Не будем братие, испытывать неисследимых судеб Божиих: «судьбы Твоя (Господни) бездна многа (Пс. 35; 7), — праведен еси, Господи, и прави суди Твои!» (Пс. 118; 137). Одно нам нужно помнить, что Всемогущий Бог все устрояет премудро на пользу нашу, и если не уничтожил Он смерть на земле, то тем самым нам же оказал великое благодеяние.

Во-первых, Он оставил смерть телесную, чтобы люди отвращались от греха и гнушались им. Знаете ли, братие, какого смерть происхождения и кто ее отец? Смерть есть дочь греха; от греха родилась она, как о том говорит Божественное Писание: «похоть заченши раждает грех, грех же содеян раждает смерть» (Иак. 1; 15). Вот злосчастное родословие смерти! Вот ее происхождение! Каков отец — грех, такова и дочь — смерть: по плодам их познаете их! Не видишь ты, человече, мерзости греха: посмотри же на смерть, взгляни на смердящий труп, и от мерзкой дочери, смерти, познавай ее гнусного отца — грех! Если уж от двух или трехдневного мертвеца исходит такое нестерпимое зловоние, что все стараются уйти от него подальше, кадят ладаном, курят благовониями, то что будет с этим трупом в могиле еще через несколько дней? Боже мой, какой страх и ужас, какой смрад и мерзость!.. Но ведь все это сделал грех: грехом вошла смерть, по плодам греха познавайте его! Когда Бог попускает на какой-либо город мор и поветрие, сколько бывает там бедствий, горя и печали! Люди сторонятся друг друга и, несмотря на это, внезапно умирают; умирающих все покидают, а умерших небрежно бросают в общую яму... И все это делает грех: грехом вошла смерть — о, как несказанно мерзок этот грех!.. Когда праотец Иаков увидел окровавленную одежду своего любимого сына Иосифа, то воскликнул: "Лютый зверь растерзал его, лютый зверь пожрал моего Иосифа!" Вот так же и нам при мысли о смерти надо бы восклицать: зверь лютый, из всех зверей лютейший, —грех терзает и губит род человеческий!...

Во-вторых, Христос оставил смерть телесную на земле, чтобы люди не прилеплялись сердцем к мирским удовольствиям и красоте телесной. О, как часто уязвляет человеческое сердце эта красота! Но посмотрите, во что потом обращается она? В труп смердящий, не более... Вот почему преподобный Ефрем Сирин дает такой совет: "Когда огонь похоти плотской разгорится в твоем сердце, представь себе труп женщины, лежащей во гробе и снедаемый червями, и пламень страсти угаснет в тебе тогда".

В-третьих, Христос оставил смерть телесную для исправления наших нравов злых. Видит всевидящим оком Своим Всемогущий Бог, что приложился человек скотом несмысленным в своих бессловесных похотях, и потому постоянно взывает Он грешникам: «Не будите яко конь и меск (ишак), имже несть разума» (Пс. 31; 9). Видит Он, что человек идет туда, куда влечет его привычка греховная, что каждый заботится только о том, как бы плоти своей угодить, чтобы ни в чем она нужды не терпела, и взывает: «Не будите яко конь и меск, имже несть разума!...» Но все напрасно, Боже мой, не слушают люди Твоих заповедей, не внимают, Сладчайший, Твоим увещаниям! Безумие людей уподобило их скотам несмысленным, не хотят они слушать Твоих глаголов спасительных: «не има веры словеси Его, и поропташа в селениих своих, не услышаша гласа Господня!» (Пс. 105; 24-25). Что же после этого делает Всемилостивый Господь? Он востягает (обуздывает) уздой смерти неистовое, безумное стремление людей ко всякому злу: «броздами и уздою челюсти их востягнеши» (Пс. 31; 9). Вы знаете, братие, из чего узду делают: из ремня, из мертвой кожи. Вот такой же уздой, то есть смертью, Он востягает и неукротимую злобу человеческую: «броздами и уздою челюсти их востягнеши!» Как бы так говорит Он: ничто тебя, скот несмысленный, укротить не может; сладостное ярмо заповедей Моих ты попираешь и считаешь за ничто; ты говоришь: «Расторгнем узы их и отвергнем от нас иго их» (Пс. 2; 3). Вот же тебе узда смертная, она обуздает твои нравы скотоподобные!

