мужик.

— Не смейтесь, — говорю, — муку не сеют!

— Почему не сеют? Раз сегодня кашу посеяли, значит, завтра и муку сеять будем.

Меня как обухом по голове ударило:

— Как кашу сеяли? Да разве пшено — каша?

— А вы думали — посевное? Ободранное зерно — это каша, а вы распорядились её в землю сеять.

У меня все в глазах помутнело. А тут гудок — «чёрный ворон» за мной подъезжает. Вот и попала я в тюрьму как вредительница. А что я понимаю?»

Вот эта-то молодая Шурка оказалась предоброй душой. Она от всего сердца расположилась к Зое Веньяминовне и взялась отослать сыну Коле открыточку о судьбе его мамы.Чудо преподобного СерафимаКогда поезд остановился в Самаре, было около десяти часов вечера. Николай Евграфович спрыгнул на занесённый снегом полупустой перрон. Поезд ушёл, воцарилась тишина, немногочисленные люди быстро исчезали. Мороз крепчал, сверкали звезды. «Куда идти, где искать жену?» — думал он.«Скажите, пожалуйста, где найти тюрьму?» — этот страшный вопрос, звучавший на тёмных пустынных улицах, наводил на людей ужас, и редкие прохожие спешили отмахнуться и скрыться от высокого крепкого мужчины с пушистой чёрной бородой, какая была тогда у отца. Он был легко одет, мороз давал себя знать. Николай Евграфович скоро понял, что надо искать ночлег, чтобы не замёрзнуть и не попасть в руки плохих людей в чужом незнакомом ночном городе. Окоченевшие ноги вязли в глубоких сугробах пушистого снега. Огни в домах угасали, город засыпал, кругом царила мёртвая тишина, прохожих не стало.Отец горячо молился. Привожу с его слов: «Я прочёл трижды тропарь преподобному Серафиму и решил, что пойду на огонёк в третий по счёту дом. Постучался. Дверь отворила приветливая старушка и любезно пригласила войти и обогреться. Я извинился, что побеспокоил хозяев в поздний час, вошёл. Меня усадили к самовару, который приветливо пищал на столе, покрытом белой скатертью. В углу висели иконы, под ногами лежали тёплые половики, было уютно и чисто. Хозяйка пила чай со своими двумя взрослыми дочерьми, которые напоили и меня горячим чаем и принялись расспрашивать о цели посещения. Я откровенно рассказал, что приехал искать свою жену, арестованную два месяца назад и переведённую в Самару. Сказал, что дома у меня осталось трое маленьких детей, что жену зовут Зоей.— А как зовут ваших детей? — живо спросила одна из девушек.— Коля, Наташа, Серёжа.— Так благодарите Бога за то, что Он привёл вас в наш дом! — воскликнула девушка. — Я работаю медсестрой в тюремной больнице, и у меня в палате лежит ваша жена, которая постоянно вспоминает о своих детях. Да не беспокойтесь, она чувствует себя неплохо, только кашляет. Она изболелась сердцем о доме. Пишите ей скорее письмо. Завтра я принесу вам ответ от жены.Я кинулся на колени перед иконами и громко зарыдал от радости, что нашёл свою жену».Медсестра указала отцу, по какой тропке ему надо будет утром пройти, чтобы жена могла его увидеть через окошко. И он несколько раз, будто ожидая кого-то, медленно прошёлся под окнами больницы. Супруги увидели друг друга. «Сердце моё сжалось, — рассказывала мама, — ведь мороз-то был за тридцать градусов, а на ногах у мужа были только лёгкие штиблеты и даже без шерстяного носка!»Но отцу было не до простуды (он от этого никогда не болел). Папа проявил инициативу, связался со следователем и прокурором и выяснил, в чем дело. Он пробыл в Самаре три дня, ежедневно переписывался с супругой и уехал в Москву успокоенный, ибо было доказано, что мама арестована по недоразумению, не имеет с немцами никакой связи и скоро будет отпущена. А любезная медсестра обещала держать маму в больнице как можно дольше, ибо кашель у неё не проходил, хотя после свидания с мужем она чувствовала себя хорошо и повеселела. Энергичная и изнывавшая от безделья мама взялась топить в больнице печки, перештопала все больничное белье, даже вышила мне платье. Она выдёргивала нити из сурового полотенца и этими нитями Расшила множество полос ришелье и мережки, разными рисунками сверху донизу, сделав мне нарядное белое платье. Мама часто рассказывала мне про тюрьму, причём всегда благодарила Бога за посланное ей испытание.«Многое я прощаю советской власти, — говорила она, — но одного не могу простить: в тюрьме сидели матери с маленькими детьми, с грудничками. Немытые, грязные, вонючие и больные крошки кричали и умирали с голоду».