Далее он продолжает: "Всегда ли фатально влияет неверное богословское мнение на духовную жизнь?"

Непонятно, почему автор употребил слово "фатально" - чтобы припугнуть, что ли? Не только богословская, но и любая мысль влияет на духовную жизнь, поэтому один из главных принципов православной аскетики - очищение мысли. Однако между греховной мыслью и неверным богословским мнением существует значительная разница. Первое видится, как препятствие души к Богообщению, с ней, как с врагом, борется христианин, а когда бывает прельщен и побежден ею, то возвращается к Богу через покаяние. Что же касается неверного богословского мнения, то оно не отвергается как грех, а, напротив, через доверие к нему принимается и как бы впитывается душой. Но неверное мнение - это еще не догмат, поэтому человек остается в ограде Церкви.

Далее: "Особенно такое мнение, которого придерживаются иерархи и богословы, но которое совершенно неизвестно рядовому прихожанину".

Неверное мнение от того, что его придерживается какой-то иерарх или богослов, не становится учением самой Церкви. Поэтому рядовой прихожанин, которому совершенно неизвестно это мнение, продолжает пить воду из чистого, неоскверненного источника Церкви. Чем выше интеллектуальный уровень и эрудиция богослова, тем опаснее будет для него неверное богословское мнение.

Далее о. Андрей ссылается на Хомякова, который внес значительный вклад в православную экклесиологию, но не мог преодолеть духа своего времени и узости, вернее, этикета своего сословного мышления, и пришел в данном случае к странному и, на наш взгляд, пародоксальному выводу, а именно, противоставлению двух онтологически связанных понятий - спасения и истины. Он говорит, что вопрос о спасении еретиков или их вечной гибели - вопрос "недостойный и узкий обличающим сомнение в милосердии Всевышнего", т.е. допускает, что можно спастись без единства в вере, без участия в церковных таинствах, без пребывания в едином теле Церкви, одним милосердием Божиим, и в то же время говорит, что главная экклесиологическая проблема заключается в том, насколько конфессии сохранили истину. "Если окажется, что нет, то возможно ли согласие?" Как будто никогда не было Вселенских Соборов, которые отделили истину от лжи, не существует патриотического богословия, а вопрос о ересях остается дискуссионным. Какая же власть и авторитет могут произвести здесь окончательное решение: неужели, как в протестантизме, богословские комиссии, которые создаются и распадаются, как здания из кубиков?

Мы не сомневаемся в милосердии Божьем, но мы не можем сомневаться и в правде Божьей, которая открыла нам, что вне Церкви нет спасения. Нам открыто мало, но то, что открыто в Священном Писании, Священном Предании - совершенная истина, не подлежащая ревизиям. По мысли св. Григория Богослова, Бог не может лгать, так же как Он не может перестать существовать. Апостол Павел пишет, что от еретика после одной или двух бесед надо отвращаться, "потому что он развратился". Значит, основа ереси - это умственный разврат, главное место в котором занимает духовная гордость. О. Андрей приводит письмо В. Болотова Синоду по поводу присоединения к Православной Церкви персидских несториан-айсоров. Болотов выражаете мысль, что "предки айсоров без собственного согласия и ведома оказались вне Православной Церкви", а также "отделение несториан от Православной Церкви произошло по вине епископов без участия народа". Поэтому, по мнению Болотова, как, видимо, разделяемому о. Андреем, айсоров надо не присоединить к Православной Церкви по определенному чину, а прямо допустить к церковному общению. При этом Болотов добавляет, что несторианство было навязано айсорам эмигрантами из Византии при поддержке персидского правительства путем кровавых гонений. Уже этот факт говорит о том, что несторианство не было введено тайно, без ведома народа, который опять-таки, по словам Болотова, оказал вначале еретикам "сопротивление, довольно упорное!" Значит, перед персидскими христианами был выбор: исповедничество со всеми лишениями, вплоть до изгнания и мученичества, или ересь. Современные несториане - это потомки тех, которые отказались от Православия и приняли ересь, что, по церковным правилам, равно отречению от Христа. Но значительная часть иерархов и народа приняла несторианство добровольно, свидетельство этому - значительная активность несториан в VI-XII веках, когда их миссионеры доходили до внутренних областей Китая, а в Бухаре и Самарканде были несторианские кафедры. Кроме того, это время (VI-VII вв.) было периодом расцвета несторианской духовной литературы и теологии. Даже в XIII веке в империи Чингис-хана несториане представляли собой привилегированное сословие, которое мы назвали бы "интеллигенцией", поэтому говорить о невежестве несториан не приходится.

В VII веке в среде несторианских теологов появляются сторонники сближения с Православием, но их попытки были осуждены на поместных соборах несториан. Крушение Персидской империи также не привело к переориентировке несториан.

