не только не иметь никаких других богов помимо Него, но любить Его всем сердцем, всей душою и всей мыслью, а ближнего и даже врага любить как самого себя;

не только не произносить имя Божье всуе, но и не клясться перед Богом;

не только освящать субботу покоем, но активно творить добро в субботу;

не только почитать отца и матерь, чтобы жить долго на земле, но, если это необходимо ради истинной жизни, проявить им уважение даже покидая их;

не только не убивать, но оставить даже гневные мысли и слова;

не только не прелюбодействовать, но избегать даже прелюбодейных мыслей;

не только не красть, но даже отказываться от права на воздаяние за перенесенную несправедливость; не только не лжесвидетельствовать, но в абсолютной правдивости позволять «да» быть просто «да», а «нет» – «нет»; не только не желать дома ближнего своего, но даже терпеть зло; не только не желать жены ближнего своего, но даже отказываться от «законного» развода. Разве апостол Павел – и здесь в необычайном согласии с историческим Иисусом – не был прав, когда он полагал, что любящий исполнил закон? А Августин сформулировал это еще острее: «люби и делай, что хочешь!» Это не новый закон, но новая свобода от закона. Однако именно ввиду всего этого напрашивается вопрос: остановился ли сам Иисус на словах, на призывах? Удобная, необязательная, ни к чему не обязывающая чистая теория за пределами практики? Что, в конце концов, сделал Иисус? Как обстоит дело с его собственной практикой? 3. Солидарность Уже слово Иисуса было в высшем смысле делом. Именно его слово требовало всецелого применения к жизни. Благодаря его слову происходило самое существенное: ситуация менялась коренным образом. Ни люди, ни институты, ни иерархи, ни нормы после этого не были теми же самыми, как и прежде. Своим освобождающим словом он одновременно выражал дело Божье и дело человека. Тем самым он открыл людям совершенно новые возможности, действительную возможность новой жизни, новой свободы, нового смысла жизни: жизнь согласно воле Божьей во благо человека в свободе любви, которая оставляет за своей спиной всякое законничество. Причем как законничество установленного священного порядка вещей (закон и порядок), так и законничество насильственно–революционного или аскетическо–антимирского радикализма, и, в конце концов, законничество казуистической морали, лавирующей по среднему пути. Слово Иисуса не было чистой «теорией» – он вообще не особенно интересовался теорией. В своем благовестии он был полностью связан с практикой, ориентирован на практику. Его призывы требовали абсолютно свободного отклика, но налагали новые обязательства и были для него самого и для других – как мы еще увидим – вопросом жизни и смерти. Но это еще не все.