О Боге скажет уму христианская наука. И о Нем же воскликнет сердце, нашедшее вдруг свои духовные корни. Он открыл нам Себя прямо в минуту нашего духовного обращения. А теперь Его громко проповедует нам вся тварь через наши знания о ней. И Его же возвещают нам наша родная история и культура, к которым мы ощутили свою настоящую причастность, только став христианами. Им Одним жила и к Нему обращалась вся Святая Русь, вся душа нашего народа. Что в русской культуре не живет Им, то отламывается, засыхает и умирает.

Вспомни, как выражена в Евангелии первая заповедь. Не просто: возлюби Бога твоего, но показано и как должно Его возлюбить: всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим (Лк. 10, 27). Видишь, в этом перечне поименованы все три силы души: сердце (чувство), крепость (воля) и разумение. И отдельно еще душа, под которою следует понимать в данном месте высшую сторону нашей души - ее дух. Самые начатки любви подаются нам в обращении. Ощутил дух наш присутствие Божие - значит, полюбил, пусть только чуть заметно, но ему стало так тепло и радостно. Ощутило и разумение наше, что все естествознание громче трубы возвещает славу Божию. Радостно разуму - вот начаток любви к Богу с его стороны. Вот и сердце вдруг ощутило себя частью Святой Руси, тепло и радостно ему - вот еще начаток любви Божией уже в сердце. Труднее всего обращается воля. Если научится она желать исполнения Божией воли как своего собственного желания - значит, и она полюбила Бога. Вот и спасение! Только путь к нему непростой. Нужно очищение ума от предрассудков, чувств и воли от страстей, нужна полная переплавка всей грехолюбивой души, чтобы полученные пока первые предощущения любви Божией соделали бы ее боголюбивою.

Узнал ли ты по своей душе, о чем был разговор? Не пустой ли звук для тебя эти слова: обращение духа, ума, сердца? Конечно, не в одно мгновение и не по заказу обращается человек к Богу, но поверь, что здесь сказано именно о духовном опыте юности, хотя получившие его могут осмыслить все уже в зрелом возрасте.

Если дух пережил обращение, он решается служить Богу. Если ум обратился, то и для него мы берем обязательство подбирать информацию. Если сердце обратилось - значит, должно нам быть разборчивыми в эстетических впечатлениях, чтобы прививаться к культуре и душевности родной, а не чужой. На мусорной куче нашей падшей грешной души вырос цветок с тремя дивными бутонами - убери же мусор подальше, чтобы он не повредил цветку.

Православие - богатство духовное. Но в истории оно выразилось в определенной душевной оболочке. Православная духовность требует соответствующей душевности - сознания принадлежности к христианскому народу. А вместе духовность и душевность воплотились в материальной оболочке, которую составили христианская государственность, культура и быт. Вообще, никакая религия не может занимать в человеке только духовную сферу, она пропитывает и душевную, и телесную жизнь.

Можно пояснить это немного проще. Ты не можешь, родившись, положим, греком, считать себя православным, если учение Церкви разделяешь, но к родной Византии равнодушен, если ее история и традиции, ее храмы и распевы, ее цари и святители, ее пустынники и мученики для тебя безразличны. То же самое относится и к русскому человеку (безразлично - великороссу, малороссу, белороссу). Если он только разделяет учение Церкви, но Святой Руси не любит, принадлежности к ней не ощущает, к истории ее равнодушен, к святым ее холоден, а трагедию ее нынешнюю воспринимает желудком, но не сердцем, - то пока он не является еще вполне православным. Он скорее может считаться или философствующим интеллигентом, или фанатичным сектантом, или узким националистом.

Конечно, при этом должно помнить, что впереди идет духовное, потом душевное. Так и Россию свою мы любим за то, что она Христова. Если встанет выбор между верою и отечеством, мы не колеблясь выбираем веру. Христовы мы в первую очередь, а русские во вторую.

Подобно поступают и националисты-язычники. "Русичи" они той доисторической Руси, которая поклонялась перунам и хорсам, но не Христу. К Руси христианской они относятся так же, как и мы к языческой, только более озлобленно. Получается, что в любом случае родина определяется верою, и у нас с ними - разная родина, хотя и общая территория, и общие предки по плоти, и язык один. Точно так же и в Сербии: один язык, но три веры, стало быть, и три родины, три народа: сербы (православные), хорваты (католики), боснийцы (магометане). Но из всех душевных чувств - низших по сравнению с духовными - самым высшим является именно патриотизм. Его должно правильно и одухотворенно воспитывать в себе и развивать, избегая в нем всяких перекосов, которых может быть много: националистический, советский, расистский и прочие. Это тема для отдельного большого разговора. Христианский патриотизм прошлого века был торжественным и радостным, а ныне он стал скорбным. Вот первое сердечное чувство, воспитываемое приобщением к русской православной культуре - горькая скорбь о погибающей родине. Здесь мы снова подходим к той таинственной совместимости несовместного, о которой говорилось в прошлой главе. Отвращаясь от мipa, соскорбим отечеству. Не живем так, как все наши соотечественники вокруг, но не превозносимся перед ними, а печалимся об их погибельном состоянии, будучи почти не в силах чем-нибудь помочь им. "Родина моя, ты сошла с ума" - так мог петь настоящий патриот своей страны, наблюдающий с ужасом, как она "шагает в ад широкой поступью". В родной стране мы оказываемся внутренними эмигрантами. Под словом "эмигранты" мы здесь понимаем не тех, кто родину покинул, а тех, у кого ее отняли. У таких лучше всего развито национальное сознание, они быстро понимают друг друга и сплоченно, дружно живут. Скорбь о погибшем отечестве они постоянно носят в сердце, и ничто не может утешить ее. Без крепкой веры во Христа такая скорбь может произвести душевный надрыв, но если ее совсем нет, то это гораздо хуже. Жить в России теперь вольготно и спокойно, не ощущая и не разделяя ее боли, - это путь к полному безчувствию. Где бы мы ни поселились теперь, русские православные люди, все как-то мы не дома - взорван наш дом. И все же лучше уж жить на родном пепелище, чем в чужом доме. Скорбь о погибающем отечестве не должна быть анонимной или безличной. Иначе это будет лишь дешевая сентиментальность и мечта о благе человечества. Эта скорбь реализуется в сопереживании ближним, прежде всего - к православным русским людям, сотелесникам во Христе. Появляется плач с плачущими и изредка, если повод есть - радость с радующимися, как заповедует Апостол (Рим. 12, 15). Помогает развитию этого чувства и вещественная помощь ближним, дела милосердия, которые, впрочем, только средства. Каждому ближнему от нас требуется именно милое сердце, а не акция "Милосердие". Это разные вещи. Облегчить чужую боль невозможно, иначе как разделив ее.