В истоке каждой ереси содержится протест против Церкви. Всякая ересь в самом начале представляет собой не уход от Церкви, а противостояние Церкви, поэтому каждая ересь и секта представляют собой антицерковь. Первый еретик и раскольник был Люцифер: еретик, т.к. он объявил себя равным Богу; раскольник, потому что увлек за собой треть Ангелов и создал в аду свою сатанинскую мессу. Всякая секта и ересь зачаты в грехе гордыни и рождены в борьбе против Церкви. Как первородный грех Адама передается его потомкам, хотя они лично не участвовали в нем или, может быть, и не ведают о преступлении Адама, так первородный грех секты передается ее членам от поколения к поколению, когда они становятся частью еретической общины - усыновляются ею. В мистическом плане каждый человек ответствен за грех Адама, а в экклесиологическом плане каждый член секты и ереси несет на себе грех восстания против Церкви, как печать проклятия, которая лежит на падших Ангелах, оставивших Небесную Церковь. Этот богоборческий импульс не исчезает в секте, сколько бы ни прошло веков, а только временами скрывается, как бы уходит с поверхности в глубину. "Древняя ложь не может стать новой правдой" (св. Антоний Великий). Секта - единое поле в аспекте ее хроноса. Это поле содержит в себе память и энергию отступничества и противостояния Церкви - деструктивные и центробежные силы. Если даже секта является осколком от другой секты, ее генеалогия ведет к одному началу - отпадению ангелов от небесной Церкви и отпадению ересиархов - от земной. Может быть, в этом кроется причина категорического запрещения христианам молиться вместе с еретиками не только в Церкви, но даже на дому. По крайней мере одними педагогическими мотивами трудно объяснить строгость канонов и запрещений, ведущих начало от св. апостолов и Вселенских Соборов. Несториане, знакомы они или не знакомы со своим учением, несут в себе грех своей общины, как дети - долговые расписки своих отцов. Как невозможно войти в Церковь вне таинства крещения, так невозможно стать членом Церкви для еретиков без отрицания ереси и исповедания своей веры в Церкви. Невежество не является оправданием. Здесь решается вопрос не в интеллектуальном, а в онтологическом плане. Еретик, вступающий в Церковь, рождается вновь, и Церковь должна сказать ему: "Ты - мой". Болотов - великий историк в мировом масштабе, но по типу своего мышления он рационалист и аналитик, а не теолог. Следует добавить, что обращение персидских христиан в Православие не увенчалось успехом. Айсоры на Ближнем Востоке продолжают, придерживаться несторианства. Болотов пишет: "Айсоры и армяне-григориане нуждаются не в обращении, а в церковном общении". Непонятно, почему несториан айсоров и монофизитов армян Болотов ставит вместе? В настоящее время происходят случаи перехода армян-монофизитов в Православие, но на личном уровне, а не как переход армянских общин. Нам вообще неизвестно, чтобы какая-либо современная армянская епархия обратилась бы к православным иерархам с просьбой о церковном общении. О. Андрей говорит о том, что "не так уж трудно показать ошибочность той или иной еретической доктрины, ее еретичность". Не так трудно, если мы будем стоять на том гранитном фундаменте церковного права, которым являются каноны свв. апостолов, Вселенских и Поместных Соборов, свв. отцов, но если мы потеряем эту основу, то окажемся на вертящемся кругу собственных представлений и перестанем понимать то, что для Православия всегда было очевидным: где Церковь, а где ересь. "Но когда речь заходит о людях, которые оказались (зачастую не по своей воле и не по своему выбору) в сфере влияния ереси, то приходится говорить осторожнее", - продолжает о. Андрей, как будто ересь - абстракция, а не вероисповедание людей. Далее, о. Андрей приводит слова С. Булгакова): "Меру гибельности для них их еретичества нам знать не дано". Меру гибельности софиологической ереси нам действительно знать не дано, так как, к сожалению, ни один Поместный Собор не вынес об этой ереси окончательного постановления. Патриарх Всея Руси Сергий осудил эту ересь как рецидив пантеизма в христианстве; многие отечественные и зарубежные богословы, в том числе Владимир Лосский, выступили с опровержением софиологии, но Сергий Булгаков (которого цитирует о. Андрей в качестве авторитета) остался при своем мнении. Действительно, до решения Собора меру гибельности софиологии для о. Сергия Булгакова, о. Павла Флоренского и других последователей В. Соловьева, этих платоников и гностиков в христианстве, нам пока не дано знать. Но о гибельности ересей, противостоящих Церкви, нам дано знать достаточно. Это нам открыли Вселенские Соборы, отцы Церкви и православные богословы. Ведь мы не "Ваньки, не помнящие своего родства". (Кстати, несториан, которых В. Болотов, с одобрения о. Андрея, считает возможным прямо принять в церковное общение, предполагая почему-то, что невежество в догматике, которое он приписывает айсорам, это признак православия, - этих несториан Церковь называет "тяжкими волками" (Канон свв. отцам, песнь 9). О. Андрей согласен, что "вне Церкви нет спасения", но он проявляет скепсис насчет того, совпадают ли границы Церкви - представляемой им Церкви "его мечты" - с границами Православной Церкви как единства поместных Церквей, находящихся в молитвенно-литургическом общении. Здесь уже что-то похожее на плагиат протестантского учения о неведомой небесной Церкви, объемлющей различные конфессии и общины. О. Андрея не удовлетворяет четкое определение Церкви в Символе веры, обязательном для христианина, и символических книгах Православия, его больше устраивает туманное и аморфное представление о Церкви, которым можно манипулировать по своему желанию. О. Андрей пишет: "Можем ли мы сказать, что сразу же за границей канонических православных юрисдикций начинается совершенно безблагодатная пустыня?"