практики

и музыкальная культура

Разумеется, такое отношение к образной деятельности сознания не могло способствовать развитию в музыкальной культуре чисто музыкального, образного начала, потому что музыка в чистом виде связана именно с этой душевной способностью: рождать музыкальные образы. Музыка, по словам Платона, «подражает волнениям души» [20]. Волнения души, иначе говоря, эмоции на физическом уровне выражаются колебанием, вибрацией. Музыка и есть гармонически организованное, созвучное колебание звуков определенной длины волны. Так как в физическом смысле мир имеет волновую природу, то музыка, кроме подражания «волнениям души» подражает и вибрациям природы. Поэтому музыка может с особой силой воздействовать на душу человека и на природу. Она может определенным образом формировать «волнения души», то есть воспитывать чувства. Какова музыка, – таково будет и воспитание чувств. Вот почему древние так серьезно относились к музыке: отбирали для воспитания юношества определенные лады, ритмы, гармонии. Высокая музыка формирует и высокие чувства. Высокая музыка всегда содержит в себе и высокую идею, – она всегда программная и осмысленная, – мелодия в ней выражает идею, образ рождается от словесной определенности и идейной наполненности. Слово, по словам святителя Луки (Войно-Ясенецкого), обладает «чисто духовной энергией», которая является «первичной и прародительницей всех физических форм энергии, а через них и самой материи» [21]. Поэтому не подчиненное слову (смыслам) воздействие музыки на душу и природу может стать неуправляемым, стихийным. Такое воздействие можно сравнить со стихийным бедствием. В природе это может привести к разрушениям, в душе человеческой – к безумию.

Православная аскетика построена на брани с воображением и на подавлении «волнений души». Аскетическое делание на Западе, наоборот, связано именно с воображением, с образным и чувственным восприятием. В западной аскетике широко практикуется образная медитация, переходящая в увлечение видениями, – в визионерство [22].

Душевные проявления там не подавляются, а всячески культивируются. Чувственные и телесные ощущения являются критерием вступления в контакт с духовным миром – стигматизация, например, оценивается как видимый знак того, что этот контакт достигнут. Контакт с духовным миром переживается в телесных ощущениях как соприкосновение, касание, объятие. В основе трех видов католической аскетики: компассио (подражания Страстям Христовым), лойоловской медитации и богосупружества (как, например, у Терезы Авильской) лежит воображение. Без воображения каких-нибудь результатов в такой аскетике достигнуть невозможно.

Центральный праздник западного круга богослужения – Рождество. Также на Западе особое место занимает культ Богоматери-Мадонны. Это именно культ, а не поклонение, культ божества, а не святого человека, так как с принятием догмата о непорочном зачатии и соискупительном подвиге Божией Матери Западная Церковь фактически возвела Ее в ранг божества. Это культ, который подчеркивает роль родового и женского начала.Культ женского начала и аскетика, не направленная на подавление душевных проявлений, располагают к развитию чисто музыкального, образного начала в музыкальной культуре. Этим же объясняется то, что в богослужение Западной Церкви была введена инструментальная музыка, и то, что в музыкальной культуре Запада жанр инструментальной музыки занимает главенствующее место, а также и то, что музыкальный элемент в западной музыкальной культуре и культе всегда подавляет текст (слово).Особенно заметными отличия в аскетической практике Востока и Запада становятся после паламитских споров, когда Западная и Восточная Церкви кардинально разошлись в решении догматического вопроса о присутствии Бога в мире в нетварных энергиях. Запад отрицает такое присутствие – в мире, решает он, присутствуют только тварные энергии. Но в таком тезисе скрыто содержался и вывод о независимости тварного от Творца – самодостаточности душевного уровня бытия, отделенности его от духовного. Такая мировоззренческая установка вела к бессознательной эмансипации женского начала – и, следовательно, к развитию в музыкальной культуре чисто музыкального начала: к полифонии, а через полифонию к развитию инструментальных жанров, а в самих инструментальных жанрах – к развитию гармонии, к насыщению оркестровки.Последовавшая за паламитскими спорами эпоха Возрождения, в которой главенствующей идеей стала идея независимости твари от Творца, ярко обнаружила эту тенденцию в музыкальной культуре Запада. В начале эпохи Возрождения полифонический стиль становится господствующим, как в церковной, так и в светской музыке.«Месса была в то время своего рода “чистой” музыкой» – пишет о фламандской мессе музыковед, профессор Т. Ливанова [23] . Полифоническая музыка мессы оставалась вокальной только по форме – по своему существу (по композиционным приемам, в которых совершенно игнорировался текст) она была уже чисто инструментальной. Музыкальный историк К. Розеншильд пишет о соотношении музыки и текста во фламандской мессе: «Музыка как бы вырвалась из подчинения тексту. Теперь она все чаще рассеивала смысловое значение слов, оставляя им роль фоническую и традиционно-формальную» [24]. Заметим, что речь идет не о простом тексте, а о словах молитвы. Музыка поглощала молитву и делала ее декоративным фоном.Реформация связана с расцветом инструментальной музыки. С гедонистической и рационалистической эстетикой Декарта в музыкальной культуре воцаряется учение об аффектах (чувствах, страстях). Декарт оказал огромное влияние на музыкальную культуру реформации.Немецкий философ Артур Шопенгауэр, оказавший сильнейшее влияние на философскую и эстетическую мысль Запада, выразил как бы квинтэссенцию взглядов западного человека на музыку. «Человеческий голос, – пишет он, рассуждая о сущности музыки, – представляет для нее (музыки – свящ. В.С.) не что иное, как модифицированный звук, подобный звуку музыкального инструмента… А что в данном случае этот самый инструмент в качестве органа речи служит на иной лад и для передачи понятий, так это – случайное обстоятельство, которым музыка попутно может воспользоваться для того, чтобы приобщиться к поэзии, но которую она никогда не должна ставить во главу дела, – она не должна считать главной своей задачей следовать за смыслом фразы стихов, которые по большей части плоски и даже по существу не могут быть иными. Слова всегда будут для музыки чуждым придатком второстепенного значения, потому что действие звуков несравненно сильнее, неотразимее и быстрее, чем действие слов, вот почему если последние перелагаются на музыку, то они должны играть в ней совершенно подчиненную роль и во всем к ней приспосабливаться… Ввиду этого было бы, может быть, целесообразнее, если бы присочиняли текст к музыке, а не наоборот» [25]. Как это похоже на индуистскую философию, в которой утверждается, что в начале было не слово, а звук. И это сходство вовсе не случайно – западная философия подверглась значительному влиянию религиозной философии Востока, что, в частности, выразилось в пантеистических мотивах западной философии. И этот мост к пантеистическому мировоззрению был уже подготовлен католической метафизикой, в которой тезис об исхождении Святаго Духа и от Сына (Filioque) давал основания для такого перехода к восточной метафизике, ибо Filioque возможно только «при допущении онтологического первенства Сущности перед Ипостасями в Божественном бытии» [26]. А это означает, что Единая Безличностная Сущность предшествует Ипостасям. Но что это такое, как не пантеистическая трактовка изначального Бытия? В такой метафизической картине, естественно, и звук сделать изначальной категорией, ибо звук не имеет личностных характеристик, тогда как слово уже изначально является именем , а имя – это основная характеристика личности.