Будда сказал:

- Малункья, разве я тебе обещал рассказывать о том, вечен мир или не вечен?

- Нет, не обещал.

- Или, может быть, ты с самого начала говорил, что будешь у меня учиться, если я тебе это расскажу?

- Нет, не просил, мне это сейчас пришло в голову.

- Ну тогда, безосновательный ты человек, представь себе, что кто‑то ранен отравленной стрелой, вокруг него собрались друзья и родственники и говорят: «Сейчас мы позовем тебе врача», а этот человек отвечает: «Нет, подождите звать врача. Вы мне сначала скажите, какой человек поразил меня стрелой, был ли он черный, белый или желтый. Ответьте, пожалуйста, из чего он поразил меня отравленной стрелой — из лука или из самострела, да и какой была стрела, с каким наконечником? И наконец, какого врача вы хотите ко мне позвать?» Пока ему будут все это объяснять, он умрет от яда. Так же и я могу вам все объяснить, но вы сто раз умрете, пока я буду рассказывать. Это не нужно, это лишнее, бесполезное знание. А что надо знать? Что мир есть страдание и жизнь есть страдание, что мир непостоянен. И надо знать, что есть путь прекращения страдания. Это тот путь, которому я вас учу. А знать, вечен мир или не вечен, есть Бог или нет, — это лишнее знание, оно только мешает вам выйти из мира, освободиться от тяготы (страдание, тягота на языке пали — дукха)».

Странная позиция для нас с вами. Но на ней строится величайшая из восточных религий, число ее адептов немногим меньше, чем христиан; сейчас в Индии верующие — это в основном индуисты, а в странах, окружающих Индию, — буддисты. Буддизм оказывается чисто отрицательной репликой индуизма, в нем положительная цель не ставится вообще, а только отрицательная — освобождение от тяготы. Это не значит, что положительной цели нет, просто о ней не следует думать, потому что любая мысль о ней соединяет тебя с сущностями более низкими и ввергает в колесо перерождений.

