϋνθετως) съ Нимъ, но не въ тожестве, а въ подобии, такъ какъ ясно, что подобное никогда не можетъ быть тожественно тому, съ кемъ оно состоитъ подобнымъ. Сынъ, родившийся по сущности подобнымъ своему Отцу, имеетъ свою сущность не въ тожестве (εις ταυτότητα), но въ подобии (επι την ομοιότητα).

Такимъ сложнымъ путемъ анкирские отцы приходятъ къ установке понятия ο Сыне, какъ подобномъ Отцу по сущносии, которое съ этихъ поръ становится отличительнымъ признакомъ выделившейся изъ антиниисейской оппозиции омиусианской группы восточныхъ епископовъ, составляя, какъ они сами выражаются, главный членъ ихъ веры. Въ виду техъ требований, какия предъявляло анкирскому собранию наличное положение церковныхъ делъ, вновь формулированное понятие подобия по сущности являлось несомненнымъ и крупнымъ шагомъ впередъ. Аномэйския воззрения оно прямо отвергало, такъ какъ учению ο неподобии по существу противопоставляло какъ разъ про–тивоноложное понятие подобия по сущности; что же касается до ложно понимаемаго на Востоке учения ο единосущии или тайнаго савеллианства, то и здесь учение ο подобии не могло представлять опасности даже въ глазахъ крайняго консерватизма. Единение Сына съ Отцомъ оно признавало существеннымъ, но въ то же время исповедовало Его отдельнымъ отъ Отца бытиемъ, такъ какъ по выражению анкирскаго трактата «Сынъ, подобный Отцу, можетъ иметь сущность свою не въ тожестве съ Отцомъ, но только въ подобии», т. — е. Онъ не одно и то же существо съ Отцомъ, а только такое же, какъ Отецъ, — не ομοούσιος, а ομοιούσιος. Ho главное значение анкирскаго постановления состояло въ томъ, что въ области учения ο Сыне Божиемъ оно положило конецъ неопределенности предшествующей эпохи и на место прежнихъ безсодержательныхъ символовъ съ ихъ общей фразеологией, подъ которую каждый могъ подлагать свое понимание, оно по–ставило точно раскрытое понятие ο подобии по сущности, резко разграничивъ его отъ прочихъ воззрений. Въ лице анкирскаго собора туманная безцветность прежняго периода антиникейскихъ движений сменяется догматической определенностью; вместо замалчивания вопросовъ начинается положительное раскрытие учения ο Сыне, стремящееся глубже вникнуть въ тайны его происхождения и бытия. Богатое положительное содержание термина, выдвинутаго имъ, особенно ясно открывается въ присоединенныхъ къ нему анафематизмахъ, где рождение Сына понимается, не какъ актъ только всемогущества Отца, но какъ неизбежное следствие его сущности, т. — е. Сынъ признается необходимымъ выражениемъ природы Отца и , потому исповедуется такимъ же совершеннымъ, какъ и Отецъ. Короче говоря, въ понятии ο Сыне, какъ подобномъ по существу Отцу, уже impliite заключались все предикаты, какие предполагались и учениемъ ο единосущномъ бытии Его съ Отцомъ. Но отъ этого последняго шага восточныхъ отцовъ удерживало старое непонимание единосущия и пока за никейскимъ терминомъ все еще стояла тень Савеллия, логическая незаконченность новой формулы казалась благодетельной. «Кто почитаетъ Сына единосущнымъ, т. — е. тождественнымъ Отцу, анафема да будетъ» — заключаютъ анкирские отцы свое постановление.

Постановление анкирскаго собора оказалось искрой огня, брошенной въ кучу давно скоплявшагося горючаго материала. Впервые выступившая въ немъ оффициально омиу–сианская партия восточныхъ епископовъ нанесла последний ударъ единству антиникейской коалиции, и она распалась на составлявшие ее разнородные элементы, образовавъ, изъ себя несколько отдельныхъ, враждующихъ между собой группъ. Среди единодушно выступавшихъ доселе противниковъ никейскаго собора началась взаимная борьба, которая своею страстностью превзошла все, что пережила церковь со времени торжества христианства надъ язычествомъ. Опять одинъ соборъ созывался вследъ за другимъ; одинъ, уже повидимому принятый проектъ веры сменялся другимъ, который снова уступалъ свое место третьему. Въ напряженномъ споре за преобладание въ церкви и государстве ο прежнихъ врагахъ — никейцахъ совсемъ забыли; дело шло лишь ο томъ, чтобы установить какой–нибудь modus vivendi, создать хотя бы внешнюю формулу, на которой могло бы помириться церковное большинство. Делаются последния усилия, чтобы обойтись безъ нйкейскаго символа, но остаются попрежнему безплодыми, и взоры лучшихъ людей мало–по–малу начинаютъ обращаться къ забытымъ никейскимъ изгнанникамъ, подготовляя торжество ихъ исповеданию. Все эти события наполняютъ собой последние четыре года царствования Консианция и являютея какъ бы заключительнымъ шумнымъ аккордомъ къ бурному для церкви правлению этого императора.