Так, православные! Всемилостивый Господь устрашает своевольных грешников смертью, подобно судии, который приказывает поставить виселицу, чтобы злодеи по крайней мере при виде ее перестали злодействовать. Посмотрите: чем Господь Бог укрощает неукротимое волнующееся море? Чем Он останавливает его бушующие волны? Одним песком: «положил песок предел морю» (Иер. 5; 22). А что такое человек, неукротимый в своих злых греховных похотях, если не свирепое море, взволнованное духом бурным врага душетленного? (Иуд. 1; 13). И чем укротишь эту бурю жестокую? Тоже песком: «яко земля еси, — глаголет Бог, — и в землю отъидеши» (Быт. 3; 19). «Положил песок предел морю! Предел положил еси, егоже не прейдут» (Пс. 103; 9).

В-четвертых, Христос Спаситель оставил смерть на земле для того, чтобы смирять и низлагать гордыню человеческую. И если бы не смерть, на что не дерзнули бы люди, гордости исполненные? Александр Македонский, победитель многих народов и царств, гроза всего света, дошел же до такой гордости, до такого безумия, что называл себя богом, и если бы этот мнимый бог жил вечно, какого бы зла он не натворил? На какую степень гордости не вознесся бы? И без того он говорил, что одной рукой держит восток, а другой — запад, а тогда он и подавно перестал бы себя человеком считать! Но смерть открыла ему очи: на тридцать втором году этот мнимый бог окончил свою жизнь подобно всем смертным, и над ним сбылось слово Писания: «Аз рех: бози есте... вы же яко человецы умираете, и яко един от князей падаете» (Пс. 81; 6-7). Есть и еще причины, почему Господь не уничтожил смерть: Он. оставил ее на утешение бедным, дряхлым, несчастным больным, которые желают найти в смерти себе упокоение. Но особенно вожделенна смерть для избранников Божиих, которые, презирая эту жизнь, полную стольких бедствий, всю надежду свою возлагают на жизнь небесную, скорбям и тлению непричастную. Каждый из них говорит со святым апостолом: «желание имый разрешитися и со Христом быти...» (Флп. 1; 23). «Окаянен аз человек: кто мя избавит от тела смерти сея!» (Рим. 7; 24). «Наше бо житие на небесех есть» (Флп. 3; 20).

(Из сочинений святителя Димитрия, митрополита Ростовского)

