Это, однако, не означает, что сами папские наместники (викарии) или получавшие паллиум митрополиты абсолютно разделяли эти взгляды на папское первенство. Как Галлия, так и Иллирик иногда противились Риму. Факторы, которые больше всего способствовали приданию папскому авторитету формального и юридического измерения, — победа римской практики на соборе в Уитби (664) и последовавшая за этим деятельность святого Бонифация в Западной Германии и Франкском королевстве. «Римский» порядок отныне—после хаоса, царившего во Франции при Меровингах, — устанавливался как программа церковных реформ. В 742г. под влиянием Бонифация собор в Суассоне определил, что все митрополиты должны получать паллиум из Рима. Таким образом, паллиум стал символизировать каноническую юрисдикцию, делегированную Римом[639]. Эта идея будет по–настоящему навязана Карлом Великим установлением действительно «западного патриархата» (феномена Каролингской эпохи).

Поэтому на вопрос, существовал или не существовал «западный патриархат» до собора в Уитби и святого Бонифация, ответ должен быть отрицательным. Следует сделать другое важное замечание, что патриархат, возникший в Каролингскую эпоху, был основан на концепции универсальной Петровой власти Рима. Таким образом, это был не патриархат восточного типа с четкими территориальными ограничениями, входящий в содружество пентархии, а распространение римской власти на все те части христианского мира, которые были готовы ее принять, то есть на варварский Запад. Однако сами притязания были всемирными и должны были включать также и Восток. Именно через это потенциально опасная напряженность в отношениях с Востоком приведет в Каролингскую эпоху к открытому конфликту.

В VI и VIIвв. Римская церковь по–прежнему играла роль связующего звена между Востоком и Западом, что с особенной ясностью показывает святой Григорий Великий. Однако осуществлялось это ценой известных внутренних противоречий. Принимая пентархию, участвуя в имперской византийской системе, Римская церковь в то же время всякий раз прибегала к аргументу Петрова апостольства, когда могла использовать его для отстаивания своей юрисдикции. Возможно, эта Янусова двуликость могла бы удерживаться гораздо дольше, если бы высокомерие и небрежение византийских императоров–иконоборцев не обрекли бы папство на то, чтобы стать западным институтом, связанным с каролингской монархией сначала как орудие, а затем как яростный соперник в борьбе за господство над централизованным и культурно единообразным латинским христианством.

Глава X. ИМПЕРАТОР ИРАКЛИЙ И МОНОФЕЛИТСТВО

Император Ираклий I (610–641) был самой выдающейся личностью из императоров, занимавших византийский престол после смерти Юстиниана. Человек энергичный и дальновидный, он восстановил Империю, раздробленную в царствование убийцы Фоки (602—610). Одним из главных достижений царствования Маврикия (582—602), предшественника Фоки, было заключение мира с Персией. Маврикий предоставил убежище изгнанному персидскому «царю царей» Хосрову II, и последний, женившись на его дочери, смотрел на него как на отца и покровителя. После того как Хосров снова взошел на трон, Византийская империя получила крупные территориальные приобретения в Армении. Убийство Маврикия Фокой в 602г. послужило сигналом массированного наступления персов на Римскую империю. В 610г. персидский отряд, поддерживаемый союзными аварами, дошел до Халкидона, на противоположном Константинополю берегу Босфора. Тогда Ираклий, сын экзарха Африки, повел флот на спасение города. Почти сразу после того, когда был казнен Фока, он был коронован императором. Поскольку Хосров отказывался заключать мир, новый император вступил в войну, длившуюся почти непрерывно в течение восемнадцати лет. Обе стороны смотрели на эту войну как на религиозную борьбу между двумя мировыми религиями—христианством и зороастризмом. Каждая сторона сражалась не за преходящую политическую выгоду, а за окончательное торжество того, что она считала всемирной и абсолютной Истиной. Хотя во всех войнах Древнего мира известную роль играли религиозные ценности, никогда прежде их столкновение не было столь определенным и осознанным.