Высказанное отцами анкирскаго собора похвальное намерение истребить зло аномэйства при помощи местныхъ сослужителей, т. — е. одними церковными мерами должно было остаться недостижимымъ pium desidеrium. Те времена, когда церковь могла справляться съ внутренними затруднениями своими собственными средствами, прошли для нея безвозвратно. Примеръ другихъ партий ясно показывалъ, какъ важно было заручиться поддержкой двора и соблазнительно влиялъ не только на людей опытныхъ въ житейской суете, но и на провинциальныхъ простецовъ. Анкирские отцы пошли по проторенному пути. По окончании собора они избрали изъ себя депутацию въ лице Василия анкирскаго, Евстафия севастийскаго и Элевзия кизическаго и отправили ихъ къ Констанцию съ постановлениями собора и горькими жалобами на новыхъ нарушителей церковнаго мира. — Императоръ со времени бунта Максенция, т. — е. съ 350 года, все еще находился на Западе и, окруженный придворными епископами, успокоивавшими его насчетъ церковныхъ делъ, ничего не зналъ ο новыхъ распряхъ, начатыхъ на Востоке съ аномэями. Напротивъ, онъ приготовилъ было благосклонное послание къ антиохийскимъ аномэямъ, и посолъ уже собрался въ путь, какъ въ Сирмию, где стоялъ императорский лагерь, прибыла неожиданно анкирская депутация. — Неизвестно, что подействовало на Констанция, благородная ли личность Василия, проникнутая силой убеждения, или нарисованная имъ картина ожидаемаго отъ аномэевъ крушения церковнаго мира, — но только царь во всемъ доверился анкирскому епископу, и ходъ событий принялъ тотчасъ другое направление. Письмо, назначенное къ аномэямъ, было отобрано назадъ, и въ Сирмии немедленно составился соборъ, который долженъ былъ разследовать вопросъ объ аномэйстве и обсудить программу, принесенную Василиемъ. Конечно, не доводы анкирскаго постановления убедили такихъ придворныхъ епископовъ, какъ прежние вожди реакции, — Урзакий и Валентъ, — решение собора безповоротно предопределялось уже личнымъ влиянемъ на Констанция, достигнутымъ Василиемъ, и анкирские планы были целикомъ одобрены. Соборъ издалъ новое вероизложение, известное въ науке подъ именемъ 3–й сирмийской формулы, которое и явилось точнымъ выполнениемъ проекта реформы веры, развитаго въ Анкире. Соответственно желаниямъ анкирскихъ отцовъ, эта формула была простымъ повторениемъ вероизложения, саставленнаго въ Антиохии въ 341 году, и только въ члене ο Сыне она дополнялась новымъ терминомъ: όμοιος κατ ούσίαν. Омиусианство, такимъ образомъ, необыкновенно быстро достигло победы, и Василий анкирский сделался главою положения. Въ Антиохию былъ посланъ приказъ или признать подобие по существу или оставить церкви. Папа Ливерий и Осий еще разъ вместе съ африканскими епископами подписа–лись подъ этой формулой. Отныне все должны были веровать такъ, какъ верили въ Анкире.

Но известно, что человеческия верования и убеждения не подлежатъ такой быстрой смене, съ какою издаются распоряжения правительственныхъ канцелярий. Съ начала антиникейскихъ движений былъ опубликованъ уже целый рядъ различныхъ формулъ, ο которыхъ заявлялось, что въ нихъ исчерпывалась вера и обезпечивался миръ церкви, однако, развитие спорящихъ партий шло своимъ чередомъ и обращало въ ничто все усилия придворной политики покончить борьбу. To же случилось и теперь. Какъ ни многочисленна была партия омиусианъ, она оставалась все же только партией, притомъ съ резко определенной догматикой, на которой не могла сойтись вся церковь. Несомненно, на востоке она имела за собой большинсиво, но и здесь были епископы, не разделявшие ея воззрений и вообще не питавшие расположения къ точнымъ догматическимъ изысканиямъ. Еще менее сочувствовалъ ей Западъ и после осуждения Афанасия не хотевший изменять никейскому собору. Наконецъ, выделение аномэевъ и омиусианъ изъ состава прежней антиникейской коалиции, хотя весьма ослабило последнюю, но совсемъ ее не уничтожило. За исключениемъ Георгия лаодикийскаго, изъ прежнихъ вождей реакции никто не присоединился къ омиусианамъ и многие епископы продолжали искренно думать, что отсутствие догматической определенности есть лучшее средство къ прекращению споровъ. Отсюда видно, что удержать господство въ церкви на продолжительное время омиусианамъ было нелегко, если бы даже они сами и не затруднили себе этой задачи. Но они поспешили это сделать, грубо воспользовавшись своей победой. Скоро со всехъ сторонъ послышались жалобы и негодование на новыхъ временщиковъ, когда узнали ο томъ, какъ они расправились съ ближайшими своими противниками. Евдоксий антиохийский былъ изгнанъ въ Армению, Аэций въ Пепузу, Евномий въ Маюмъ; семьдесятъ аномэевъ должны были оставить свои насиженныя места и удалиться въ ссылку. Филосторгий уверяетъ, что эти насилия произведены были безъ ведома царя. И действительно, подлинное послание Констанция къ антиохийскимъ аномэямъ, сохранившееся у Созомена, говоритъ только ο лишении ихъ права участвовать на соборахъ и церковныхъ собранияхъ, но не объ изгнании изъ городовъ. Очевидно, въ пылу победы омиусиане превысили свои полно–мочия и этимъ подготовили себе падение. Старый арианинъ Патрофилъ скифопольский донесъ царю ο тирании омиусианъ и аномэямъ позволено было возвратиться. Въ сущности же все торжество омиусианъ держалось лишь на личномъ расположении Констанция къ Василию, но провинциальному епископу, жившему вдали отъ большихъ дорогъ, трудно было бороться съ тонкими придворными интригами. Опытные въ политике прежние вожди реакции, — такие, какъ Урзакий, Валентъ или Акакий, вдругъ лишившиеся своего значения, могли лишь съ презрениемъ смотреть на этихъ деревенскихъ выекочекъ, занявшихъ ихъ места у царя, и теперь, сблизившись съ ожесточенными гонениемъ аномэями, погубили омиусианъ въ глазахъ Констанция.

Перемена последовала, впрочемъ, не вдругь. Разочаровавшись въ омиусианахъ, Констанций не сразу обратился къ своимъ прежнимъ советникамъ. За время своего пре–бывания на Западе императоръ отсталъ отъ течения событий, и теперь, чемъ глубже всматривался въ положение церкви, темъ печальнее казалось ему ея состояние. После долгой борьбы, потребовавшей отъ него энергичнаго вмешательства и личнаго участия, никейцы, казавшиеся единственнымъ препятствиемъ церковнаго мира, были сломлены; но торжество реакции не только не принесло желаемаго единения для церкви, а напротивъ положило начало новымъ глубокимъ разделениямъ. Вместо двухъ спорящихъ сторонъ Констанций имелъ теперь предъ глазами четыре враждующия между собой партии: никейский Западъ съ Египтомъ, восточныхъ омиусианъ, аномэевъ и старые остатки придворныхъ представителей реакции. Каждая изъ этихъ партий изъявляла притязание на исключительное господство въ церкви, всего требуя для себя и ничего не уступая другимъ. Грустныя мысли должны были волновать Констанция, когда онъ задумывался надъ вопросомъ: на комъ же теперь онъ долженъ основать церковное единство? Положение, действительно, было критическимъ, и единственно возможнымъ выходомъ изъ него представлялось еще разъ попытаться соединить вместе все разрозненные элементы. Констанций такъ и поступилъ. Для умиротворения церкви онъ решилъ созвать настоящий вселенский соборъ изъ епископовъ обеихъ половинъ своего обширнаго царства и заново пересмотреть все вопросы ο вере. Но гораздо легче было высказать эту мысль, чемъ осуществить ее на деле. При той раздельности интересовъ, какая воцарилась теперь въ церкви, весть ο соборе, долженствующемъ решить будущее, только подняла на ноги партийныя страсти, и дело, начатое съ благими намерениями, мало–по–малу обратилось въ безконечную игру придворныхъ интригъ.