204. Что сокращает нашу жизнь?«Лета же изочтенная приидоша, и путем, имже не возвращуся, пойду» (Иов. 16; 22).С непонятной скоростью, братие, ведется этот счет... Что я говорю, то уходит; что я сказал, то невозвратно ушло; а что хочу сказать, не знаю, даст ли мне Творец мой время и силу сказать. Так все дойдем до последних слов, и скажем: "В руце Твои, Господи, предаем дух наш". Этим окончим все... и тогда останутся в нас некоторые лишь слабые признаки жизни, подобно как в часах, которые ходят, слышится тихое движение; то есть останется тяжкое и медленное всхлипывание стесненной груди, или последнее издыхание изнемогшего человека, которое, повторившись несколько раз, утихает навеки, и которое принадлежит уже к числу жизни точно так, как последняя точка к оконченному нами письму. И не так ли, подобно слову, течет и жизнь наша? Что живу — уходит; что жил — невозвратно ушло; что хочу жить — не знаю, дозволит ли Творец мой... И все же, что прожил я, ставится в счет моим Создателем. «Лета же изочтенная приидоша, и путем, имже не возвращуся, пойду!»Кратка жизнь наша, други мои; а мы сами побуждаем Бога еще и еще сокращать нашу краткую жизнь... Только на земле и места было хорошего, что рай. Только было и жизни для нас, что в раю. Жизнь райскую только и можно было назвать жизнью. Она протекала во всех радостях, которые только могло желать человеческое сердце. Адам и его помощница наслаждались всем, что безгрешно: тело имели они благолепное, а душу прекраснейшую, потому что она была свята и богоподобна; сердце их покоилось в Боге и Его святой воле; желания их стремились только к Богу — источнику благ, за дарование которых воссылали Ему благодарение; совесть их была чиста. Они были дети, в которых изображался Небесный Отец. Бояться им было некого, плакать не о чем; против старости дано божественное средство... И что же? Грех все переменил! Грех сделал человека врагом Богу и Его воле, и дал ему другой, страшнейший образ. Святую и боголюбивую душу его сделал самолюбивейшей, мир обратил в такую больницу, в которой ничего не слышно, кроме стенаний, ничего не видно, кроме бед! Грех самую жизнь ужасно сократил; смерть не только в мир, но и в тело наше ввел; а эта злая госпожа, царствуя над людьми, сокрушает их разными болезнями и, наконец, разрушает в прах. Прошло райское блаженство, как сон, и только осталась у нас горькая память о нем. «Но царствова смерть от Адама даже до Моисея (и до нас) и над несогрешившими по подобию преступления Адамова» (Рим. 5; 14). Однако я вижу еще милосердие Божие к человекам и благоволение к продолжению жизни их. Мафусал жил девятьсот шестьдесят девять лет. Еще те великие люди, которых мы называем Праотцами или Патриархами, жили по несколько сот лет и оставили нам пример награжденной благоденствием и долголетием добродетели.Что же? Может быть, это останется в наследство роду человеческому? Но нет; умножается нечестие на земле, укрепляется неправда, возрастает злоба и бесчеловечие, потоком разливаются беззакония, вопиют на небо грехи, преогорчается Вышний, и, в отмщение, определяет и говорит: «не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть: будут же дние их лет сто двадесять» (Быт. 6; 3). Пусть бы бедная жизнь наша хотя на этом определении Божием осталась. Пусть бы прожить человеку сто двадцать лет: может быть мы, пожив столько лет в страхе Божием и благочестии, которое, по слову апостола Павла, «на все полезно есть, обетование имеющее живота нынешняго и грядущаго» (1 Тим. 4; 8), увидели бы собственными очами на себе и на сынах сынов наших Божие благословение и, утешившись оным, пошли бы во гроб, как в двери Небесного Царствия, к Богу, как к родному Отцу. Но все не так: грех, воцарившись в сердцах человеческих, изгнал любовь и страх Божий, явилась отчаянная, богоненавистная жизнь в человеках и такие дела, каких только богоубийственное их сердце захочет: кует бо, по слову Соломона, сердце их злая! (Притч. 6; 18). Но Твое правосудие, Господи, соображается с нашей жизнью, и мы уже и оной милости Твоей праведно и по делам нашим лишаемся. И если один из тысячи сподобляется ее, то он бывает чудом: уже бо «дние лет наших, в нихже седмьдесят лет, аще же в силах осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь» (Пс. 89; 10)... Сорок лет отнято, или назначаются на нарочитые болезни! Но в наказание бывает, что и последнее положенное число лет отнимается у нас, и мы умираем в преполовении дней, а многие и преполовения не доживают; умираем в первом цвете лет — в колыбелях; умираем в тот самый день, в который родились, умираем в самой утробе матерней; умираем, чтобы рождающие видели небесный гнев на грех, а умирающие, чтобы спаслись от тех грехов, в которых, подражая отцам своим, стали бы утопать. Добрые люди никому не живут во вред, но всем, сколько возможно, делают добро; всех любят, и все их любят, и своих бы уделили им дней. Их жизнь считается не по дням, а по добродетелям: ибо худой человек никому в продолжение семидесяти лет не сделал столько добра, сколько сделал добродетельный в продолжении семи дней. Однако ж и добрые часто умирают безвременно, и посекаются тогда, когда никто этого не ожидал. Тот, Кто с небесе приникает на все, видя, что добрые долго не будут добрыми, что злые сделают добрых злее себя, не дает им больше жить. Вот почему Соломон говорит о добродетельном: «восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его. Скончався вмале исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его, сего ради потщася от среды лукавствия» (Прем. 4; 11, 13-14).Сколь долго, сколь твердо пребывают дерева и камни! Только мы одни в сравнении с ними ничто! Многие из животных весьма крепки и долгожизненны; но человек, повелитель их, слаб, и часто своих же подчиненных трепещет... Серебро прочно, золото долговечно; но сребролюбец скоро умирает, и становится прахом.Я не смею сравнивать нашу жизнь с вечностью. Вечность — море без берегов, а наша жизнь есть дождевая капля, что капнула на землю, — и нет ей следа. Бог — есть и пребывает; а мы —: призрак, и жизнь наша привидение. Жизнь так мала, как дыхание: я вдохнул, и часть жизни моей исчезла вечно... а вдохну ли еще — и сам не знаю, ибо всем грешникам грозит сие прещение: аще не послушаете Мене, возвещаю вам днесь, яко погибелию погибнете, и не многодневны будете на земли. Если же, братие, посмотрим еще на то, что человек часто бывает обременен такими бедами, что с Иовом взывает: «почто бо во утробе не умрох? из чрева же изшед, и абие не погибох!» (Иов. 3; 11), — то не вдвое ли жизнь наша покажется короче, если выбрать из нее для счета одни счастливые дни, которые почти со свечой надобно искать? Знаю, что в жизни не без отрад; но то капля сладости в чаше горести. «Еще брашну сущу во устех пиршествующего народа, и гнев Божий взыде на ня», — говорит святой Давид о Израильтянах (Пс. 77; 30-31). Таковы-то наши на свете радости! Если же кто и в самой кратковременности бедственной жизни находит ту отраду, — чтобы недолго на свете мучиться, то что же будет, если мы из кратковременной муки за непокаяние попадем в вечную?