Разве более не действует положение: сначала – подвиги, покаяние, затем – благодать? Должна ли вся эта система потерять силу? Не должен ли Бог – как совершенно ясно говорится в ветхозаветном Второзаконии и книгах Паралипоменон – награждать за верность закону и наказывать за беззаконие? Согласно этому другу мытарей и грешников, Бог, святой Бог, должен прощать именно грешникам, несвятым. Такой Бог был бы Богом грешников! Богом, который любит грешников больше, чем праведников!

Здесь однозначно потрясаются основы религии: предатели, обманщики и прелюбодеи предпочитаются благочестивым и праведникам. Тяжело работающему дома предпочитается его брат–хиппи. Иудею в качестве примера приводится ненавистный иностранец и к тому же еретик. А в конце все получают одну и ту же награду?! Что должны означать все эти великие речи о благе потерянных? Неужели грешники находятся ближе к Богу, чем оставшиеся праведными? Скандально, что на небе больше радости об одном грешнике, творящем покаяние, чем о 99 праведниках, которые не нуждаются в покаянии! Справедливость кажется перевернутой с ног на голову.

Не следует ли ожидать, что этот симпатизирующий беззаконникам сам нарушает закон? Ведь он не соблюдает ни ритуальных, ни дисциплинарных предписаний, как подобает согласно заповеди Божьей и преданию отцов? Замечательная чистота сердца: празднества вместо постов! Человек – масштаб заповеди Божьей! Вместо наказания – праздник! Разве удивительно, что при таких обстоятельствах блудницы и обманщики должны войти в Царство Божье раньше благочестивых, различные неверующие – прежде детей Царства? Что за сумасшедшая справедливость, которая фактически уничтожает все освященные стандарты и в переоценке всех приоритетов делает первых последними, а последних – первыми! Что за наивная, опасная любовь, которая не знает своих границ: границ между соплеменниками и чужаками, членами партии и не принадлежащими к ней, между близкими и далекими, порядочными и непорядочными профессиями, моральными и аморальными, хорошими и плохими? Разве здесь не требуется дистанция? Разве здесь не следует судить? Разве здесь везде можно прощать?

Да, Иисус шел так далеко: прощать можно, прощать бесконечно, семьдесят семь раз. И прощать все грехи, кроме греха против Святого Духа, реальности самого Бога и нежелания никакого прощения. Каждому, очевидно, предлагается шанс, независимо от социальных, этнических, политически–религиозных границ. Причем его принимают уже прежде обращения. Сначала – благодать, затем – подвиги! Грешник, который заслужил всевозможное наказание, помилован: он должен только признать благодатный акт. Ему даровано прощение: он должен лишь принять дар и обратиться. Истинная амнистия – даром: он должен лишь доверительно жить на основании ее. Тем самым благодать сильнее права. Или лучше: есть право благодати! Лишь, таким образом, возможна новая лучшая праведность. На основании безоговорочного прощения: единственное предварительное условие – верующее доверие или доверяющая вера; единственное следствие – великодушная передача прощения далее. Тот, кто может жить на основании великого прощения, не должен отказывать в малом.

Конечно, тот, кто осознал свою критическую ситуацию, знает, что решение не терпит отлагательства. Там, где существованию угрожает моральная катастрофа, где все находится на кону, необходимо действовать смело, решительно и мудро. Это очевидно в провокационном и даже оскорбительном примере того бессовестного управителя, который безо всяких иллюзий использует свой последний час. Это не просто какая?то возможность – это шанс жизни: тот, кто желает сохранить свою жизнь, потеряет ее, а кто потеряет ее, сохранит ее. Узки врата. Много званных, мало избранных. Спасение человека остается чудом благодати, возможным только Богу, у которого все возможно.

Поэтому готова великая праздничная трапеза: готова для всех, даже для нищих и калек на улицах и даже для внешних на сельских дорогах. Какой знак мог бы яснее засвидетельствовать предложенное всем прощение, чем эти трапезы Иисуса со всеми теми, кто хотел принять в них участие, включая тех, кто остается исключенным из порядочных трапез? Поэтому эти обычно исключенные принимают такое положение дел с немалой радостью: здесь человек ощущает вместо обычного осуждения – пощаду. Вместо скорого обвинительного приговора – милостивое оправдание. Вместо всеобщей немилости – неожиданную благодать. Настоящее освобождение! Истинное спасение! Здесь благодать проявляется абсолютно практично. Поэтому такие трапезы Иисуса осталисьв воспоминаниях общин и были осознаны после его смерти в совершенно иной глубине: как поразительный образ, как предпразднество, как предвосхищение возвещенной в притчах эсхатологической трапезы спасения.

Однако оставался вопрос: как можно оправдать такую благодать, прощение, освобождение и спасение для грешников? Притчи Иисуса дают ясный ответ. Его защита состоит прежде всего в контратаке: разве праведники, не нуждающиеся в покаянии, действительно настолько праведны, благочестивые – настолько благочестивы? Не выдумывают ли они свою мораль и благочестие, не становятся ли грешниками именно по этой причине? Знают ли они вообще, что такое прощение? Не являются ли они безжалостными по отношению к своим несостоятельным братьям? Не притворяются ли они послушными, хотя не поступают так фактически? Не отказываются ли они от призыва Божьего? Существует вина невиновных: когда они полагают, что уже не имеют никакой вины перед Богом. И существует невиновность виновных: когда они в своей потерянности полностью предают себя Богу. Это означает: грешники более правдивы, чем благочестивые, поскольку они не скрывают своей греховности. Иисус признает их правоту в отличие от тех, кто не допускает и мысли о своей греховности.

