Constitutio Chlotharii лишь сформулировала постепенно сложившиеся отношения короля со знатью и магнатами епископами. Однако отношения эти полностью изменили первоначальную организацию меровингского государства.

Превратив города и магнатов в государственные органы, римские императоры их контролировали и самостоятельно правили всею империей при помощи централизованной и относительно послушной бюрократии; кроме того, они опирались на поддержку профессиональной армии. С точки зрения права императоры не делились со знатью своими прерогативами, но как будто уполномочивали магнатов распоряжаться в своих имениях. И магнаты чувствовали, что распоряжаются они здесь не по своей воле и не по своему праву, а постольку, поскольку уполномочены императором. В государстве франков положение магнатов с самого начала было иным.

Сделавшись подданными франкского короля, римские магнаты считали фактическое свое положение собственным правом, которым они были обязаны не милости короля, а Римской империи. С другой стороны, сами короли, признавая факт, признали и право. Германская и собственно франкская знать также была не плодом королевской милости, но продуктом самого народа. Это были постоянные члены народных собраний, в былые времена избиравшие конунгов. Магнаты были земельными собственниками и правителями по собственному своему праву. Как и германцы в целом, они высоко ценили аллод — собственную землю и долгое время, вплоть до Теодеберта I, противились налогообложению, поскольку видели в земельном налоге знак зависимости земли и ее собственника.

В контакте с этою знатью — носительницею новых взглядов и нового значения — и должны были устраивать свое государство Меровинги. Они постарались, правда, завести вместе уничтоженной римской бюрократии новое чиновничество. Однако чиновничество это походило не столько на имперскую бюрократию, сколько на провинциальную организацию времен республики; только графы, по сравнению с проконсулами, были людьми весьма незначительными, а столкнуться им пришлось с сильною знатью. Как администраторы, судьи, а по необходимости и военачальники, они, конечно, в состоянии были справиться с аристократической оппозицией, тем более, что жили они, «кормились» за счет своей администрации, главным образом — за счет штрафов и крупно богатели. Нелегко было сносить власть графа. — Он заставлял людей искать и стеречь преступников, связывал их круговой порукой, изводил всевозможными штрафами, таскал по судам или изнурял постоем — останавливался со своей свитой, где заблагорассудится. Тяжело приходилось населению, особенно простым людям, — к чему графу ссориться с магнатами, если можно разбогатеть и за счет бедноты? Одно только выходило неладно: беднота искала покровительства сильных, а те — епископы и магнаты — заступались за своих людей. Потому не желавшим отказаться от своих доходов графам пришлось бороться и с магнатами, прежде всего с епископами, защищавшими не только своих людей, но и вдов, сирот и церковных вольноотпущенников.

Крайне важно, что магнаты боролись при этом не с королем, а с графами; к тому же, можно сказать, на частном, а не на государственном поприще. И король, и графы, и магнаты обладали достаточным государственным инстинктом, однако, никто из них не понимал, как следует организовать государство. Короли относились к своим чиновникам иначе, нежели римские императоры к бюрократии, видя в них не столько органы власти, сколько своих людей. Кроме того, Меровинги всегда склонны были признать своим человеком, своим «словником», всякого ищущего их опеки магната. А, став словником короля, магнат, разумеется, не подчинялся уже графской власти. Принцип германской трустис, равно как и римского и кельтского патроната, принцип договора (следовательно, частного, а не государственного права) и организовывал, и расстраивал меровингское чиновничество. Подлинно государственным его не признавали ни магнаты, ни сами чиновники, ни, наконец, король. Точнее говоря, все понимали государство уже не так, как римляне, и не в Риме уже следует искать принцип этого нового государства. Нельзя сказать, что Меровингское королевство не было государством. Но франкское государство не отделялось уже строго от франкского общества; или — само франкское общество превратилось в новое государство.