С византийской стороны религиозное значение войны подчеркивалось самим императором, постоянно пользовавшимся советами своего друга, патриарха Сергия (610—638). Оба они, и император и патриарх, были людьми восточного происхождения. Ираклий принадлежал к знатной каппадокийской семье, вероятно, армянского рода, Сергий же был сирийцем. Их сотрудничество было решающим фактором как в ведении войны, так и в определении религиозной политики. Впервые византийские войска выступали против персов с иконами Христа и Богоматери как символами небесного покровительства[640]*{{А. Грабар, на которого ссылается автор, допустил неточность: образ Христа как военное знамя в первый раз появился в византийской армии во время сражения у Салахона летом 585г., в правление императора Маврикия, по приказу полководца Филиппика (см.: Феофилакт Симокатта. История. Том I. — Ред.)}}. Религиозная символика этой войны подчеркивалась той особой важностью, которую обе стороны придавали реликвии Честного Креста Господня, который почитался в Иерусалиме со времен его открытия святой Еленой, матерью Константина. Когда персы в 614г. захватили Иерусалим, они вырезали население, взяли в плен патриарха Захарию и увезли Крест в подарок Хосрову[641]. Однако реликвия эта была возвращена Иерусалиму Ираклием после победы, вероятнее всего, в марте 631г.[642] Праздник Воздвижения Креста Господня (14 сентября) в этот год праздновался в Иерусалиме с особой торжественностью, и Ираклий стал легендарным героем, о котором как о славном предшественнике вспоминает французский крестоносец XIIв. Гийом Тирский.

Еще более знаменательно то, что Ираклий впервые применил к византийским императорам новый титул: πιστὸς ἐν Χριστῷ βασιλεὺς («во Христе верный василевс, или царь») взамен традиционного римского титула императора (греч. αὐτοκράτωρ—самодержец). Перемена эта тем более знаменательна, что, по римским имперским меркам, она могла интерпретироваться как умаление императорского достоинства. Титул император принадлежал единственному и всемирному римскому самодержцу, тогда как «царей» (reges) было у разных народов много, и они претендовали лишь на местную или племенную власть[643]. Изменение императорского титула часто трактуется как признак нового, «эллинского» сознания византийцев, или же, наоборот, как подражание персидскому «царю царей». В действительности решающим фактором было то, что василевс (царь)— термин библейский и мессианский; в Новом Завете Христос есть истинный и единственный василевс, или царь, так что если император «верный» (πιστὸς ἐν Χριστῷ), то этим он связывает себя с царским служением Христа. Таким образом, изменение это отражало прежде всего дальнейшее срастание христианской теократической идеологии с официальной римской политической философией. Отныне титул василевс (царь) становился исключительной привилегией единственного всемирного повелителя Нового Рима, и в нем было отказано франкским или славянским претендентам[644].