Истинное оправдание и ответ Иисуса на вопрос, почему можно прощать вместо того, чтобы осуждать, почему благодать предшествует праву, гласит: поскольку сам Бог не осуждает, но прощает ! Поскольку сам Бог в свободе позволяет благодати предшествовать праву, осуществляет право благодати! Бог во всех притчах вновь и вновь предстает во все новых и новых вариациях как великодушный: великодушно милующий царь, великодушно прощающий заимодавец, ищущий пастырь, разыскивающая женщина, бегущий навстречу отец, слышащий мытаря судья. Вновь и вновь безграничная милость Божья и превосходящая все благость. Человек должен проявлять божественное дарование и прощение в своем даровании и прощении. Лишь исходя отсюда можно понять прошение молитвы «Отче наш»: прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Иисус возвещает все это, как всегда, небогословски, без развернутого богословия благодати. Слово «благодать» вообще не встречается ни у одного из синоптиков – за исключением Луки, где оно, очевидно, находится не в изначальном контексте – как и у Иоанна (за исключением пролога). «Прощение» появляется чаще всего формально в связи с крещением, существительного «милосердие» вообще нет в Евангелии. Иначе обстоит дело с глаголами, словами, обозначающими действие: «прощать», «освобождать», «даровать». Это указывает на главное: о благодати и прощении Иисус говорит прежде всего в исполнении. То, что над блудным сыном не происходит наказующего суда, но отец, прерывая исповедание грехов, бросается ему на шею, приносит праздничную одежду, перстень и сандалии, закалывает упитанного тельца и совершает праздник – это благодать в исполнении. Точно так же раб, должник, мытарь, потерянная овца ощущают великодушие, прощение, милосердие, благодать. Без исследования прошлого и без особого постановления – безусловное принятие, так что освобожденный человек вновь может жить, может принять самого себя, а это самое сложное не только для мытаря; благодать – новый жизненный шанс. Притчи Иисуса были большим, чем просто символы о безвременной идее любящего Бога Отца. Эти притчи в словах обетовали то, что происходило в действиях Иисуса, в его принятии грешников: прощение. В действиях и словах Иисуса осуществлялась прощающая и освобождающая любовь Бога к грешникам. Не наказание плохих, но оправдание грешников: здесь уже начинается Царство Божье, грядущая праведность Божья. Иисус всем тем, что он учил и совершал, показывал неправоту тех, кто, хотя и будучи благочестивыми, были менее великодушны, милосердны, добры, чем он. Поэтому Иисус должен был стать великим соблазном для этих менее великодушных благочестивых, указывая на Бога, чья любовь обращена к грешникам, который предпочитает грешников праведникам. Он отважился предвосхитить божественное право благодати и не только, в общем, возвещать эту благодать, милость и прощение Божье; он отважился – как это принимают в качестве исторического факта и критические экзегеты – обетовать прощение непосредственно конкретному грешнику. Первая типичная конфронтация, в которую Иисус вступает со своими противниками, согласно самому раннему Евангелию, произошла из?за такого обетования прощения грехов: «Сын мой, прощены тебе грехи твои!» Благочестивый иудей также верит в то, что Бог прощает грешникам. Однако Иисус отваживается обетовать здесь это прощение совершенно конкретному человеку, здесь и сейчас. Абсолютно личностно он подает и гарантирует прощение грехов. По какому праву? Какой властью? Реакция возникает мгновенно: «Что он говорит? Он богохульствует. Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» Для Иисуса, безусловно, является предпосылкой: именно Бог прощает. Именно это подразумевает пассивная форма в сообщаемом обетовании («прощены»). Однако для современников очевидно: здесь некто дерзает сделать нечто, на что до сих пор никто не осмеливался, в том числе Моисей и пророки; он дерзает возвестить прощение Божье не как первосвященник в День очищения в храме всему народу на основании установленного Богом, в высшей степени детализованного чина примирения. Он дерзает совершенно личностно обещать некоему морально несостоятельному человеку прощение в совершенно конкретной ситуации, «на земле», практически на улице, и тем самым не только проповедовать милость, но самому авторитетно осуществлять ее здесь и сейчас. Должно ли это означать: теперь в качестве противоположности самовольному суду Линча мы имеем самовольный закон благодати? Здесь человек предвосхищает суд Божий. Здесь некто вопреки всем традициям Израиля совершает то, что предоставлено только Богу, вмешиваясь в исконное право Бога! Фактически, хотя и не проклинается имя Божье, это богохульство: богохульство через высокомерие! Что этот человек берет на себя? Его никогда еще не слыханное притязание достигает своей высшей точки в том, что должно вызвать возмущение и страстный протест: в притязании на то, что он может прощать грехи. Конфликт – конфликт не на жизнь, а на смерть – со всеми теми, кого он сделал неправыми, чье неправильное поведение он раскрыл, стал неизбежным.