Вместе съ темъ, сводя все христианское учение въ отвлеченную схему метафизическихъ положений и настаивая на неподобии Сына по существу, аномэйство въ сущности возвращало восточныхъ отцовъ къ темъ затруднениямъ, какия некоторые изъ нихъ испытали уже на почти забытомъ теперь никейскомъ соборе. Какъ тамъ все попытки противопоставить арианству, основывавшемуся на философскихъ предпосылкахъ, изречения, взятыя изъ Библии, остались неудачными и побудили образованныхъ защитниковъ православия избрать для символа веры терминъ, незнакомый богодухновенному языку, такъ теперь аномэйство, — т. — е. то же арианство, только въ более грубой форме, — делало безполезными все доселешния старания обойти въ своихъ символахъ небиблейския выражения и раждало необходимость возобновить уже изгнанныя было съ общаго согласия разсуждения ο сущности. Известно, что восточные отцы не отступили передъ этими заданными самою жизнью трудностями; на анкирскомъ соборе 358 года они разомъ изменили свой догматический фронтъ и изъ защитниковъ раздельности ипостасей стали проповедниками родственнаго единения Сына съ Отцомъ, определивъ его, какъ подобие Сына no существу. Постановление анкирскаго собора и явилось первымъ и очень крупнымъ шагомъ лучшей частри восточнаго епископата по направлению къ никейскому учению. Однимъ уже фактомъ своего появления оно уничтожало целый рядъ недоразумений, мешавшихъ доселе Востоку безпристрастно вглядеться въ это учение. Начертавъ на своемъ догматическомъ знамени слово, не встречающееся въ писании, анкир–ские отцы этимъ самымъ въ корне разрушили наиболее популярныя возражения противъ никейскаго символа; теперь уже нельзя было упрекать никейцевъ зато, что они вводятъ слово, незнакомое богодухновенному языку и недоступное для народа; это сделали сами бывшие ихъ противники, внеся въ свои формулы метафизическое понятие сущности. Поворотъ въ сторону никейцевъ, начавшийся въ лучшихъ церковныхъ кружкахъ Востока, не могъ остановиться на точке зрения анкирскаго собора. Съ одной стороны борьба съ аномэйствомъ, съ другой—крупныя события, последовавшия за анкирскимъ соборомъ, заставляли омиусианъ все глубже и точнее выяснять занятую ими противоаномэйскую позицию и этимъ самымъ толкали ихъ далее по пути къ сближению съ никейскимъ учениемъ. Мы уже видели, что омиусианство, впервые сформировавшееся въ Анкире, очень быстро достигло победы надъ аномэйствомъ, но на высоте своего торжества оно скоро встретилось съ новой, сильной партией противниковъ, составлявшейся изъ вождей прежней антиникейской реакции и умереиныхъ аномэевъ. Незнакомые съ придворной изворотливостью вожди омиусианъ, какъ мы знаемъ, не сумели отстоять своей позиции предъ натискомъ этой новой партии и на придворномъ заседании 359 года отказались отъ наиболее ценнаго пункта своей догматики, согласившись заменить свой точный терминъ: όμοιος κατ οίσίαν более общимъ выражениемъ : όμοιος κατά παντα. Несомненно, уступка эта была вызвана интересами церковнаго мира и оказалась возможной только потому, что на первый взглядъ не заключала въ себе никакой опасности; ведь терминъ: κατα πάντα, повидимому, только расширялъ то, что содержалось въ κατ ούσίαν. Ho события скоро разачаровали омиусианъ. Противники открыто заявили, что новый терминъ они принимаютъ въ ограниченномъ смысле, относя подобие только къ воле, и, такимъ образомъ, умеренное аномэйство, скрывшееся за спиною омийства, получило оффициальный доступъ въ церковь. Страхъ за веру и стыдъ за безполезную жертву охватилъ вождей омиусианъ, — и вотъ, чтобы защитить себя отъ обвинений въ уступчивости, они издали новый обширный трактатъ, въ которомъ съ возможною подробностью формулируютъ свои воззрения на спорный вопросъ и какъ бы предлагаютъ ихъ на судъ всей церкви.