Прежде всего, долго не могли столковаться насчетъ места собора и плана предполагаемыхъ занятий. Сначала, хотя и съ большими колебаниями, местомъ новаго вселенскаго собора была избрана Никомидия, и царь издалъ приказъ, чтобы сюда къ назначенному дню собрались те епископы каждой области, которые по своему уму и способностямъ могли бы отвечать за всю эту область. Епископы тотчасъ же последовали приглашению царя, и многие изъ нихъ были уже на пути, какъ разнесся слухъ ο великомъ несчастии, постигшемъ Никомидию. Землетрясение разрушило весь городъ, при чемъ прекрасный никомидийский храмъ, въ которомъ предполагалось вести соборныя заседания, сгорелъ до тла и подъ развалинами его погибъ местный епископъ Кекропий. Пришлось искать другого места для собора и после переговоровъ съ Василиемъ анкирскимъ, находившемся въ то время на Востоке для подготовки своей партии къ собору, выборъ палъ на Никею, въ надежде завершить дело тамъ, где оно и началось. Вместе съ темъ и первоначальный планъ собора подвергся изменению; новое распоряжение Констанция повелевало уже собраться всемъ епископамъ, исключая только немощныхъ и слабыхъ здоровьемъ, которые однако же обязывались прислать вместо себя пресвитеровъ и диаконовъ, причемъ окончательное решение дела отнималось у собора. По новому распоряжению соборъ долженъ былъ по окончании заседаний избрать по десяти депутатовъ изъ восточныхъ и западныхъ епископовъ и прислать ихъ къ царю съ определениями собора, чтобы, добавлялъ Констанций, — «я самъ могъ видеть, по смыслу ли св. Писания разсуждалъ соборъ, и постановить решение». Но и на этотъ разъ соборъ не состоялся; явился третий указъ отъ императора, приказывавший епископамъ оставаться въ техъ местахъ, где они находились, — все равно, въ своихъ ли городахъ, или на дороге, при чемъ Василию анкирскому предписывалось заняться съ восточными обсуждениемъ вопроса ο новомъ месте для собора. Уже одно это начало предвещало собой будущему собору мало хорошаго, и действительно, пока Василий старался согласить различныя желания восточныхъ епископовъ насчетъ места собора, при дворе Констанция родилиеь новые планы, которые разрушили все, горячо начатое, дело. Сюда въ отсутствие Василия собрались все обиженные и недовольные торжествомъ омиусианъ элементы, — во–первыхъ, прежние вожди реакции—Урзакий и Валентъ съ Запада и Георгий александрийский и Маркъ арефузский съ Востока, и затемъ Евдоксий съ аномэями, только что возвра–тившимися изъ ссылки. Будущий соборъ въ той постановке, въ какой пока предполагалъ его Констанций, не вызывалъ у нихъ радостныхъ надеждъ, Можно было опасаться, что при господстве учения ο единосущии на Западе и при распространенности омиусианства на Востоке, заметно склонявшагося въ сторону никейцевъ, восточные и западные епископы, сойдясь вместе, легко столкуются между собой, — и тогда образуется громадное церковное большинство, которое погубитъ навсегда и аномэйство и планы старыхъ реакционеровъ. Общая опасность сблизила между собой аномэевъ и реакцию и, такимъ образомъ, возникла влиятельная придворная партия, которая и не замедлила вступитъ въ борьбу за свое существование. Скоро пущены были въ ходъ все средства, чтобы привлечь Констанция на свою сторону, и придуманы были самыя тонкия меры. И прежде всего, пока потревоженные со своихъ кафедръ епископы съ нетерпениемъ ждали, куда прикажутъ имъ поехать, придворной партии удалось убедить царя, ,что общий соборъ изъ западныхъ и восточныхъ совсемъ не нуженъ, что при давнихъ раздорахъ, разделявшихъ Востокъ и Западъ, онъ приведетъ не къ соглашению, а къ окончательному разрыву церкви. Василий анкирский, ничего не подозревавший ο новыхъ теченияхъ при дворе, все еще продолжалъ хлопотать объ удобномъ месте для общаго собора, какъ Констанциемъ безповоротно было решено созвать вместо одного два собора: западные получили приказъ немедленно собраться въ Аримине, а восточные въ Селевкии исаврийской. Но отъ двухъ разныхъ соборовъ невозможно было требовать, чтобы они пришли совершенно къ одинаковому решению въ вопросахъ веры. Поэтому, изъ среды придворныхъ епископовъ появился еще одинъ и чрезвычайно хитро расчитанный планъ. Чтобы облегчить занятия соборовъ и избежать излишнихъ прений, предположено было вызвать ко двору представителей всехъ догматическихъ фракций, за исключениемъ, конечно, никейцевъ, и здесь сообща и въ присутствии царя выработать предварительный проектъ вероизложения, который потомъ и можно было бы передать обоимъ соборамъ для утверждения. Планъ представлялся весьма заманчивымъ и, казалось, решалъ все затруднения разомъ и легко: и Констанция и имеющихъ явиться на соборъ епископовъ онъ избавлялъ оть лишней проволочки и обезпечивалъ возможное единство действий. Но его тонкое коварство состояло въ томъ, что онъ заранее отнималъ у предполагаемыхъ соборовъ свободу суждения и — главное—все дело, предстоявшее соборамъ, отдавалъ въ руки придворныхъ епископовъ, которые теперь съ уверенностью въ успехе могли проводить свои цели. Констанций одобрилъ все эти предположения и, такимъ образомъ, задуманное имъ великое предприятие примирить церковь при помощи собора всехъ ея предстоятелей само собой разрешилось въ ряде придворныхъ интригъ.

