– В процессе православного обряда бывает ряд моментов, когда священник становится Христом. Определите, пожалуйста, в чем принципиальное различие между актером, играющим Христа, и священником, повторяющим во время, например, Таинства Евхаристии жесты и слова Христа.

– Во-первых, священник это делает не по собственной воле, поскольку богослужение в Церкви для него послушание.

Во-вторых, священник себя не ощущает играющим Христа, он очень четко понимает, что он не Христос.

– Театр, видимо, не способен забыть о своем происхождении из культа, и сегодня некоторые режиссеры пытаются воссоздать на сцене подобие обряда, стремятся добиться особого актерского бесстрастия, в каком-то смысле схожего с бесстрастием священника во время обрядового действа, освободить актера от личностного начала, создать пространство, в котором актеры, уходя от сюжета, характера, слова, дают шанс проявиться сверхреальной сущности.

– Мне пока кажется это очень искусственным. – То есть в театре принципиально невозможно пробиться к тому, что происходит в Церкви во время обряда? – Театр не может выполнить задачи Литургии. Он может подвести человека к молитве, даже до некоторой степени дать ему молитву. Но есть все же Таинство – то, что дает Бог. Театр не может дать Христово Тело. Но вот когда я жил в Румынии и очень тосковал по России, то ходил в клуб при советском посольстве на русские фильмы. И когда я выходил из зала, то на сердце было такое ощущение, как после хорошей всенощной в монастыре: хотелось молиться дальше. – Как Вы оцениваете сегодняшние взаимоотношения интеллигенции и Церкви? – На наших глазах проблема русской истории «Церковь и интеллигенция» оказалась исчерпанной. Этой проблемы уже нет. В одной Москве уже около ста священников, окончивших МГУ. Проблема становится более прозаичной: в самой интеллигенции возникает вопрос о взаимоотношениях ее церковной и нецерковной частей. Фильм о «Титанике»: взгляд богослова В наши дни очень трудно обратить необразованного человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, правила его узкого круга, политические штампы и т.п. заключили его в темницу искусственного мира, который он считает единственно возможным. Для него нет тайн. Он все знает. Человеку же культурному приходится видеть, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бы она ни была, обязана быть странной. К.С. Льюис Американское кино не ругает только слепой. Эта ругань стала уже такой же скучной, как и американские «Икс-файлы»xi. «Новое русское кино», как и бесконечные телеигры и лотереи российского телевидения твердят одно: главное – «успех». И лишь старое советское кино, как и некоторые голливудские картины намекают: «успех» – не главное. Главное – не предавай, не топчи других людей, уступи слабому и защити его... Когда в «Терминаторе-2» биоробот из будущего (персонаж Шварцнеггера) погружается в кипящую сталь на глазах у спасенного им мальчика – имеем ли мы право сказать, что перед нами проповедь антихристианства? Терминатор уничтожает себя – чтобы никакая из составляющих его деталек не досталась тем, кто пожелает воспроизвести подобного ему робота и использовать его в качестве супероружия. И в сознании детей, смотревших этот фильм, остается плачущий мальчик, смотрящий на защитившего его странного друга – и рука Терминатора, постепенно погружающаяся в лаву и прощально поднимающая большой палец... Разве не легче будет после этого рассказывать детям о Евангелии и о той жертвенной этике, что возвещается им? Вот и после знакомства с «Титаником» я решил сводить в кино своих крестников. Пусть высоколобые мужи спорят о художественным достоинствах или пустотах этого фильма. Мне важно, что в нем есть то, что так нужно детям и подросткам: ясная грань добра и зла. Вообще-то это та ясность, что нужна и взрослым – но те предпочитают более сложные игры: «с одной стороны... с другой стороны...».