Трактатъ этотъ сохранился целикомъ въ сочиненияхъ Епифания подъ названиемъ «Памятная записка (υπομνυ ματισμός) Василия и Георгия и ихъ приверженцевъ». Судя по тому месту, какое онъ занимаетъ въ разсказе Епифания, а также по некоторымъ особенностямъ его содержания, должно думать, что онъ составленъ былъ вскоре после придворныхъ сирмийскихъ совещаний, когда раздоры, поднявшиеся при подписи датированной веры окончательно убедили омиусианъ въ сделанной ими оплошности. Новый документъ не только стремится оправдать прежнюю позицию, но и развиваетъ ее дальше, и хотя въ надписн его значатся только имена Василия и Георгия, онъ говоритъ и выступаетъ отъ лица всехъ восточныхъ. Въ значительной своей части онъ посвященъ полемическимъ целямъ—борьбе съ аномэйствомъ и омийствомъ. Авторъ его энергично возстаетъ противъ исключения понятия: ουσία изъ догматики и хотя сознается, что въ св. писании его нетъ, но смыслъ его находится тамъ повсюду. Рядомъ историческихъ примеровъ (соборъ противъ Павла самосатскаго) онъ доказываетъ, что древние отцы всегда пользовались этимъ словомъ, когда въ немъ чувствовалась нужда. Но центральный интересъ документа состоитъ не въ этомъ, но въ его положительной части, где въ первый разъ въ истории догматическихъ споровъ делается попытка провести различие между понятиями: ούαία и и ιποστασις. Прошло уже более тридцати летъ со времени никейскаго собора, а все еще основные догматические термины, необходимые для правильнаго истолкования учения его, оставались невыясненными, понимались и употреблялись различно и приводили къ безконечнымъ взаимнымъ недоумениямъ. Омиусиане первые сознали потребность внести устойчивость въ спутанную терминологию и въ своей памятной записке выполнили ее съ достаточнымъ успехомъ. Правда, они еще не проводятъ того резкаго разграничения между понятиями сущности и ипостаси, какое установилось въ христианскомъ богословии позднее, и вполне присоединяются къ решению отцовъ, назвавнныхъ въ обличение Павла самосатскаго ипостась Сына сущностью, «чтобы, — говорится въ записке, —наименованиемъ сущности показать, что Сынъ действительно существуетъ (ίπάρχων κаи ων εστιν) и не речение». Но зато съ особенной тщательностью они останавливаются на разъяснении термина «ипостась», пользовавшагося широкой популярностью на Востоке. Составители записки хорошо знали, что этотъ терминъ у многихъ вызывалъ недоумение и, потому, изложивъ свое учение, они обращаются къ запад–нымъ, следовательно, никейцамъ, съ предупреждениемъне смущаться наименованиемъ ипостасай. «Восточные, — пишутъ они, — для того употребляютъ наименования ипостаеей, чтобы выразить существенныя и действительно существующия свойства лицъ (τάς ιδιότητος των προςώπων ίφεστώσας καϊ ίπάρχονσας). Ηο хотя «Отецъ есть духъ, Сынъ—духъ и Духъ св. — духъ, однако же ни Отецъ нe мыслится Сыномъ, ни Сынъ Отцомъ или Духомъ, но существуетъ самостоятельно. И вотъ, чтобы обозначить эти самостоятельно и действительно существующия свойства» Отца, Сына и св. Духа, восточные и называютъ ихъ «самостояиельно существующими ипостасями лицъ (προςώ πςν ύφεστώτων ίποστάσεις όνομάζονσι)». Следовательно, Терминъ «ипостась» на языке восточныхъ даетъ лишь опре–деленное значение слову: πρόςωπον, которое само по себе «еще не заключаетъ въ себе мысли ο самостоятельномъ и действительномъ существовании и, какъ у Савеллия, можетъ обозначать только форму проявления. Отсюда видно, что принимая три ипостаси, восточные не учатъ ни ο трехъ началахъ, ни ο трехъ богахъ. Напротивъ, они анафематствуютъ требожие и исповедуютъ одно Божество, объемлющее все чрезъ Сына въ св. Духе, одно царство и одно начало (μίαν θεοτητην, μίαν αρχήν, μίαν βασιλείαν).