Такъ какъ изъ главарей партии при Констанции не доставало одного Василия анкирскаго, все еще остававшагося на Востоке, то онъ немедленно потребованъ былъ ко двору, и здесь нашелъ свое влияние сильно подорваннымъ успехами новой лиги, составившейся изъ умеренныхъ аномэевъ и прежнихъ вождей реакции. Тотчасъ же начались дебаты пo выработке общаго символа. Василий сначала попытался было удержать за собой свою прежнюю позицию и вместе съ прочими омиусианскими епископами, находившимися въ лагере царя, сталъ настаивать на внесении въ проекте формулы основного омиусианскаго термина, — όμοιος κατ ούσίαν, установленнаго анкирскимъ собраниемъ. Но вожди придворной лиги, Урзакий и Валентъ, и темъ более Евдоксий антиохийский, пожертвовавший уже крайнимъ учениемъ ο неподобии, были далеки отъ намерения связать себя догматическою определенностью, къ тому же близко подходившей къ никейскому учению и стояли за широкия формулы въ духе прежнихъ реакционныхъ символовъ. Еще до прибытия Василия они успели зародить въ царе сомнение въ возможноети провести омиусианское воззрение во всей церкви, и теперь решительно напали на него. Они укоряли омиусианъ во внутреннемъ противоречии за то, что, желая быть верными писанию, они на самомъ деле вводятъ терминъ, не встре–чающийся въ богодухновенномъ языке, и повторяютъ то, за что осуждены никейцы. Василий энергично защищался, но принужденъ былъ уступить и пожертвовалъ своей формулой. Уступили и противники, и после долгихъ споровъ состоялась сделка, которой решено было вместо: ομοιον κατ' ούσίαν внести въ символъ сродный ему терминъ: ομοιον κατά πάντα. Новый терминъ, казалось, удовлетворялъ желаниямъ всехъ; омиусиане были успокоены уже темъ, что онъ, повидимому, расширялъ ихъ старую формулу и утверждалъ подобие но только по сущности, но и во всехъ другихъ отношенияхъ. He протестовали и вожди придворной партии, такъ какъ узкое филологическое значение прилагательнаго ομοιον, указывающее лишь на качество, доставляло имъ полную возможность толковать его въ томъ смысле, что Сынъ подобенъ по всему, но только не пo сущности, — съ чемъ, разумеется, согласны были и аномэи. Какъ бы то ни было, но исходъ изъ затруднений былъ найденъ, и одинъ изъ членовъ собрания, Маркъ арефузский, получилъ поручение составить новое изложение веры. Проектъ изготовленъ былъ Маркомъ къ кануну Пятидесятницы 359 года, и находившиеся при дворе епископы поздно вечеромъ подъ праздникъ еще разъ собрались у царя, чтобы подписать формулу. И вотъ теперь–то воочию обнаружилось, что основной терминъ: ομοιον κατά πάντα они понимаютъ различно. Первымъ подписался составитель Маркъ: такъ верую и мудрствую, какъ написано. За нимъ стали подписываться другие епископы, но когда дошла очередь до Валента, то онъ слукавилъ; онъ написалъ, что согласно исповеданию признаетъ Сына подобнымъ Отцу, но словъ «во всемъ» не прибавилъ. Проделка Валента была замечена, и Констанций строго приказалъ ему исправить подпись. Однако, Василий анкирский былъ глубоко возмущенъ этимъ эпизодомъ: только теперь онъ понялъ, какую великую жертву принесъ онъ соглашению, дозволивъ опустить слово : κατ ούσίαν. Желая поправить ошибку, онъ подписалъ подъ формулой такъ: «исповедую Сына подобнымъ Отцу во всемъ, — во всемь, т. — е. не хотениемъ только, но и ипостасью, и существованиемъ, и бытиемъ, а если кто почитаетъ Его подобнымъ только въ чемъ–либо одномъ, какъ выше написано, того признаю чуждымъ кафолической церкви». Добытое съ большимъ трудомъ соглашение едва было опять не распалось, но главное все–таки было сделано; все члены собрания подписали символъ, и оговорка Василия осталась лишь документальнымъ памятникомъ его собственнаго падения.Такъ появившаяся 4–я сирмийская формула получила въ науке специальное имя датированной веры потому, что въ надписании ея значилось: «изложеиа сия вселенская вера въ присутствии… победоноснаго царя Констанция, въ ипатство (т. — е. консульство) светлейшихъ Флавиевъ, Евсввия и Ипатия, въ Сирмии, въ одиннадцатый день июньскихъ календъ (22 мая 359 г.)». Афанасий жестоко осмеялъ это надписание: «разве вера ваша, — спрашивалъ онъ, — началась съ этогб ипатства и съ этого числа? кто же вы были ранее? и что вы: будете делать съ отцами, блаженными мучениками и съ теми, которые почили прежде этого ипатства?». Но ирония египетскаго изгнанника не была вполне основательна, такъ какъ и никейский символъ, какъ известно, имелъ на себе хронологическую дату, а главное, самиая формула, изданная въ Сирмии, помимо надписания, обладала несомненными достоинствами въ сравнении съ прежними двумя сирмийскими же формулами. Она составлена была, видимо, подъ восточнымъ влияниемъ и въ основу ея положенъ знаменитый символъ Лукиана, хотя лучшее выражение этого символа: неразличный образъ Отца (απαράλλακτος είκων του πατρός) и не попало сюда.Вообще новая формула носила на себе сильную окраску наиболее трезваго восточнаго консерватизма, такъ что для всехъ ея главныхъ выражений можно указать параллели въ сочиненияхъ Кирилла иерусалимскаго. Следы субординационизма въ ней сказывались только въ слове единственной— μόνος, приложенномъ къ Отцу: веруемъ во единаго,единственнаго Бога Отца, — но и Сынъ называется Богомъ и Господомъ, и Его Божество описывается съ особеннымъ благоговениемъ. Впрочемъ, для переживаемыхъ тогда церковью событий значение имела не догматическая ценность его, а предлагаемыя въ немъ решения касательно спорныхъ вопросовъ времени. Въ этомъ отношении дати–ровавная вера ярко отразила на себе историю своего происхождения. Подобно сирмийскому манифесту 357 года, она въ особомъ добавдении запрещала всякия дальнейшия разсуждения ο сущности Божией: «такъ какъ, — значилось въ ней, — наименование «сущность» отцы употребили по простоте, народу же оно непонятно и приводитъ въ соблазнъ темъ, что не находится въ Писании, то мы заблагоразсудили исключить это наименование, и впоследствии говоря ο Боге, нигде не упоминать слова сущность, называть же Сына во всемъ подобнымъ Отцу, какъ говорятъ и учатъ святыя писания». Въ этомъ запрещении нельзя было не видеть победы надъ омиусианствомъ, достигнутой новой придворной партией, но съ другой стороны, исповедание Сына подобнымъ Отцу во всемъ, превосходящее все прежние символы по своей догматической содержательности, показываетъ, что и старые вожди реакции, Урзакий и Валенть, должны быля несколько отступить съ своей позиции предъ натискомъ омиусианства.