Правда, реформаторы поздней Империи, как мы видели, придавали политический смысл всей ее социально–экономической жизни; можно даже говорить об «этатизме» и «государственном социализме». Стало быть, и римляне не отличали государства от общества. Но, не говоря уже о мощной правовой системе, совершенно иным было само направление римского процесса. — В Риме государство ассимилировало общество; во франкской империи общество стало новым государством, тогда как, дурная копия римской бюрократии, меровингское чиновничество быстро распадалось. В Риме общество огосударствливалось, здесь оно само становилось государством. Социально–экономически организуя свою власть, римские императоры следовали примеру магнатов, крупных помещиков, желая тем самым одолеть их политически и сделать свою власть единственным принципом, источником и центром государства. Уравнявшись с магнатами, меровингские чиновники срослись со знатью и с этих позиций начали совещаться с королем относительно организации государства. Политический и социально–экономический строй поздней Империи фактически почти соответствовал германскому, только последний был гораздо примитивнее; поэтому можно говорить об относительно единообразном быте Меровингского государства. Римская культура начала действительно срастаться с германской. Но поскольку люди перестали придавать своим участием государству и обществу прежний, римский, смысл, те же самые факты и те же самые учреждения приобрели совершенно новый, не римский уже и не германский смысл и значение.

На землях знати — римлянина или германца, епископа или другого магната — жило множество его рабов и свободных, но зависимых от него людей. Поскольку каноны все больше и больше богатств накапливающей Церкви запрещали священникам продавать или дарить это состояние, на церковных землях широкое распространение получил уже знакомый нам прекарий, который все чаще называли теперь бенефицием. Поскольку прекарист, или бенефициарий, не был собственником земли, прав у него, пожалуй, было еще меньше, чем у обыкновенного съемщика, практически, однако, он мало чем отличался от землевладельца. Как и собственник, он владел своей землею и обрабатывал ее, но не потому, что был ее собственником, а по милости (bеneficium) действительного ее владельца. Собственность прекариста, или бенефициария, была условной. Поначалу не составлялось никакого договора, и сами условия четко не были определены. Прекарист (бенефициарий) просто владел землей и возделывал ее, пока собственник не потребует ее обратно. После смерти собственника нужно было заново договариваться с его наследниками; а сын прекариста мог унаследовать отцовский прекарий только с согласия собственника. Постепенно, однако, прекарий все больше начинал походить на договор о бессрочном найме. В самом деле, во времена Меровингов каждый прекарист (бенефициарий) платил определенную подать и мог доказать свое право документами — собственным прошением (epistola precaria) и ответом собственника земли (epistola praestatoria). С точки зрения права эти документы и подать исчерпывающим образом характеризовали условную собственность бенефициария. Условия самой этой собственности (или владения, possesio) были самые разные.Бенефиций существовал и распространялся не только на церковных землях, но и на землях мирской знати и королей. Кроме того, короли и магнаты строили на своих землях множество новых церквей и дарили им земли, считая, тем не менее, имущество этих церквей и даже священников «своими»: земли и священники находились в определенной зависимости от построившего церковь магната. Церкви эти получали множество земель и от других людей и в свой черед наделяли ими прекаристов. Естественно поэтому, что короли нередко наделяли воинов, чиновников и прочих людей землями построенных ими и других (пользующихся королевским покровительством!) церквей на тех условиях, чтобы получившие от них земли служили королю, но были бы прекаристами, или бенефициариями, Церкви.Такой прекарий королевского слова (precarium verbo regis) никого не удивлял, потому что понятие условной собственности не было чуждо германцам. Не только земля прекариста, но и полученная в дар отличалась от аллода (= вотчины) или купленной земли. Полученная в дар земля, в известном смысле, не переставала частично принадлежать дарителю: наказывая своих слуг и чиновников, короли в первую очередь конфисковывали то, что ими было подарено. Поначалу франкские короли (равно как и англосаксонские, висиготские и лангобардские, и все вообще германские магнаты) давали своим слугам, дружинникам и чиновникам землю с условием, что получившие ее в дар будут верно им служить и соблюдать покорность (obsequium). В принципе даритель в любой момент мог потребовать землю обратно; дети получившего землю в дар ее не наследовали. Это не был прекарий, но недалеко от того.