Вместе съ темъ они благочестиво различаютъ лица въ свойствахъ ипостасей (πρόςωπα εν ταΐς ιδώτησι ίποστάσεων), представляя Отца самостоятелыю сущимъ съ отеческой властью (εν τη πατρική αίθεντία υφεστώτα). Сына родившимся отъ Отца, совершеннымъ отъ совершеннаго и существующаго самостоятельно, и Духа Утешителя, имеющаго само–стоятельное бытие (ί φεατώτα) отъ Отца чрезъ Сына. Но эта самостоятельность ихъ личнаго бытия не нарушаетъ ихъ единства. Если Отецъ есть духъ, Сынъ—духъ и св. Духъ—духъ, то, будучи тремя ипостасями, все они одно и то же (ταυτόν). Последнюю мысль они подробно объясняютъ и доказываютъ текстами св. Писания. Итакъ, Троица есть одно божество, одно начало, одинъ духъ и три ипостаси.

Трудно сказать, какими иными словами можно было бы еще выразить ту же самую мысль, какая заключаласьи во второмъ члене никейскаго символа. «Одно божество и три ипостаси» — эта формула могла съ надеждой на успехъ поспорить съ самимъ терминомъ: όμνυίοω пока точный смыслъ его не былъ установленъ и суждения ο немъ колебались; и действительно, позднее вместе съ терминомъ: όμοοσίος она была принята церковною догматикой. Очевидно, на пути къ сближению съ никейцами въ областй: собственно богословской, теоретической мысли омусианамъ идти дальше памятной записки было некуда. Самъ Афанасий со стороны внутренняго догматическаго достоинства высказанныхъ здесь воззрений на Сына Божия едва–ли могъ потребовать чего–либо большаго. Такъ силою логики и обстоятельствъ лучшие изъ противниковъ никейскаго собора были приведены; постепенно къ признанию смысла формулированнаго на немъ учения. Свой основной терминъ ομοιος κατ ούσιαν, первоначально на анкирскомъ соборе выставленный отчасти и въ противовесъ никейцамъ, чтобы показать, что Сынъ имеетъ свою сущность не въ тожестве, а въ подобии съ Отцомъ, они въ памятной записке истолковали какъ ταυτόν κατα πνεύμα—тоже самое пo духу, а такъ какъ на языке записки общее понятие духа въ приложении къ ипостасямъ заменяетъ собой понятие существа, то ταυτόν κατά πνεύμα значитъ собой не что иное, какъ и ταυτον κατ ούσίαν — одно и то же по сущности.

Чтобы окончательно перейти на позицию никейцевъ и слиться съ ними въ одно целое, омиусианамъ оставалось только уничтожить формальное различие и принять никейский символъ. Но отъ этого последняго шага омиусианъ удерживали серьезныя препятствия, которыя все еще оставались неустраненными. При недостаточномъ разграничении между терминами: ούσία и ύπόστασις за словомъ: όμουσίος продолжала доселе стоять тень Савеллия, и сами никейцы, сливавшие понятия сущности и ипостаси и не порывавшие общения съ осужденнымъ всемъ Востокомъ Маркелломъ, не принимали решительныхъ меръ, чтобы опровергнуть это подозрение. Кроме того, надъ терминомъ: ομοούσιος «тяготели еще неизвестность его преданию и приговоръ антиохийскаго собора противъ Павла самосатскаго. Омиусиане сделали свое дело: они отвергли арианство, доказали чистоту своего учения и точной установки термина „ ομοούσιος " сняли съ себя неосновательный упрекъ въ требожии, открыто осудивъ последнее. Теперь очередь оставалась за никейцами: ходомъ событий они обязывались пойти на встречу возвращающемуся къ нимъ Востоку и разъяснениемъ своихъ воззрений отнять у него последния препятствия къ полному признанию учения, провозглашеннаго на никейскомъ соборе. И они выдолнили эту задачу блестяще, тоже еще за время царствования Констанция.

To не было случайностью, что первымъ изъ никейцевъ, кто взялъ на себя обязанность, дать оценку действительному положению вещей на Востоке, оказался Иларий пуатьесский, западный епископъ. Стоявшие вдали отъ споровъ и не связанные вековыми предразсудками, западные епископы были более способны къ тому, чтобы безпристрастно вглядеться въ богословския настроения Востока и понять ихъ внутренний смыслъ. Являясь на Востокъ въ качестве изгнанниковъ за веру, они какъ бы самой судьбой предназначались для того, чтобы стать посредниками между борющимися здесь партиями. — Въ этомъ посредствующемъ положении, занятомъ ссыльными епископами на Востоке, Иларию принадлежитъ передовое место. Отправленный въ изгнание императоромъ Констанциемъ въ 356 го–ду за отказъ согласиться на осуждение Афанасия, Иларий пять летъ провелъ въ малоазийскихъ провинцияхъ, переходя изъ города въ городъ, и былъ свидетелемъ его смятения умовъ и партий, какое вызвано было здесь проповедью аномэйства.