Согласно предположенному плану, формулированную въ Сирмии веру нужно было представить теперь на разсмотрение назначенныхъ соборовъ. Восточные почему–то медленно съезжались на соборъ, но западные успели явиться въ Ариминъ еще ранее, чемъ окончилось сирмийское совещание. Здесь собралось до 400 епископовъ изъ разныхъ западныхъ областей, при чемъ громадное большинство хотело твердо держаться никейскаго символа; противниковъ же было немного, не более восьмидесяти. Префектъ Таврусъ, которому обещано было консульство за успешное наблюдение за занятиями собора, известилъ собравшихся, что не отпуститъ ихъ до техъ поръ, пока они не придутъ къ соглашению, и что издержки по содержанию ихъ царь принимаетъ на счетъ казны. Желая оберечь самостоятельность, соборъ въ полномъ составе отказалея отъ последняго условия; только три бедныхъ британца изъ боязни обременить собой другихъ приняли помощь. Отъ Констанция были получены специальныя распоряжения касательно задачъ собора, въ которыхъ предписывалось, чтобы западные епископы отнюдь не входили въ разсуждения относительно восточныхъ, но, согласившись въ вере, послали къ царю десять депутатовъ съ определениями собора. Соборъ уже открылъ свои заседания и успелъ достаточно сплотиться въ своихъ членахъ, какъ въ городъ явились сирмийские послы, Урзакий и Валентъ, и объявили, что изложение веры уже готово, утверждено императоромъ и нуждалось только въ ихъ подписи. Изумленные члены собора, ознакомившись съ новымъ символомъ, не только единодушно отвергли его, но и потребовали, чтобы Урзакий и Валентъ произнесли анафему на арианство и все ереси, появившияся после никейскаго собора; когда же последние отказались исполнить это, ариминский соборъ въ большинстве своихъ членовъ наложилъ на нихъ отлучение. Но Урзакий и Валентъ, явившиеся въ Ариминъ въ качестве исполнителей воли царской, вовсе не намерены были оставаться въ положении подсудимыхъ. Съ 80–ью. примкнувшими къ нимъ западными епископами они отделились отъ большого собора и составили отдельное собрание, на которомъ подписали сирмийскую формулу. Каждое изъ собраний считало себя законнымъ и правымъ, а потому и отъ каждаго собрания было послано по особой депутации къ царю съ целию сообщить ему ο происшедшемъ. Во главе посольства отщепенцевъ пошли Урзакий и Валентъ; что же касается до посольства большинства, то здесь выборъ почему–то палъ на епископовъ молодыхъ и неопытныхъ и имъ поручено было передать царю послание, въ которомъ отцы собора заявляли, что миръ церкви можетъ быть достигнутъ только чрезъ возстановление никейскаго символа и униженно просили не задерживать ихъ более вдали отъ паствы. Ариминское посольство уже не застало Констанция въ Сирмии; подготовлявшаяся война съ Персией требовала личнаго его наблюдения надъ восточной границей, и онъ долженъ былъ уехать въ Константинополь. Сюда отправилось и посольство, но и здесь встретило полную неудачу. Валентъ и Урзакий успели предупредить его прибытиемъ въ столицу и жалобами на упорство и своеволие западныхъ возстановили Констанция противъ собора. Разгневавйшй царь не только не далъ ответа посольству, но даже не придялъ его, приказавъ депутатамъ идти въ Адрианополь и ждать, пока онъ не освободится отъ государстверныхъ занятий, епископамъ же, оставшимся въ Аримине, дано было знать, чтобы до возвращеяия депутатовъ и ответа царя они не смели разъезжаться. Между темъ съ неопытными депутатами случилась новая нежданная история; изъ Адрианополя ихъ какимъ–то образомъ увлекли въ Нику фракийскую, и здесь Урзакий и Валентъ путемъ разныхъ уговоровъ, обмановъ и насилий заставили ихъ подписать нарочито для того составленную формулу, которая въ общемъ повторяла сирмийскую веру, но, согласно съ прежними намерениями Валента, при όμοιος опускала: κατά πάντα и исповедовала Сына просто подобнымъ Отцу. Древние историки замечаютъ, что Ника не случайно оказалась местомъ составления новой формулы, получившей имя никской; руководители придворной партии расчитывали сходствомъ наименований никская и нинейская вера ввести въ заблуждение людей малосведующихъ. Действительно, Ника была беднымъ городишкомъ, притомъ лежавшимъ очень близко къ Адрианополю, а потому и заманивать сюда депутатовъ безъ особенныхъ целей не было надобности. — Теперъ позволение возвратиться въ Ариминъ было легко получено, и они пошли обратно въ сопровождении Урзакия и Валента, которые надеялись после уступки посольства добиться согласия и у всего собора. Сначала соборъ встретилъ своихъ депутатовъ очень сурово, и даже не хотелъ принимать ихъ въ церковное общение, но потомъ мало–по–малу потерялъ свою стойкость. Уже семь месяцевъ прошло съ техъ поръ, какъ западные собрались въ Аримине и томились отъ бездействия и скуки ожидания; многие изъ нихъ заболели, а еще большая часть страдала отъ материальныхъ недостатковъ, испытывая нужду въ самыхъ необходимыхъ средствахъ. Удрученное настроение собора усугублялось еще темъ, что и конца не виделось его несчастиямъ. Императоръ прислалъ къ собору письмо, въ которомъ настойчиво требовалъ подписи никской формулы, а префектъ Таврусъ получилъ новое распоряжение не распускать соборъ, пока онъ не исполнитъ императорскаго приказа, и въ случае нужды употребить насилие, подвергнувъ ссылке даже до 50–ти епископовъ. Въ то же время Урзакий и Валентъ действовали своими средствами ; они уверили соборъ, что все восточные епископы отвергли слово «сущность» и никогда не согласятся принять его. «Чему вы покланяетесь, — спрашивали они западныхъ, — Христу или слову ομοούσιος и решитесь ли вы изъ–за слова, не встречающагося въ Писании, разорвать общение со всемъ Востокомъ?». Подъ совокупнымъ давлениемъ всехъ этихъ обстоятельствъ ариминский соборъ поддался; большинство его, за исключениемъ 20 епископовъ, подписали никскую формулу и отправили царю благодарственное письмо за заботы ο вере . He остались твердыми и те двадцать, которые во главе съ Фебадиемъ агенскимъ осуждали уступчивость собора. Чтобы отвлечь и у нихъ всякия подозрения въ своемъ неправомыслии, Урзакий и Валентъ воспользовались недостаточнымъ знакомствомъ западныхъ съ богословскими тонкостями Востока. По ихъ предложению составленъ былъ рядъ анафематизмовъ, осуждавшихъ арианство, но въ такихъ выраженияхъ, которыя софистический умъ грека легко могъ истолковать въ какую угодно сторону. Въ торжественной обстановке, въ храме, подъ председательствомъ местнаго епископа Музония, эти анафематизмы были прочитаны вслухъ всего собора, при полномъ согласии со стороны Валента и Урзакия. Валентъ довелъ свою роль до конца: къ утешению православныхъ, онъ предложилъ присоединить еще свою формулу, подвергавшую анафеме техъ, кто признаетъ Сына тварью, какъ и прочия твари, т. — е., по мысли Валента, Сынъ, конечно творение, но не такое, какъ прочия творения. Западные удовольствовались этой двусмысленной формулой, окончательно успокоились насчетъ православия Валента и уехали по домамъ въ полной уверенности, что они отстояли никейскую веру.Что же происходило въ это время на Востоке? Пока ариминские отцы къ обоюдному удовольствию подписывали никскую формулу, считая ее столь же православной, какъ никейская, въ Селевкии исаврийской, куда собрались восточные епископы, разыгрывались более бурныя сцены. Самый выборъ Селевкии для соборныхъ заседаний показывалъ уже, что руководители дела не ждали много добpaгo отъ этого восточнаго собора. Построенная въ пустынной и гористой местности въ целяхъ постояннаго кон–троля надъ разбойническимъ населениемъ Исаврии, Селевкия, прозванная дикой, была собственно военной крепостью и не имела ни одного изъ техъ удобствъ, какия необхо–димы для многолюдныхъ и мирныхъ собраний. Избирая Селевкию местомъ для собора, придворная партия руководилась темъ соображениемъ, что въ случае нужды здесь скоро можно было достать военную помощь, къ тому же тогдашняя военная и гражданская власти Селевкии стояли вполне на ея стороне. Равнымъ образомъ, и составъ членовъ собора, какъ онъ определился къ началу заседаний, не давалъ оснований надеяться на благополучный исходъ его. Несмотря на то, что приказъ явиться на соборъ былъ посланъ ко всемъ епископамъ Востока, въ Селевкию, — быть можетъ за трудностью пути, — собралась только ничтожная часть восточнаго епископства, — всего около 150–ти человекъ. Но зато здесь встретились лицомъ къ лицу все наиболее видные представители новыхъ догматическихъ партий, возникшихъ на Востоке после победы надъ никейцами, — встретились въ первый разъ, чтобы померяться силами и завоевать себе господство въ церкви. Большинство собора, обнимавшее собой около двухъ третей его членовъ (точнее 105 человекъ), какъ и следовало ожидать, образовали омиусиане, вы–ступавшие во главе съ Георгиемъ лаодикийскимъ, Евстафиемъ севастийскимъ, Елевзиемъ кизическимъ и Василиемъ анкирскимъ. Любопытно отметить,что на этомъ соборе въ рядахъ омиусианъ мы находимъ и Кирилла александрийскаго, разделявшаго тогда учение ο подобосущиии,между прочимъ, ждавшаго отъ собора оправдания въ обвиненияхъ, предъявленныхъ противъ него его же собственнымъ митрополитомъ. — Другую, более влиятельную, но значительно меньшую числомъ группу, составляли приверженцы Акакия кесарийскаго, насчитывавшие въ своей среде не менее 30—40епшскоповъ; члены этой группы сначала выступаютъ на соборе съ открытой проповедью аномэйства, но затемъ подъ давлениемъ обстоятельствъ столь же открыто изменяютъ свою позицию и принимаютъ учение ο подобии просто. Наконецъ, меньшинство слагалось изъ епископовъ никейскаго образа мыслей, прибывшихъ главнымъ образомъ изъ Египта и въ своихъ рядахъ имевшихъ Илария пуатьескаго, находившагося тогда въ изгнании на Востоке. При крайнемъ разнообразии и непримиримости воззрений каждая изъ цартий не могла похвастаться, кроме того и внутреннимъ единствомъ: масса епископовъ вела между собой давнишние и горячие споры и прибыла на соборъ съ единственной целью свести старые счеты съ противниками и погубить ихъ. При такихъ условияхъ не удивительно, если совещания собора сразу же приняли бурный характеръ и закончились не соглашениемъ, а полнымъ распадениемъ собора на две враждебныя части.