Музыка эта, хотя и звала к небесам, была написана людьми, она давала лишь частичное представление о небесной радости, не утоляла жажды ее, а лишь разжигала. Возможно, оттого и было грустно о. Серафиму. Он понимал, что радуясь всем сердцем этой музыке, он сознательно ограничивает себя, довольствуется малым, сладостно тоскуя о чём‑то неизмеримо большем. Что ж, его отказ от наслаждения музыкой в жизни земной понятен. Теперь он приобщился ее полноты в Раю.

ОТЕЦ ГЕРМАН ЗАМЕТИЛ, что собрат исключительно строг к себе в отношении Баха. Сам о. Герман считал душеполезным читать «Страсти по Матфею» на Страстной седмице, когда в православных монастырях на службах читают все четыре Евангелия. Отец Серафим ни разу не слушал вместе с ним. «Никакой музыки», — говорил он.

Любопытно, отношение о. Серафиму к современнику Баха, Генделю, было иным. Он слушал его со светлой улыбкой. Может, ему были созвучны плавные, выверенные звуки, в них ощущались благородство и высокая культура. Они не доходили до глубины души, не вызывали щемящей тоски, как музыка Баха или некоторые произведения Моцарта. Поэтому однажды о. Серафим признал: «Я знаю, что Бах самый великий, но я больше люблю Генделя».

В 1982 году о. Герман достал запись кантаты «Имел довольно я», не подозревая, какую роль сыграла она в жизни собрата. Однажды он слушал ее у себя в Валаамской келье, когда к нему зашел о. Серафим.

— Поразительная кантата! Я только что привез! Никогда раньше не слышал. Послушай непременно!

Отец Серафим молча отказался, но потом уступил настоянию о. Германа. Слушал музыку молча, закрыв глаза, застыв точно статуя. Отец Герман чувствовал, что в душе брата поднимается необъяснимый страх. Когда кантата кончилась, о. Серафим сказал: «Я знаю эту кантату. Слышал ее много раз». И тут же ушел, оставив о. Германа в недоумении: что‑то он сделал неверно, а что — не знал.

Летом 1982 года во время Свято–Германовского паломничества кантата эта вновь прозвучала в монастыре. Один из братии рассказывает: «Съезд подходил к концу, на душе было легко от сознания выполненного дела, перед отъездом выпала свободная минутка. День только занимался, было свежо, ветрено, ощущалось дыхание осени. Солнечные лучи робко пробивались сквозь кроны деревьев, выхватывая из полумрака то кучку оленей, то пушистых белок, то павлинов, без страха вышагивающих перед гостями монастыря. И о. Герман сказал в эту минут слова, которые, пожалуй, были в сердце каждого: «Какова цель богословия, всей христианской жизни среди прекрасного убранства земли? Не сладость ли смерти, венчающей наши земные дела?»

И в этот момент зазвучала кантата Баха, история праведника Симеона, принявшего на руки Самое Воплощение Жизни, предвкушающего свою блаженную кончину:Имел довольно я, Спасителя приняв…Его я видел… и в радости покинул мир сей…Усните ныне, утомленные глаза…Не в силах мир, я быть с тобою доле…Лишь там, вдали мне предстоит отдохновенье…Когда в лесу замерли последние отзвук кантаты, разнесшейся эхом по склонам гор, о. Серафим сказал на прощанье, какую радость испытывает душа, вырастая в Боге, как христианская культура, даже опоганенная современным «обесчеловечиванием», может образовать душу и поднять ее к вратам Рая».