Речь, как видим, идет о блестящей победе свободных наук над «мраком невежества». Но подобно многим удачным аппаратным маневрам российских интеллигентов, этот привел к обратным результатам, вполне характеризующим господствующее настроение окружения патриарха Иоасафа. Ни греческого, ни латинского, ни славянского училища открыто не было. Гимназия в приходе Иоанна Богослова не возникла. Более того, действовавшее в Заиконоспасском монастыре (с 1665 г.) небольшое училище Симеона Полоцкого уже в начале 1668 г. закрылось.

К 1667—1668 г. относится также последнее упоминание «О деятельности ученых старцев, собранных Федором Ртищевым в Андреевском монастыре: уже в следующем году эти просвещенные монахи обитали в Иверском монастыре, где считались «крамолистыми, своенравными, не общежительными». Жалоба на них была адресована известному в будущем главе «мудроборцев» Иоакиму Савелову, тогда еще архимандриту Чудовского монастыря. Таким образом, после патриаршего благословения просвещения и проклятия его противников все известные нам московские училища оказались закрытыми [235], и положение это сохранялось до начала 1680–х г. [236].

Недопущение распространения училищ обошлось без единого открытого выступления против учения, без каких–либо обличений «зломысленного мудрования», характерных для более позднего времени. Это свидетельствует о решительном, подавляющем перевесе противников схоластического образования среди церковных и светских властей, от которых зависела реализация патриарших благословенных грамот.

Заметим также, что решительный отпор сторонникам свободных наук был дан еще до отъезда из Москвы экс–патриарха Александрийского Паисия и лжемитрополита Газского Паисия Лигарида, работа при которых переводчиком–референтом давала Симеону Полоцкому немалые дополнительные возможности влияния. Греческие власти воспринимались царем Алексеем Михайловичем лучше русских, и даже на похоронах его сына царевича Симеона в июне 1669 г. Паисий Александрийский выступал впереди Иоасафа Московского и всея Руси.

Мало того, престарелому архипастырю пришлось постараться, чтобы придать изверженным греческим властям сколько–нибудь приличный вид. Константинопольский патриарх Парфений, справедливо сместивший Паисия и Макария с давно брошенных теми престолов, был по просьбе царя сослан турецким султаном, а Александрийский патриарх Иоаким ограблен и изгнан турецкими властями. Оставалось лишь убедить нового Константинопольского патриарха Мефодия не противодействовать возвращению Паисия и Макария: этому послужила изрядно приправленная ложью грамота, подписанная бедным Иоасафом.

Патриарх Московский был готов просить даже за отлученного от Восточной церкви и проклятого Паисия Лигарида в надежде избавиться, наконец, от хитроумных греков. В грамоте Иерусалимскому патриарху Нектарию Иоасаф умолял отпустить вину Лигарида и выслать на Русь «писанием своим архипастырское прощение и благословение» этому проходимцу, ибо «премногие труды его премудрые многую пользу церкви Великороссийской принесли».

Вкупе с царскими увещаниями и, главное, с золотом, просьба Иоасафа возымела успех. Новый Иерусалимский патриарх Досифей, отмечая полнейшее недостоинство Лигарида, прислал ему прощение с выговором за службу папе Римскому и 15–летнее пренебрежение своей паствой; «ты… глуп, бесчеловечен и бесстыден, — суммировал Досифей оценку Лигарида, — только место, где пребываешь, есть двор царский». Впрочем, новые преступления Паисия вскрылись уже через два месяца, он был вновь, уже окончательно, отлучен, и патриарх Иоасаф так и не дождался дня, когда ловкий делец покинет Москву: старец скончался 17 февраля 1672 г.

Чтобы закончить грустное повествование о восьмом патриархе всея Руси, отмечу основное условие понимания странных на первый взгляд событий более чем трехсотлетней давности. Оно состоит в том, что не следует преувеличивать изменения, произошедшие с тех пор в обстоятельствах русской жизни, и смотреть на людей XVII в. как на музейные экспонаты. Особенно это касается властей предержащих, доселе свято соблюдающих свои таинства и ритуалы.Питирим (покаяние и гордыня)Драма пастыря энергичного, сильного духом и глубоко убежденного в величии архиерейского служения, но неспособного открыто восстать против утверждения самовластия над Церковью «благочестивейшего и тишайшего» царя Алексея Михайловича, вызывает неуместное, может быть, сочувствие. Деяния личностей героических — вроде Никона или вождей староверов — направляют историю, но не столь потрясают обычного человека в глубине души. Судьба патриарха Питирима, занимавшего «превысочайший престол» менее года (с июля 1672 г. по апрель 1673 г.), предзнаменует собой третий — средний между свободой воли Никона и бессловесностью Иоасафа II — путь русской интеллигенции, на мой взгляд, наиболее трагический.Тень Никона2 декабря 1655 г. патриарх Никон подписал настольную грамоту митрополиту Сарскому и Подонскому Питириму, признанному «достойным и ведущим предстательство людей» освященным собором, а главным образом самим архипастырем. Возведенный в сан Новоспасский архимандрит Питирим «слово дал Богу и нашему смирению», — писал Никон, — «показать послушание» [237]. Для этого, при всевластии «великого государя святейшего патриарха», не было никаких препятствий. Сарский и Подонский митрополит в XVII в., как и поныне, имел епархию лишь на словах и именовался более точно Крутицким: по сохранившемуся до наших дней прекрасному архитектурному памятнику — митрополичьему двору на Крутицах. Он исполнял роль управляющего делами при патриархе.10 июля 1658 г., при отшествии Никона с патриаршего престола, именно Питирим должен был отправиться из окруженного толпами безутешного народа Успенского собора во дворец к царю Алексею Михайловичу рассказать, что деется. Миссия не стала значительной. «Точно сплю с открытыми глазами и все это вижу во сне», — только и заметил Алексей Михайлович на рассказ Питирима, а все дальнейшие переговоры с Никоном вел через своих придворных.Однако для описания и судебной оценки событий показания Питирима (и ряда других духовных лиц) оказались весьма существенными. 16 февраля 1660 г. царь в присутствии Боярской думы объявил специально собранному в Золотой палате духовенству, что показания митрополита Сарского и Подонского первыми свидетельствуют о самовольном оставлении Никоном престола и, более того, отречении от него с клятвою. Это означало возможность и необходимость поставить нового патриарха на место «отрекшагося своей епископии» Никона.