Заседания собора были открыты въ понедельникъ 27 сент. 359 года, комитомъ Леоной, которому императоръ поручилъ наблюдение за порядкомь дела, но уже первый день собрания наглядно показалъ, что здесь не можетъ быть и речи ο порядке. Прежде всего, протестъ раздался со стороны омиусианъ, находившихъ открытие собора преждевременнымъ, такъ какъ еще въ Селевкию не успели прибыть уже спешившие сюда главари ихъ партии, Василий анкирский и Македоний константинопольский. Когда же этотъ поводъ для отсрочки собора былъ признанъ неоснователыиымъ, поднялись новые споры ο томъ, съ чего начинать разсуждения — съ вопроса ли ο вере, или прежде следуетъ разобрать взаимныя тяжбы между епископами. Споры были продолжительны, потому что самое распоряжение императора, въ которомъ, по словамъ Сократа, говорилось тο ο томъ, тο ο другомъ, не давало ясныхъ указаний на порядокъ заседаний. Однако, Леоне при помощи техъ епнскоповъ, которые боялись, что разборъ обвинений повлечетъ за собой исключение ихъ изъ состава собора, удалось согласить мнения отцовъ, — и все решили обратиться къ разсуждениямъ ο вере. Теперь первымъ выступилъ Акакий кесарийский. Отъ лица Зб–ти следовавшихъ ему епископовъ онъ предложилъ собору не более, ни менее, какъ уничтожить никейский символъ, осудить навсегда не только выражения «единосущный» и «подобосущный», но и учение ο простомъ подобии и въ этомъ емысле составить новое вероизложение. «Ничто не можетъ быть подобно Божескому существу, — говорилъ Акакий. — Христосъ есть тварь и произошелъ изъ ничего». Нетрудно понять, какое впечатление на отцовъ собора должна была произвести эта открытая проповедь арианства. Критики негодования на отступниковъ отъ веры послышались среди омиусианскаго большинства; некоторые изъ омиусианъ, забывъ свою старую вражду, примкнули теснее къ никейскому меньшинтву и, въ противовесъ радикализму Акакия, стали утверждать, что Сынъ отъ Бога, т. — е. изъ сущности Божией, вставъ такимъ образомъ, подъ защиту термина, доселе возбуждавшаго только по–дозрения. Смятение и страхъ за веру еще более усилился въ рядахъ консерваторовъ, когда одинъ изъ членовъ собора прочелъ отрывки изъ проповедей Евдоксия антиохийскаго, наполненные пошлостями и самымъ откровеннымъ богохульствомъ. «Богъ никогда не былъ Отцомъ, — слушали съ ужасомъ отцы одинъ изъ такихъ отрывковъ, — такъ какъ никогда не имелъ Сына; ведь,если бы у него былъ Сынъ, то должна быть и жена… Чемъ больше Сынъ стремится познать Отца, темъ недоступнее становится для Heгo Отецъ»и т. п. — Шумъ и крики длились целый день, и только уже вечеромъ Сильвану тарскому удалось объединить консервативное большинство собора предложениемъ подтвердить веру отцовъ, изданную въ Антиохии на обновленияхъ, т. — е. принять такъ назцваемый лукиановский символъ, но когда начали читать его, акакиане оставили залу заседаний, и разсуждения этого дня были покончены. — На другой день, 28 сент., омиусиане собрались отдельно въ храме и здесь при запертыхъ дверяхъ подписали антиохийскую формулу. Принимали ли участие въ этихъ подписяхъ никейцы, присутствовавшие на соборе и Иларий пуатьеский—неизвестно. Акакиане отсутство–вали, — и къ удивлению всехъ протестъ свой ограничили лишь насмешками надъ противниками, говоря, что только темныя дела боятся света и публичности. Однако, следующий же день заседания обнаружилъ, что подъ видомъ этой скромности скрывались иные планы. Приверженцы Акакия сочли за лучшее разыграть изъ себя роль обижен–ныхъ и подали формальную жалобу на соборъ за небывалыя притеснения и насилия, понесенныя будто бы ими въ первый день собрания. Вместе съ темъ, получивъ только теперь известие объ осуждении аномэйства, состоявшемся въ придворномъ сирмийскомъ заседании, они круто изменили свой догматический фронтъ и въ приложенномъ къ жалобе изложении веры тоже осудили аномэйство. Наконецъ, въ это же время прибыли въ Селевкию и давно ожидаемые Василий анкирский и Македоний константино–польский, принесшие съ собой сирмийскую формулу, и потому комитъ Леона, въ виду новыхъ обстоятельствъ, решилъ попытаться еще разъ соединить разрознившияся части собора. Въ среду 29–го сент. состоялось въ присутствии Леона большое собрание, которое продолжалось и на другой день. Акакиане по приглашению Леоны въ полномъ составе явились на соборъ, но отказались приступить къ разсуждениямъ, пока не будутъ удалены обвиняемые ими епископы. Опасаясь, что подъ этимъ предлогомъ заседание опять будетъ сорвано,омиусиане убедили своихъ обвиняемыхъ сторонниковъ пожертвовать личными интересами общему благу, и они удалились изъ собрания. Леона началъ чтение документа, представленнаго Акакиемъ. Къ полному своему изумлению, отцы собора услыхали, что вера ихъ противниковъ уже не та, какую они защищалии вчера: аномэйство подверглось анафеме и Сынъ исповедовался подобнымъ Отцу, хотя въ символе, присоединенномъ къ документу, этотъ последний терминъ и не встречался. Отъ Акакия потребовали отчета, въ какомъ смысле онъ понимаетъ подобие, и тотъ откровенно объяснилъ, что относитъ его только къ воле. «Какъ же ты, — спросили его, — въ прежнихъ своихъ сочиненияхъ защищалъ подобие во всемъ?» — «Еще ни ο комъ, ни изъ новейшихъ, ни изъ древнихъ не судили по сочинениямъ», — отвечалъ Акакий. Снова поднялись жаркие споры ο томъ, что нужно разуметь подъ подобиемъ, при чемъ одни епископы требовали новаго изложения веры, другие же настойчиво отвергали самую надобность его. Безпорядокъ и взаимные упреки на соборе достигли такой степени, что Леона нашелъ нужнымъ закрыть заседания. «Меня, — сказалъ онъ, — царь послалъ присутствовать на соборе единодушномъ, а вы только спорите: идите и пустословьте въ церкви, a я не хочу присутствовать». Такимъ образомъ соборъ восточныхъ епископовъ, долженствовавший представлять собой восточную половину предполагаемаго вселенскаго собора, распался самъ собой, не придя ни къ какому решению. Правда, на другой день после описанныхъ происшествий омиусианское большинство еще разъ собралось вместе и уже безъ согласия Леоны занялось разборомъ взаимныхъ жалобъ между епископами. Девять епископовъ противной стороны во главе съ Акакиемъ и Евдоксиемъ были низложены, а девять другихъ лишены церковнаго общения. Но все эти постановления остались на бумаге, только усиливъ собой прежния распри среди восточнаго епископата. Завершительные дебаты по выработке