Догматическия распри Востока представились теперь ему въ иномъ свете, — и вотъ чтобы ознакомить своихъ галльскихъ друзей съ истиннымъ положениемъ восточныхъ делъ, онъ въ конце 358 года, т. — е., тотчасъ после победы омиусианъ надъ аномэями, шлетъ имъ большое сочинение «о соборахъ», въ которомъ подвергаетъ обзору все догматическия партии Востока и даетъ ихъ учению критическую оценку съ точки зрения западнаго никейца.

Отношение Илария къ восточнымъ спорамъ самое терпимое. Пересматривая подъ рядъ все символы, появившиеся изъ оппозиционныхъ кружковъ со времени никейскаго собора, — Лукиановский символ, εκτεσις μακρόστιχος первую сирмийскую формулу, онъ находитъ, что заключающаяся въ нихъ доктрина—здравая, если только сомнительныя выражения ихъ истолковать сообразно целямъ ихъ авторовъ. Правда, эта множественность символовъ совсемъ незнакома Западу, но это не должно служить поводомъ къ укору, потому что менее счастливый Востокъ постоянно обуревается ересями и не можетъ избежать этой необходимости. Переходя затемъ къ самымъ жгучимъ вопросамъ времени, поднятымъ омиусианствомъ, Иларий предлагаетъ своимъ читателямь крайне любопытный анализъ вступившихъ въ соперничество терминовъ: όμοιουσίος и ομοούσιος. Съ полною толерантностью, далекой отъ всякой западной притязательноети, Иларий оцениваетъ достоинства и недостатки каждаго термина и предупреждаетъ своихъ западныхъ читателей, что и терминъ: ομοούσιος при неправильномъ употреблении можетъ скрывать подъ собой ложныя мнения. Вообще онъ не такой талисманъ истины, чтобы безъ него совсемъ не могло быть правой веры.Въ правильномъ своемъ применении терминъ: ομοούσιος указываетъ на рождение Сына, подчинение Его Отцу и на подобие no природе (una substantia ox similitudine, non ex solitudine); т. — е., другими словами ομοοιςιος въ своемъ надлежащемъ истолковании означаетъ не что иное, какъ ομοιούσιος. Правда, некоторые придаютъ последнему понятию смыслъ только приблизительнаго подобия, но обычное и библейское словоупотребление соединяетъ съ нимъ другое значение. Подобие по природе обозначаетъ собой не что иное, какъ равенство. Въ этомъ смысле оно имеетъ даже некоторое преимущество предъ словомъ: ομοοισιος: «если произнесу единаго (unum), окажусь въ подозрении, что учу ο единичномъ существе (habet et unici suspucionem), если же выражусь, «подобнаго», то не окажется предмета для сравнения. Только подобие предполагаетъ двухъ и означаетъ единство, но не лицъ, а рода (non personae unitatis, sed generi). Выяснивъ смыслъ соперничавшихъ между собой терминовъ и установивъ между ними согласие, Иларий въ чувстве глубокаго убеждения и братской любви обращается къ восточнымъ омиусианамъ. Называя ихъ светомъ во тьме и лучомъ надежды за отпоръ, данный имъ аномэйству, онъ констатируетъ то положение, что между восточными и западными нетъ никакого различия въ вере, и, требуя со стороны ихъ взаимнаго признания термина: ομοούσιος старается предупредить все возможныя противъ него возражения. Все неправильныя толкования этого слова Иларий энергично отвергаетъ, доказывая его полное соответствие другимъ выражениямъ,употребленнымъ въ ни кейскомъ символе: «рожденный, не сотворенный», «изъ сущности Отца». Если омиусиане не признаютъ слова: ομοούσιος потому, что оно не находится въ Писании, то сами, употребляя: όμοιοίσιος не опровергаютъли отимъ самихъ себя? Савеллий и Павелъ самосатский, пользовавшиеся этимъ терминомъ, несомненно еретики; но если все отвергать ради одного злоупотребления, то нужно отвергнуть и пользование св. Писаниемъ, потому что кто изъ еретиковъ не злоупотреблялъ имъ? И если слово: ομοούσιος было бы осуждено 80–ю епископами въ Антиохии, то его приняли и одобрили 318 отцовъ въ Никее. истолкованное тамъ благочестиво и признанное необходимымъ для отражения арианской ереси, почему это слово и теперь не должно иметь такого же значения? «Вы не ариане; зачемъ же, отвергая это слово, вы навлекаете на себя упрекъ въ арианстве?.. Никейские отцы почили въ мире; мы рукоположены ими и являемся ихъ преемниками; смеемъ ли мы анафематствовать ту формулу, какую они утверждали?! Да не будетъ этого!»… Самое слово: όμοούσίος нe заслуживаетъ никакого обвинения, коль скоро смыслъ его не нарушаетъ истины. Ведь и ομοιούσιος можетъ истолковано быть въ превратномъ смысле; взятое въ общемъ своемъ значении, какъ голое подобие, оно не говоритъ ни ο равенстве, ни ο единстве, и если оно въ своемъ должномъ понимании и можетъ быть одобрено, то не будетъ отвергать и ομοούσιος. Нужно собраться вместе и сообща разсудить ο спорныхъ терминахъ, чтобы не устранялось и то, что хорошо установлено (ομοιούσιος) не отвергалось тο, что худо понимаетея (ομοούσιος). Въ области примирительныхъ стремлений далее Илария идти было некуда; можно сказать, что для Запада Иларий выполнилъ то, что гораздо позднее было сделано каппадокийцами для Востока.Столь же радостно, хотя и несколько позднее, приветствовалъ начавшийся на востоке поворотъ и старый repott никейскаго дела, Афанасий. Находясь съ 356–го года въ изгнании, онъ, однако, не терялъ связей съ текущей жизнью, зорко следилъ за совершающимися въ ней событиями и, какъ мы видели, вероятно, присутствовалъ на селевкийскомъ соборе. Возможно, что памятная записка Василия вполне была и неизвестна ему, но важное зна–чение и суть ея онъ понялъ и, оживленный надеждой на лучшее будущее, одинокий изгнанникъ решилъ, что те перь настала пора протянуть руку дружбы своимъ старымъ консервативнымъ врагамъ. Подобно Иларию, въ особомъ сочинении ο соборахъ, Афанасий делаетъ обзоръ всехъ главныхъ фактовъ борьбы противъ никейскаго символа, начиная съ Фалии Ария и кончая селевкийскимъ соборомъ и победой омийства. Последния события, совершившияся на соборахъ ариминскомъ и селевкийскомъ, вызываютъ у него осуждение и негодование. He было никакой надобности въ общемъ вселенскомъ соборе, задуманномъ Констанциемъ: темъ мене следовало делить его на два собора. Подвергнувъ осмеянию датированную веру, онъ въ хронологическомъ порядке перечисляетъ все изложения, изданныя противниками, но не съ темъ, чтобы, подобно Иларию, показать ихъ относительную ценность, но чтобы воспользоваться ихъ множествомъ и разнообразиемъ, какъ фактической сатирой. Здесь сказывается не спокойный наблюдатель, а непосредственный участникъ, который самъ пережилъ все события и много перенесъ отъ нихъ. Зато съ облегченнымъ чувствомъ онъ останавливается на омиусианахъ, которые принимаютъ все, написанное въ Никее, сомневаются же только относительно термина «единосущный».«Съ людьми, подобными Василию, не нужно обходиться какъ съ врагами, а следуетъ считать ихъ братьями, которые разнятся отъ насъ только однимъ словомъ, но мыслятъ такъ же, какъ и мы». Если они учатъ, что Сынъ есть премудрость, вечное сияние Отца, жизнь и рождение сущности Его, то они признаютъ то же, что содержится въ слове «Единосущный» потому, что «рождение» и «единосущие» имеютъ одинъ и тотъ же смыслъ. Ихъ собственный терминъ: ομοιούσιος самъ по себе не исключаетъ мысли ο твари: «подобные по причастию, не по самой истине, называются подобными, a пo подобию истины, такъ что оно можетъ быть и отнято отъ нихъ, а это приличествуетъ только тварямъ», но съ прибавкой слова «изъ сущности» онъ значитъ то же, что и ομοούσιος. Онъ обращается къ нимъ, какъ къ возлюбленнымъ братьямъ, подвергаетъ подробному разбору все возражения противъ: ομοούσιος, предъявляемыя на Востоке и путемъ филологическаго анализа, показавъ превосходство слова ομοούσιος предъ ομοιούσιος, убеждаетъ ихъ не сражаться съ тенью и выражаетъ полную уверенность, что рано или поздно, но иеизбежно омиусиане примутъ это слово, составляющее опору ихъ собственнаго учения.