Как бы то ни было, воины королевской армии, армий магнатов и любых других частных армий либо были прекаристами–бенефициариями, либо походили на них. Этих «людей» или «слуг», — назывались они leudes, gasindi, pueri, или, по–англосаксонски, таны, (thegn — дети, ср. греческое τέκνον), vassi (возможно, кельтское слово), vassali, — от других бенефициариев отличало то, что они, как клиенты–воины, обещали быть покорными своему патрону, своему «старшему» (senior) и отдавались его воле (obsequium и commendatio; ср. praecipuum sacramentum, § 65). Не все они, однако, были свободными людьми, хотя многие королевские вассалы становились графами, дуками (герцогами) и вообще магнатами. Такие могущественные и свободные или получившие в конце концов свободу вассалы стремились сделать свой бенефиций наследственным и в то время, как короли предавались междоусобной борьбе, нередко меняли одного коронованного патрона на другого.Не было в меровингском государстве недостатка в людях свободных и совершенно ни от кого не зависимых — земледельцах, ремесленниках, торговцах; по сравнению со временами Римской империи, их даже стало больше. Все присягали королю (присяга = leudesamio), платили налоги, исполняли различные обязанности, призывались на военную службу. Однако ядро армии, важнейшую ее часть, а чаще всего и всю армию составляли вассалы, вассалы–магнаты и частные их армии. Частные же (не государственные) отношения короля с его вассалами–бенефициариями сделались со временем принципом нового государства. При этом весьма важно то, что крупные вассалы дорастали и до самого короля, выдвигаемые войнами и собственными вассалами–бенефициариями. Такие крупные вассалы присваивали права королевских чиновников и даже самого короля.Графы управляли всей страной, за исключением королевских земель, которые (как во времена римлян — императорские) управлялись особыми управителями (domestici). Графы не имели права собирать налоги, требовать выполнения повинностей и судить народ в королевском имении. Королевское имение не подчинялось графской власти, было immunis. Поначалу римский термин immunis обозначал нечто свободное от определенных налогов и повинностей (munera, munera sordida). Но поскольку собирающий налоги и следящий за отбыванием повинностей граф производил и суд, иммунитетом скоро стали называть право или привилегию, запрещавшую графу распоряжаться в привилегированном имении. Граф не имел уже права вступать в это имение. Иммунитет — это libertas ab introitu judicum [свобода от вторжения судей] (Judex = судья и вообще чиновник = граф или любой другой управляющий).Этот происходящий из королевской власти иммунитет настолько сросся с самой землей, что не только наделенный ее бенефициарий, но и одаренный ею человек приобретал право иммунитета. К тому же, как мы видели, зачатки иммунитета возникают уже во времена империи — на землях императора и, позднее, на землях магнатов (§ 8). Однако только в правление Меровингов он превратился из привилегии в подлинно государственное учреждение. — Поскольку графы скорее разоряли страну, нежели правили ею, епископы, аббаты и прочие магнаты обращались к самим королям с просьбой запретить графам вступать в магнатские земли. Короли, со своей стороны, охотно соглашались ограничивать опасную графскую власть, новой милостью привязывая к себе магнатов. Меровинги охотно защищали магнатов, в особенности епископов, от вторжения графов, ab introitu judicum, для чего писались дипломы, запрещавшие графам распоряжаться в магнатских землях. С этих пор магнаты–иммунисты сами начали созывать войско, собирать налоги в пользу государства и вершить суд над жителями своих земель. Это не новость, поскольку с давних пор существовал суд помещика для разбора мелких дел (causae minores); крупные же дела (causae majores) по–прежнему разбирал граф, только теперь уже при помощи иммуниста и не в его имении. Таким образом, иммунитет не уничтожил государственного права графа, его bаппипга, bапп’а. Не превратил он и духовное лицо в судью или чиновника, а только заменил правовой обычай правовой нормой и признал государственное значение помещиков. Помещики и раньше участвовали в графском суде, если их люди судились с людьми, не живущими на их землях, personae publicae, и когда случались более серьезные дела. Издавна решали они дела людей, которые жили на землях, вдающихся в территорию поместья, но принадлежащих свободным земледельцам или другим собственникам. В этом они были подлинными чиновниками. Оставалось только получить bапп [банн], право верховного суда.