Военный вызов, перед лицом которого оказалась Империя, побудил Ираклия вновь и более решительно утверждать, как в теории, так и на практике, понимание всемирной империи, унаследованное от Константина, Феодосия I и Юстиниана. Начав свою карьеру на латинском Западе, поскольку отец его был экзархом Карфагена, он никогда не забывал о западной части своей Империи и использовал папство как необходимый элемент своей религиозной политики, даже когда она определялась в первую очередь восточными потребностями. Этот универсализм был унаследован его преемниками. Констанций II даже уехал в Италию, предполагая перенести туда столицу, подальше от Константинополя, которому угрожали арабы.В 610г. положение Империи было настолько трагично, что сам Ираклий думал вернуться в более безопасный Карфаген. Славянские и аварские племена захватили практически весь Балканский полуостров, оставив под имперским контролем только отдельные города. Персидское наступление продолжалось. Антиохия и Дамаск были взяты в 613г., а в 614 произошел страшный разгром Иерусалима—символа христианского владычества на Востоке. Персидская армия прошла через Малую Азию и снова появилась на Босфоре в 615г. Египет пал в 619г. И тогда Ираклий, лично встав во главе своего войска, начал свое знаменитое контрнаступление. Оставив Константинополь под временным управлением регентского совета во главе с патриархом Сергием (622), он высадился на восточных берегах Черного моря, атаковал персов в Армении и сумел освободить Малую Азию. Он годами продолжал военные действия в Закавказье, заключая союзы с христианскими царствами лазов, абазгов и с иверийцами (грузинами). Однако в 626г., пока император воевал на Востоке, Хосров II, поддержанный аварами и славянами, напал на Константинополь. Оборону города возглавил патриарх Сергий. Главный удар был отбит, и спасение «нового Рима» было приписано особому покровительству Богоматери, связанному в особенности с Ее иконой и храмом около Влахернских ворот[645]. Тем временем Ираклий продолжал свое наступление в Армении. В 627г. он захватил персидскую территорию, а в 628г. занял Дастагерд, резиденцию персидского «царя царей». Сам Хосров был убит своим сыном Кавадом. Армения, Месопотамия, Сирия и Египет были возвращены под власть Византии. Святыня Креста Господня была возвращена в Иерусалим, и Ираклий вернулся в Константинополь триумфатором.Таковы драматические события, послужившие фоном для религиозной политики императора Ираклия и патриарха Сергия. Византийская армия сражалась—с необычайным успехом—за внешнее, физическое сохранение всемирной Римской империи. Но ни император, ни патриарх не могли не заботиться и о ее внутреннем, церковном единстве, которому, как мы видели в предыдущей главе, угрожал раскол между халкидонитами и монофизитами. Этот вопрос был центральным как раз в тех областях (Армении, Сирии, Египте), где происходило решающее сражение—сражение не только за территории и политический контроль, но и за души христианских народов Востока.1. Униональная политика Ираклия и Сергия: моноэнергизмПредпринимая шаги к примирению монофизитов, Ираклий следовал примеру своих предшественников, которые в течение почти двух веков пытались добиться церковного единства на Востоке. Однако основой его политики было не просто уклонение от решения проблем, как это было с «Энотиконом» Зинона. Он весьма старался поддерживать развитие христологии, основанное, как он думал, на тех успехах, которые были достигнуты еще при Юстиниане, когда смысл халкидонского учения о двух природах нашел новое определение в контексте святого Кирилла. Это дало лишь ограниченные результаты. Мы уже видели, что когда монофизитский лагерь оказывался во власти внутренних раздоров, то хотя бы кто–то из вождей сирийского монофизитства склонялся к воссоединению с православной Церковью, особенно в царствования Юстина II и Тиверия. Сам патриарх Сергий родился в яковитской сирийской семье[646] и потому мог считаться обращенным из монофизитства. Именно он сдержанно и умело действовал в качестве богословского советника императора. К сожалению, он, видимо, не обладал истинно великим богословским умом и не сразу понял все, что несла в себе формула, которую он предлагал в качестве основы для единения. Формула эта состояла из утверждения, что ипостасное единство двух природ во Христе, предполагая единство одного действующего субъекта, предполагает во Христе и единую богочеловеческую энергию или «действие» (μία θεανδρικὴ ἐνέργεια).Предложение этого моноэнергизма в качестве формулы единства давало много преимуществ. Сам Севир Антиохийский, принимавший различение между двумя природами во Христе «в мысли» (ἐν θεωρίᾳ), утверждал конкретное единство Действующего: «Действующий (ἐνεργῶν) един, — писал он, — то есть воплощенное Слово; едино и действие (ἐνέργεια), но дела (τὰ ἐνεργηθέντα) различны»[647]. Пятый собор также признал, что во Христе не было двух конкретных существ, но были две природы, которые следует различать только «мысленно» (τῇ θεωρίᾳ μόνῃ — 7–е анафематствование)[648]. Не логичнее ли в таком случае заключить, что Христос был един «в действии» (ἐνέργεια)? Не правильнее ли думать так, особенно употребляя кириллово выражение (законность которого была вполне признана в 553г.) «единая воплощенная природа Бога Слова»? Аристотелевская логика и терминология всегда связывали термин «природа» (φύσις) и «энергия» (ἐνέργεια), причем «энергия» представляла конкретное проявление всякой «природы». Поэтому вполне законно было говорить о единой энергии, поскольку говорилось о единой природе, при условии, конечно, принятия также и православия халкидонской «двухприродности» в качестве противоядия против Евтихия.Халкидониты могли ссылаться на некоторые признанные авторитеты (особенно сирийские) в пользу «моноэнергизма». Первым из них был Псевдо–Дионисий, который в одном из редких своих христологических высказываний говорил о «единой богомужной энергии»[649]. Сторонники моноэнергизма использовали поддельный трактат Мины Константинопольского к папе Вигилию. Было известно, что то же выражение употреблял почитаемый богослов конца VIв. святой Афанасий I Антиохийский (559–570, 593–599), восстававший против афтарто–докетизма старого Юстиниана[650]. Кроме того, парадоксально, но моноэнергизм был не только мостом к монофизитам; он мог быть полезен для контактов с несторианами, с которыми Ираклий встречался в Персии. Антиохийские дохалкидонские богословы, учителя Нестория, действительно сформулировали свою христологию, утверждая, что именно две природы или ипостаси Христа были объединены единым действием (ἐνέργεια) своего единого «prosopon единения». Формула эта в прошлом имела, к несчастью, и сомнительную славу, поскольку ею пользовался Аполлинарий[651].