Христианская проповедь среди народов Южной Азии бесконечно затруднена. И не потому, что они, не желая ее принять, убивают миссионеров, — ничего подобного, индуисты и буддисты в целом очень добродушные люди и, как древние афиняне, с удовольствием говорят о божественном. Но их никак не убедишь, что Христос им нужен. Вы им говорите: «Христос пришел спасти, Он Спаситель плоти, как учит апостол Павел». — «А зачем же — отвечают индийцы, — нам спасать плоть? От нее надо побыстрее избавиться, отбросить ее. Если мы будем спасать плоть, то соединимся с ней, а нам не нужно соединяться с ней и с этим миром. Вы учите о грехопадении — в чем оно? Человек вообще существует в иллюзии, и надо отбросить иллюзию и соединиться с реальностью». — «Вы согласны, что реален один Бог?» — спрашивает индуист христианина. Христианин говорит: «Да, абсолютной реальностью является конечно же только Творец, потому что творение вызвано Им, и эта реальность как бы вторичного порядка». — «Ну, так зачем же нам останавливаться на реальности вторичного порядка? Мы сразу пойдем к реальности первого порядка, пойдем непосредственно к Богу, к Творцу, к Брахману. Зачем нам все остальное?» — заявляет индуист, и диалог прекращается. Почему‑то так произошло в мире — и это тайна, которую на самом деле нелегко раскрыть, — огромный континент, где живет более миллиарда людей, вовсе не страдающих от недостатка благочестия, мыслит высшие цели бытия совсем не так, как христиане.Еще одна часть континента со своеобразной рели-, гией — Дальний Восток. Там, насколько мы можем реконструировать, издревле существовало представление о телесном воскресении умерших, — в общем, когда‑то, видимо в третьем тысячелетии, представления были не так уж отличны от наших. Но затем все изменилось. Великий кризис, который прошел по миру во втором и в начале первого тысячелетия, на Дальнем Востоке отлился в учения, связанные с именами нескольких древних китайских мудрецов. Наиболее известные из них — Конфуций (латинизированная форма от Кунь–цзы — учитель Кунь) и Лао–цзы.Если для религий западного мира — Египта, Месопотамии — характерна и никогда не подвергалась сомнению уникальность человеческой личности и то, что человек должен спастись, преодолеть смерть, если в религии Южной Азии появилось представление о том, что человек должен в конечном счете освободиться от самого себя и от мира, то для Восточной Азии доминирующей оказывается идея мира как отпечатка абсолютного Божественного бытия. Весь мир, по этим представлениям, есть отпечаток Неба или, точнее, того, что выше Неба. В китайской традиции оно именует — ся Путь, или Дао. Но это не тот путь, о котором сказал Спаситель: «Аз есмь истина, путь и жизнь», то есть если ты идешь через Меня, то спасешься. Это иной путь, путь всех вещей, то, что определяет само бытие, порядок бытия, строй и суть твари — в этом смысле употребляется слово «дао».Для китайца, который до сих пор любит использовать печать вместо подписи на деловых бумагах, образ печати и отпечатка явственно соединяется с образом Творца и творения. Творение — это отпечаток Дао, отпечаток Творца. Но, естественно, мы имеем дело с символическим образом, потому что Дао бестелесно, безвидно и отпечататься в виде гор, морей, озер не может. Дао — это определенный порядок, строй мира. Человек в этом порядке занимает свое, отнюдь не главное, место, он всего лишь один из элементов мира. Как сказал китайский мыслитель Чжуан–цзы, последователь Лао–цзы: «Человек не больше кончика волоска на лошадиной шкуре».Китаец вовсе не поет гимн человеку, как мы привыкли видеть в любой западной традиции — «Песни о Гильгамеше», египетских гимнах, уже не говоря о книгах Ветхого Завета. Здесь же отношение к человеку лишь как к частичке. Но вот что важно: частичка эта, в отличие от мириад иных вещей, имеет автономную волю. Вот это китайцы знают не хуже всех остальных: весь мир, как отпечатан, так и остался, а человек свободен, он — особая «своевольная» частица. А коли это свободная волевая частица, то она может находиться в отпечатке мира, а может и выходить из него и ломать весь узор, и чем дальше она выходит, тем больше ломает.Выход из узора приводит к гибели самого человека, потому что божественный строй — это жизнь, вечность, Дао, а выход из божественного строя — гибель, смерть. Человеку хочется остаться в строе мира — как это сделать? Два главных учения предлагают два разных пути. Два метода не враждебны друг другу, они разноуровневые. Один — для тех, кто ищет совершенства в аскезе, другой — для тех, кто не хочет, не может порвать с этим миром, а китайцы очень социальные, политические существа по своей природе, в отличие от индийцев.Обратите внимание, что за всю историю Индии в этой огромной и древней культуре, рано освоившей письменность, нет ни единой цельной исторической хроники, только эпос — «Махабхарата» и «Рамаяна» — и религиозные тексты, потом уже, на грани Рождества Христова, появляется секулярная или полусекулярная литература типа драм и т. д. Но историей индийцы не увлекаются: изучать историю жизни человеческих сообществ, историю иллюзии, сновидения — какая глупость, зачем? Напротив, для китайца это никакая не иллюзия, а отпечаток Божественного, значит, бесконечно ценно, и потому китайский историограф регулярно с глубочайшей древности делает записи дат, событий и людей. Китайскую историю мы знаем по годам, досконально, а индийскую очень плохо и приблизительно. Китаец любит этот мир, любит его плоть — не потому, что она сама по себе хороша, как любят ее наши современные люди, а потому, что это отпечаток Божественного, отпечаток Дао. И поскольку китаец очень любит плоть и социален, ему, естественно, очень часто совсем не хочется выходить из мира, и, более того, он считает своим долгом, обязанностью своей воли сделать все возможное для упорядочения мира. А мир идет вразнос, его песчинки ведут себя безобразно…