Итакъ, оба вождя никейцевъ, Иларий на Западе и Афанасий на Востоке, — открыто признали православие убеждений новой омиусианской партии, возникшей на Востоке въ борьбе съ аномэйствомъ, и радостно пошли навстречу ей. Прежния взаимныя подозрения разсеялисъ, и при первомъ откровенномъ обмене мыслей старые противники сделались друзьями, только слово „ ομοούσιος " все еще стояло на пути къ полному примирению, но и сомнения, соединенныя съ нимъ, значительно ослаблены, отчасти признаниемъ со стороны Илария права возставать противъ него, а отчасти и еще более подробнымъ и основательнымъ опровержениемъ Афанасия возражений, предъявленныхъ къ нему. Слияние омиусианъ съ никейцами въ теории совершилось такимъ образомъ къ концу правления Констанция, но пока во главе империи стоялъ императоръ, ненавидящий никейский символъ, и вожди никейцевъ, находившиеся въ изгнании съ 356 года, лишены были всякаго участия въ церковныхъ делахъ, это слияние не могло состояться фактически и обнаружиться на практике въ действительномъ присоединении омиусианъ къ никейцамъ. Правда, сильный отзвукъ совершившагося вь теории сближения сказался уже и при Констанции. На соборе въ Селевкии исаврийской въ 359 году, какъ мы знаемъ, некоторые изъ восточныхъ епископовъ, въ противовесъ аномэйскимъ выходкамъ Акакия и Евдоксия, открыто примкиули къ никейцамъ, ставъ подъ защиту ихъ термина: έκ ουσίας, при чемъ Иларий пуатьеский, вождь западныхъ никейцевъ, оффициально былъ принятъ въ церковное общение. — Но этотъ внезапный порывъ въ сторону никейскаго символа вызванъ былъ не столько сознательнымъ пониманиемъ его ценности, сколько желаниемъ дать отпоръ надвигающемуся на церковь аномэйству. События, совершившияся въ Константинополе после селевкийскаго собора, еще более содействовали этому движению Востока въ сторону никейцевъ; податливосгь главарей омиусианства, пожертвовавшихъ своей отличительной формулой ради сохранения кафедръ, уронила кредитъ ихъ въ глазахъ лучшихъ консерваторовъ Востока, и люди, дорожившие верой, ждали только удобнаго мо–мента, чтобы формально присоединиться къ никейцамъ. Такой моментъ и наступилъ въ царствование Юлиана, когда правительство отняло свою нагнетающую руку, и возвратившиеся никейцы получили возможность заявить свое слово по поводу церковныхъ затруднений. Теперь настало время положить прочное начало къ фактическому объединению лучшихъ церковныхъ силъ Востока съ ниикейцами, и это великое дело выполнено было на соборе въ Александрии, устроенномъ Афанасиемъ въ 362 году тотчасъ после своего возвращения.2. Александрийский соборъ въ 362 году принадлежитъ къ числу наиболее замечательныхъ соборовъ эпохи арианскихъ движений. Значение его можно определить такъ: онъ подвелъ итоги всей предшествующей работе богословской мысли по раскрытию учения ο Троице, решилъ главнейшие и трудные вопросы, выдвинутые его временемъ, и глубоко повлиялъ на последующий ходъ событий догматической истории, преднаметивъ тотъ путь, по какому они направились. Но его главная заслуга состояла въ томъ, что онъ воскресилъ для восточной половины церкви почти уже забытый здесь никейский символъ и далъ сильный толчекъ тому течению въ рядахъ церковныхъ деятелей Востока, которое въ конце–концовъ привело ихъ всехъ подъ знамя этого символа. — До сихъ поръ, какъ мы знаемъ, все соборы, во множестве собиравшиеся на Востоке, преследовали одну цель—изгнать никейцевъ и устранить никейский символъ, заменивъ его другими, более отвечающими восточному консервативному настроению. Благодаря поддержке двора и особенно насильственнымъ мерамъ Констанция, эта цель, поставленная