На следующий день он получил приказ об увольнении. Его протест стал удобным поводом для расправы. Верующим не было предусмотрено место в «счастливом будущем». Благоденствие жизни под сенью родного крова кончалось. Нахлынули тревожные думы о неизвестном будущем. Все попытки найти работу в родном Орле оказались тщетными. Юношеский протест был оценен «по достоинству».

Снова отверзлась бездна непримиримости к Церкви идеологов новой жизни. Но смятение недолго   25   владело душой Ивана. Опять на помощь пришла мама с ее бесконечным доверием к Богу и мужеством: «От Господа стопы человека исправляются», – только и сказала она. Поразмыслив о возможных изменениях в жизни, мать и сын отправились к блаженной старице-монахине Вере (Логиновой)[10] за благословением.

Матушка восприняла все случившееся с Иваном спокойно и даже радостно. Утешила маму тем, что какие бы ни были неприятности, они временны и не вредят бодрому духу. Она не только благословила переезд Ивана на жительство в Москву, но пророчески заглянула и в его будущее, назначив ему встречу на Псковской земле. Начало монашеского пути и его конец прозрели глаза Божией старицы.

Так был пройден первый экзамен, завершающий период жизни Ивана дома, в тепличных условиях любви. Ване исполнилось 22 года. Только позднее, уже живя в Москве, он понял и оценил с благодарностью Господу все пережитое. Сверх всякого чаяния внезапно этим полагалось начало вожделенного еще в отрочестве пути к монашеству. Он реально ощутил направляющую его руку Божию.

И с того времени во всякой жизненной ситуации в сознании Ивана возникал лишь один вопрос: а по-Божьи как? Что хочет от меня Господь? Сборы были недолгими. Ваня обежал оставшиеся не закрытыми к этому времени церкви, где еще не угасли лампады. Он попрощался со всем родным и родными.   Если любишь Меня, паси агнцев Моих Недолго пробыл Иван пономарем.

4 января 1945 года митрополит Николай ил его во диакона, а через девять месяцев Патриарх Алексий I возложил свои руки главу диакона Иоанна, низводя на него благодать священства   Позади остался родной дом, Орел, родные церкви, его вскормившие. Впереди неизвестность, большой город и одиночество в нем. «Ты – изгнанник, скиталец бездомный» – нашептывала печаль.

А надежда воскрешала в душе живое чувство близости Божией, она же подсказывала, что его изгнание из Орла было ответом Божиим на сокровенное желание быть монахом. Светлая цель грядущей жизни исполняла сердце трепетом. Прилив тоски возвращал думы о трагической судьбе духовных наставников, оказавшихся в рассеянии и безвестности, имена же многих из них уже были записаны в его поминальный синодик о упокоении.

На смену печали властно вторгались думы о Господе, ведущем всех в неведомую судьбу. Последние слова матушки Веры, сказанные при прощании, окончательно успокоили Ивана: «Бог провожает, Бог и встречает. И слава Богу!» На следующий день он прибыл в Москву. Тогда он не мог предполагать, что в столице ему предстоит прожить 18 лет. Неприветливо встретила Москва орловского беглеца. Незнакомый город, чужие люди. Родными были только храмы. И он начал свою жизнь в Москве с поклонения святыням, прося святых о предстательстве и помощи. Он мечтал сразу начать духовную жизнь по тем высо-   29   ким образцам, которые успел увидеть в детстве. Но в реальной жизни мечтам не оставалось места. Возникшие трудности и искушения не смутили Ивана, но усмирили воображение. Он понял, что только милость Божия будет ему оградой. И он просто по-детски стал молить и просить милости. Скоро все внешние дела были улажены. Но путь, на который хотел встать юноша, не предполагал отдыха. Началась таинственная учеба, где учителем был Промысл Божий. Нашествие скорбей и искушений через тех, с кем сводила его жизнь, не заставило себя долго ждать. Большой неожиданностью для Ивана стало внезапно нахлынувшее очарование Москвой. Волнующая красота архитектуры, парков, дворянских усадеб и даже театров увлекла его и на время затмила былые мечты. Он был молод и, по его собственному выражению, франт. Начистив зубным порошком свои парусиновые туфли, он отправлялся гулять по Москве. Неизвестно, как долго продолжалось бы это увлечение, если бы его не пресекла старица, у которой жил Иван. Она решительно восстала против его поздних возвращений. Он и сам почувствовал опасность, грозящую ему. Не меньшее искушение ожидало его и на работе. Сотрудницы, молодые женщины, вольно и невольно смущали юношу и испытывали его целомудрие. Только ровное приветливое отношение ко всем да отзывчивость оградили Ивана от их посягательств. А почтительное всеобщее обращение к нему «Иван Михайлович» исчерпало это искушение. Сердце же Ивана успокоилось, в нем снова обитал монах. И этот сокровенный инок стал внимательно приглядываться к жизни, чтобы через собственную молодость, через чувства и мысли не дать вход бесовским ухищрениям. Старца сейчас при нем не было, его произволение испытывалось самой жизнью. В этом же коллективе зарождались первые опыты исповеди: к нему шли за советом в скорбях, недоумениях, посвящали даже в тайны   30   своей семейной жизни. «Ой, что это мы перед тобой, как перед попом, разоткровенничались?» – говорили сотрудницы, когда вдруг вспоминали, что пред ними молоденький юноша. Семь лет изо дня в день воспитывало его еще одно искушение. Старушка, которая приютила его, отгородив занавеской угол в своей комнате, постоянно предъявляла свои права к жильцу. Вместо привычного с детства понимания близких здесь было надоедливое требование внимания к себе одинокого человека.