Все мы знакомы с сюжетом повести А.С. Пушкина «Пиковая дама». Но сегодня для большинства из нас этот сюжет имеет несколько романтическую окраску. Здесь сказалось и влияние одноименной оперы П.И. Чайковского, в которой был сохранен сюжет, но без Пушкинских комментариев была утеряна метафизическая глубина произведения. Одним словом, для нас сегодня это прежде всего история страстной роковой любви. Но не так воспринимали этот сюжет современники. Во-первых, – сюжет им был хорошо знаком – Пушкин описал случай, реально произошедший с графиней Натальей Петровной Голицыной и ее внуком; во-вторых, – символический и мистический язык повести был им понятен, так как они были знакомы со значением используемых Пушкиным символов и отлично понимали их мистический смысл. В то время все читали мистическую литературу. Сугубый интерес к мистической литературе – отличительный признак той эпохи. Поэтому мы вынуждены поговорить о ее характере, иначе нам не будет понятен и смысл повести Пушкина.

Временной охват у Пушкина поистине эпохальный. Время действия можно установить путем несложных арифметических действий. В сцене туалета графини Пушкин дает для этого следующую зацепку. «Графиня, – пишет он, – (…) сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад» [70]. Значит, действие повести происходит в 30-х годах XIX века. Если учесть, что повесть была написана в 1833 году, – то, очевидно, в повести описаны события, которые недалеко отстоят от этого года или даже в этом году и происходят. Есть еще одна зацепка, с помощью которой мы можем установить время, описанное Пушкиным в повести. Александр Сергеевич называет точный возраст графини, – ей 87 лет. Значит, родилась она в 1746 году или чуть раньше. Вот этот период (с возможной небольшой поправкой) с 1746 года по 1833 год – и является тем периодом времени, которого касается Пушкин. Это почти целый век. Что же является основной характеристикой этого века?

Это время становления дворянской культуры. Дворянство получает в наследственную собственность землю и крестьян – и это коренным образом изменяет общественное положение дворянства. Из служилого класса, социальное положение которого целиком зависело от несения государственной службы (ибо землю и крестьян дворянство получало именно для того, чтобы материально обеспечить несение такой службы по защите отечества), – дворянство превращается в вольное сословие, независимое от несения государственной службы, но материально обеспеченное трудом принадлежащих ей крестьян. То есть, оно становится фактически паразитическим сословием на теле нации. Дворянство, лишенное родного языка и вырванное из органичной национальной традиции, ибо оно жило идеалами и смыслами, рожденными на Западе, стало в родной стране «пришельцем», – «иностранцем».

При Екатерине II русское дворянство испытало на себе сильнейшее влияние западных философов-просветителей, таких как Д‘Аламбер, Дидро, Вольтер. Сама Екатерина состояла в личной переписке с этими философами, оплачивала издания их книг, помогала им деньгами. Дени Дидро испытывал сильную материальную нужду. Екатерина выкупила у него библиотеку за фантастическую по тем временам сумму, – оставила библиотеку у него, а его сделала хранителем этой библиотеки с огромным окладом. Весь Париж расценил эту акцию как благотворительную, – и аплодировал Екатерине. Раз сама императрица интересовалась этой философией, то незнание ее было дурным тоном, – провинциальной отсталостью. Поэтому и увлечение философией просветителей носило характер великосветской моды. Сознание дворянства к этому времени уже было сильно отравлено ядом рационализма, а деизм, исповедуемый просветителями, отдалил Бога, сделал религиозную жизнь дворянства сферой периферийной, а порою и вовсе ненужной.

С 70-х годов у дворянства появляется новое увлечение, – интерес к мистической литературе. Дворяне взахлеб читают мистиков, таких как Юнг Штиллинг, Эккартсгаузен, Беме, Сен-Мартен, Сведенборг. Эккартсгаузена и Сведенборга рекомендовали читать даже в духовной академии, хотя Сведенборг фактически явился основателем новой религии.

При императоре Александре I увлечение мистицизмом достигает апогея. Эта увлеченность дворянства мистикой была некой живой реакцией на яд рационализма и на религиозное законничество. В мистицизме дворянство открывало для себя внутренний мир человека.«Умереть на Кресте самоотречения и истлеть в огне очищения, бороться с самостью и рассеянием, отсекать страстные желания» – так известный масон И.В. Лопухин формулировал задачу внутреннего делания [71]. Но мистицизм оказался для дворянства большим соблазном на пути к христианской традиции. «Это было пробуждение сердца… – характеризует эту эпоху прот. Георгий Флоровский, – но сразу же приходится продолжить: еще не пробуждение мысли… И воображение еще не было обуздано, еще не было закалено в умном искусе, в интеллектуальной аскезе. Потому так легко и так часто люди того поколения впадают в прелесть, в мечтательность или визионерство. То была эпоха мечтаний вообще, эпоха грез и вздохов, видений, провидений и привидений» [72]. Как декларация Лопухина похожа на цитату из православной аскетики! Необходимо было детальное знакомство с опытом православных аскетов, чтобы увидеть в этих масонских высказываниях прелесть. Но как раз опыт святых отцов был совершенно неизвестной страной для русского просвещенного общества.

Путеводителями по внутреннему миру дворяне выбрали не святых отцов, а западных мистиков. Обнаружив в себе страсти и не зная как вести с ними борьбу, дворяне выбрали западный вариант их «обуздания». Идеалом светского человека становится «комильфо», – человек, подавивший в себе эмоции, ведущий себя безупречно в обществе. Такая внешняя задача исключала аскетическую работу по преображению страстей. Человек мог быть весьма любезным и даже радушным в обществе, по его поведению и лицу невозможно было понять его внутреннюю жизнь, он как бы являл некий «идеал» спокойствия, но во внутреннем его состоянии не происходило никакого изменения в сторону добра, скорее, наоборот, такое «оседлание» страстей порождало неимоверную гордыню. Подобная мистика и аскетика оказывались совершенно бесплодными и вредными в духовном отношении.Но главное увлечение дворянства составила мистика каббалистическая. «Для всей этой мистики, – пишет Флоровский, – очень характерно резкое различие ступеней или степеней, и эта несдержанная стремительность и торопливость в искании или приобретении каких-то «высших» степеней или посвящений» [73]. Дворян увлекал именно эзотеризм, – в нем они чувствовали некий оттенок духовного аристократизма, который позволял им противопоставить себя всем остальным, – духовным профанам. В это время «мистицизм становится общественным течением и одно время даже пользуется правительственной поддержкой» [74]. Библейское общество, которое распространяло подобную литературу, пользовалось покровительством самого императора. Современник, писатель и журналист Николай Иванович Греч, писал: «Кто не принадлежал к Библейскому обществу, тому не было хода ни по службе, ни при дворе» [75]. Библейское общество в то время состояло сплошь из масонов. Существовала даже поговорка: «Ну, кто же нынче не масон»?«Пиковая дама» – ответ масонам