реакцией съ самаго начала ея возникновения, близка была къ своему осуществлению. За тридцать слиш–комъ летъ, протекшихъ со времени никейскаго, собора, сошли одинъ за другимъ въ могилу все его современники—епископы, принимавшие въ немъ личное участие. Изъ очевидцевъ собора и непосредственныхъ участниковъ его на Востоке оетавался къ 50–мъ годамъ IV века едва ли не одинъ Афанасий, да и тотъ, управляя отдаленнымъ отъ Востока диоцезомъ, а съ 356 года скитаясь въ изгнании по пустынямъ египетскимъ, лишенъ былъ всякой возмож–ности сделать что–нибудь для возстановления авторитета защищаемаго имъ собора. Съ 350 года, т. — е. въ течение последнихъ десяти летъ царствования Констанция, на Востоке не было ни одного никейца. Въ церковную практику, въ богослужебное употребление символъ никейский также проникнуть не успелъ. Возможно, что и сами отцы перваго вселенскаго собора, составляя символъ въ опровержение арианства, не имели въ виду вводить его въ общеобязательную литургическую практику, смотрели на него не какъ на εκτεσις πιστεως въ собственномъ смысле, а какъ на μάθημα т. — е. образецъ учения, а не веры, каковое название действительно и прилагается къ нему въ некоторыхъ древнихъ источникахъ. Можно допустить далее, что для употребления, напр., при крещении онъ былъ и неудобенъ, потому что не содержалъ въ себе необходимыхъ членовъ веры, встречающихся во всехъ кре–щальныхъ символахъ, какъ–то исповедания единой церкви и единаго крещения, воскресения мертвыхъ и будущей жизни. Темъ не менее, при более благоприятныхъ условияхъ для своего утверждения въ церкви, онъ необходимо долженъ былъ если не целикомъ, то въ главнейшихъ своихъ терминахъ, по крайней мере въ учении ο Сыне Божиемъ, воздействовать на крещальные символы и оставить въ нихъ следы. На самомъ деле, до 60–хъ годовъ IV–го века мы не находимъ въ памятникахъ символьной литературы древности ни малейшихъ признаковъ такого воздействия. За все это время на Востоке при крещении, оглашении и богослужении продолжаютъ применяться местные символы и если они дополняются въ своей догматической части, то источникомъ дополнений является не никейский символъ, а символы, вышедшие изъ–подъ пера противниковъ его. Нагляднымъ, даже поразительнымъ доказательствомъ этого пренебрежения никейскимъ символомъ на Востоке служатъ уже известныя намъ огласительныя поучения Кирилла иерусалимскаго, изданныя приблизительно около 348–го года. Въ основу своего катихизиса веры Кириллъ полагаетъ не символъ, составлевкый въ Никее, а крещальный символъ своей иерусалимской церкви и—что особенно важно—даже въ техъ местахъ, где местный символъ оказывался недостаточнымъ для полнаго выражения веры, какъ, напр., въ учении ο Божестве Сына Божия, онъ обращается не къ никейскому изложению, а къ εκτεσις μακρόστιχος—многострочному символу и такъ называемой датированной веры. Такимъ образомъ, память ο никейскихъ отцахъ постепенно тускнела на Востоке и освященный ихъ общимъ согласиемъ символъ недалекъ былъ отъ полнаго забвения.Въ виду этого печальнаго положения никейскаго дела на Востоке эдиктъ Юлиана, возвращавший въ свои города изгнанныхъ защитниковъ его, пришелся какъ нельзя более кстати. Въ первый разъ после непрерывныхъ преследований въ течение долгаго царствования Констанция, никейцы получили возможность громко сказать свое слово въ церкви, вслухъ всехъ заявить, что дело никейское не умерло, что единственно только вера, написанная въ Никее, можетъ служить надежной опорой мира и веры церкви. Отсюда понятно, почему Афанасий поспешилъ какъ можно скорее воспользоваться предоставленной ему свободой; въ Александрию онъ прибылъ 12–го февр. 362 года, а къ августу месяцу здесь уже открылся соборъ, составившийся изъ съехавшихся сюда епископовъ—никейцевъ.