Поэтому юноше, искренне спрашивавшему Христа о пути спасения, Тот ответил прямо: исполняй заповеди и иди за Мной.

Законник не мог бы принять конечного предложения Христа: для этого надо было быть чуть-чуть более открытым и смиренным. И Христос предлагает ему повод к смирению. Он лишает его комфорта от самоуверенного ощущения собственной праведности. И тем самым, к нему Христос обращает тот призыв, с которого Он вообще начал Свою земную проповедь: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 3,2).

Закон (в полном соответствии с самими Ветхозаветными Писаниями) сводится Христом к двуединой заповеди: «Люби Бога и ближнего». Заповедь «люби ближнего как самого себя», это, оказывается, не «евангельская» заповедь, а ветхозаветная – «в законе что написано?». Она, действительно, есть уже в Ветхом Завете (Лев. 19,18). Как мы помним, собственно новозаветная заповедь о любви звучит христоцентрично: «Заповедь новую даю вам – да любите друг друга, как Я возлюбил вас».

Поскольку любому человеку, читавшему Писания, было известно, что суть Закона именно в этой двуединой заповеди, законник считает нужным оправдать себя за то, что задал такой очевидный вопрос. И он срочно формулирует новый вопрос: «Желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?» (Лк. 10,29).

Ветхозаветные тексты позволяли по-разному ответить на этот вопрос.

Некоторые места Ветхого Завета можно было истолковать так, что «ближним» является только благочестивый и богобоязненный единоплеменник; некоторые в число «ближних» позволяли включить и язычников. Зная предшествовавшую проповедь Христа, можно было предположить, что Он отдаст предпочтение именно расширенному способу толкования заповеди о любви. Но тогда перед народом, ненавидевшем римлян, можно будет обвинить его в призыве «любить оккупантов-язычников».

Из этой ловушки тоже надо было мгновенно указать выход. Этим выходом и явилась притча о добром самарянине (то есть, с точки зрения иудеев, притча о добром «еретике»).

В том, насколько быстрый и точный ответ дал Иисус, сказалась очень важная черта Его человеческого характера (ибо в Воплощении Сыном Божиим воспринято не только тело человека, но и человеческая душа со всей полнотой душевной жизни человека) – та трезвость, реалистичность его мышления, о которой мы говорили ранее. Ответ этот начинается словами: «Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам»... Иерихон находится километрах в двадцати от Иерусалима – дальше от Средиземного моря и ближе к месту, у которого Иордан впадает в Мертвое море. Когда-то этот город был взят еврейской армией во время ее исхода из Египта и завоевания Палестины (Нав. 6). Точнее, он был взят не армией, а... священниками. Библия повествует, что у стен Иерихона произошло чудо: молитвенное (а не вооруженное) шествие Израиля вокруг неприступных иерихонских стен кончилось тем, что когда трубы священников взревели в последний раз, стены рухнули. Совпал ли Промыслом Божиим приход израильтян к этому городу с землетрясением, или произошло еще что-то – но город действительно пал, а обнаруженные археологами его остатки хранят следы внезапного разрушения. Так почему же Христос притчевого странника направляет именно в Иерихон? Дело в том, что любой человек, знающий Писание, помнит, что именно в Иерихоне Богом был дан удивительный знак его милости ко всем людям, в том числе и к тем, что не принадлежат к еврейскому народу. Когда израильтяне ворвались в языческий Иерихон, лишь один дом был ими не тронут, причем, по прямому указанию Бога. В этом доме жила женщина. Эта женщина была язычницей. Эта язычница была блудницей. Звали ее Раав. Блудницей же она названа не потому, что была чьей-то «неверной женой», а потому, что была просто проституткой. Она была спасена потому, что некогда сама спасла жизнь двум евреям (Нав. 2). Итак, воспоминание об Иерихоне – это напоминание о доброй язычнице. Оно более чем уместно в притче, рассказывающей о добром поступке другого язычника (самарянина). Для христианина Иерихон памятен еще по трем обстоятельствам.