новаго изложения веры, не удавшагося въ Селевкии, произошли уже въ Константинополе, где въ это время находился дворъ Констанция. Обиженные селевкийскимъ соборомъ, акакиане первыми поспешили прибыть въ столицу и своими клеветами на омиусианъ сумели представить ихъ соборъ какимъ то сборищемъ смутьяновъ, жертвующихъ миромъ церкви личнымъ интересамъ. Раздосадованный Констанций, по словамъ Феодорита, хотелъ было потребовать къ себе весь соборъ въ полномъ составе, но такой оборотъ дела испугалъ самихъ акакианъ. Справедливо опасаясь, что появление целой массы единодушно настроенныхъ епископовъ легко могло произвести переворотъ въ убежденияхъ самого императора, они, подъ предлогомъ уравновешения шансовъ, настояли, чтобы вместо всехъ членовъ собора были вызваны ко двору только десять депутатовъ. Явились наиболее даровитые представители омиусианства—Василий анкирский, Евстафий севастийский, Сильванъ тарский, и здесь, въ присутствии царя, открылся целый диспутъ, на которомъ должно было решиться, за какой изъ партий остается главенство въ церкви. Къ сожалению, омиусиане сами же поколебали почву подъ собой, нетактично перенеся дело съ богословскихъ разсуждений на личныя обвинения. Они начали съ того, что осыпали царя жалобами на богохульство и преступления Евдоксия, какъ будто все ихъ затруднения состояли только въ этомъ. Констанций резонно возразилъ, что сперва надобно обсудить вопросы ο вере, а потомъ уже изследовать обвинения на Евдоксия. Но омиусиаяе, къ собственному своему поражению, этого не поняли. Выступилъ Василий и, надеясь на свое влияние на царя, резко напалъ на Евдоксия, но сейчасъ же убедился, что его прежняя позиция при дворе потеряна имъ навсегда. Констанций грубо вскричалъ на него, назвалъ его виновникомъ всей смуты и приказалъ молчать. Шансы на успехъ, однако, снова уравновесились, когда Евстафий, подавая царю находившееся у него изложение веры Евдоксия, заявилъ: «ты, государь, хочешь разсуждений ο вере; посмотри вотъ, на какое богохульство противъ Единороднаго отваживается Евдоксий». Въ прочитанномъ по приказанию царя вслухъ всего собрания месте значилось: «неподобное по проявлению, неподобно и по существу: единъ Богъ Отецъ, изъ Него–же вся, и единъ Господь, Имже вся; но изъ Него–же неподобно тому и не то значитъ, что Имже; следовательно, Сынъ не подобенъ Отцу». Ударъ былъ нанесенъ метко. Никогда не чувствовавший расположения къ аномэйству, Констанций при виде этого явнаго доказательства коварства Евдоксия, грозно потребовалъ его къ отчету. Ни мало ни смущаясь, Евдоксий отвечалъ, что это написано не имъ, что прочитанная фраза принадлежитъ известному еретику Аэцию. Немедленно позвали Аэция, не присутствовавшаго на собрании. He подозревая ничего дурного, а напротивъ, на–деясь смелостью своихъ убеждений обратить внимание царя, Аэций спокойно сознался, что этотъ доводъ есть его произведение, — и тотчасъ же былъ отправленъ въ ссылку. Быть можетъ, эта быстрая победа надъ Аэциемъ и способна была бы поднять значение омиусианъ въ глазахъ царя, если бы они сами не сделали новой и безповоротной ошибки. Вместо того, чтобы по поводу эпизода съ Аэциемъ приступить къ разсуждениямъ ο вере, Евстафий севастийский опять запелъ старую песню, обвиняя Евдоксия въ сообщничестве съ Аэциемъ. «Никого не судятъ по догадкамъ, — заметилъ на это Констанций, — но нужо строго изследовать факты». «Тогда, — сказалъ Еветафий, — пусть Евдоксий произнесетъ анафему на сочинения Аэция и темъ убедитъ всехъ, что онъ не однехъ съ нимъ мыслей». Какъ ни хорошо расчитано было это предложение, въ действительности оно оказалось ловушкой, въ которую попали сами омиусиане. Констанций, не со всемъ уверенный въ правоте Евдоксия после происшествия съ изложениемъ веры, охотно присоединился къ требованиямъ Евстафия и пригрозилъ Евдоксию ссылкой въ случае его неисполнения. Но Евдоксию, уже пожертвовавшему своимъ другомъ Аэциемъ, ничего не стоило согласиться на него; зато, желая вознаградить себя за сделанныя уступки, онъ обобщилъ предложение Евстафия и при полной поддержке со стороны акакианъ потребовалъ, чтобы осуждению было подвергнуто не только слово «неподобный», но и все другия слова, не встречающияся въ св. Писании. «Если, — говорилъ онъ, — слова неподобный, иносущие и пр. отвергаются потому, что ихъ нетъ въ Писании, то должно отвергнуть и слово подобосущный, — такъ какъ его тоже нетъ ни у пророковъ, ни у апостоловъ». Требование было безусловно логично, но оно превышало собой силы омиусианъ; отказаться отъ дорогого себе слова они не могли и ответили решителышмъ протестомъ.Царь разгневался, прогналъ отъ себя омиусианъ и окончательно перешелъ на сторону Акакия и Евдоксия.Между темъ, пока происходили эти состязания во дворце царя, въ столицу империи прибыли Урзакий и Валентъ съ радостнымъ известиемъ, что все западные епископы подписали никскую формулу, провозглашавшую учение только ο подобии. Къ общему удовольствию придворной партии оказалось, что результаты стараний Урзакия и Валента совпали вполне съ темъ окончательнымъ исходомъ, къ какому привели и споры на Востоке. Это, конечно, свидетельствовало только ο томъ, что западные и восточные руководители дела действовали по ранее намеченной программе, но неожиданность совпадения произвела глубокое впечатление на Констанция. Онъ решился теперь во что бы то ни стало провести никскую формулу и среди восточныхъ епискоиовъ. Снова были призваны омиусианские депутаты и снова начались горячие дебаты. Акакий и Евдоксий еще разъ произнесли анафему на учение ο неподобии и потребовали отъ омиусианъ отказа отъ употребления слова «сущность». Споры длились целый вечеръ. Омиусиане поддались и подписали никскую формулу глубокой ночью по 1–ое января 360–го года .