Я помню одну женщину в списке, которая немедленно начала паковать свои вещи, говоря, что она здесь не останется и не станет терпеть этого. Другим в списке оказался Норман Старки, который в настоящее время занимает очень высокую должность в саентологии. Количество человек в ОПР быстро росло. Похоже, каждый день кто-нибудь новенький «подрывался», как мы любили называть это. В ОПР оказалось еще несколько одиторов и интернов.

Трудно передать боль, которую я испытала в тот день. В один миг я онемела от шока, но уже через секунду разразилась неконтролируемыми слезами. Другие в ОПР прошли через то же, и через несколько дней нас связало сочувствие друг к другу. У нас появились наши собственные ОПРовские шутки и песни. Это единство, которое мы ощущали, спасло то немногое, что осталось от нашего достоинства, и мы решили держаться друг друга, и помогать друг другу пройти через это. В том, что случилось между нами, была огромная заслуга силы человеческого духа, хотя многие из нас ошибочно приписывали это положительное единство Хаббарду и благодарили его за изобретение ОПР. Теперь я понимаю, что это было почти также нелепо, как если бы еврей, переживший холокост, благодарил Гитлера за изобретение концлагеря. Мы выдержали это испытание не благодаря, а вопреки Хаббарду.

С другой стороны, пережив первоначальный шок и оказавшись в ОПР, мы испытали облегчение, ведь больше не было угроз о том, что попадем в ОПР – мы уже были там. Мы достигли самого дна.

Когда нас впервые назначили в ОПР, нам сказали, что мы можем оспорить это, сделав запрос в комитет по уликам, саентологический вариант суда. Я сделала запрос в такой комитет, и мой близкий друг, Квентин Хаббард, был назначен председателем по моему делу, а также по делу другого своего друга – Лизы Занды. У него не было другого выбора, кроме как признать меня виновной и оставить решение о моем пребывании в ОПР в силе. Никакой другой вердикт и не был бы принят.

Через несколько дней Квентин пропал с корабля, и поисковая экспедиция была отправлена на его обнаружение. Пока поисковая экспедиция отсутствовала, он сам вернулся и признался одному посланнику, что принял целый бутылек таблеток. Посланник сообщил его отцу, и после того, как желудок Квентина прочистили, его изолировали в своей каюте на месяц. Ему не позволяли ни с кем общаться кроме своего одитора. После этого его отправили в ОПР.

Когда я увидела Квентина, я позабыла обо всех своих неприятностях. Он выглядел таким слабым и беззащитным. Я поклялась, что буду защищать его и помогу ему пройти через ОПР. В ОПР людей разбивали на пары, чтобы они одитировали друг друга, и каким-то образом мне удалось оказаться в паре с Квентином. Квентин и я также стали кейс-супервайзерами в ОПР. Хотя помещенным в ОПР обычно не позволяли находиться на палубе, на которой была расположена каюта Квентина, нам с ним дали специальное разрешение ходить туда, изучать папки и одитировать друг друга. Хотя Квентин был в глубокой депрессии, он оставался очень мужественным и никогда не терял чувство юмора. Мы проводили много времени вместе в его каюте; мы общались, смеялись и ели арахисовое масло, которое он взял из семейного запаса продуктов. Позже Квентин говорил об этих днях как о «днях арахисового масла в ОПР». Мы с ним держались друг друга и между нами установились еще более близкие дружеские отношения. Юмор, тепло и любовь были дефицитным товаром на борту этого корабля, но у нас с Квентином он был в изобилии. Я прочитала много рассказов, описывающих Квентина как жалкую личность; я не отрицаю этого, но в то же время, я видела другую его сторону. Он был человеком, который каким-то образом не потерял способности любить, несмотря на все то личное страдание, что он пережил. Я никогда не забуду Квентина и нашу с ним связь. Он никогда не оставлял меня, даже когда я ушла из саентологии. Последнее письмо я получила от него ровно за две недели до того, как он оказался в коме.

Личная благодарность ЛРХ

Когда в мае 1974-го я закончила ОПР, меня отправили назад завершать интернатуру, а Квентин вернулся к своей должности одитора Флага. Я быстро выполнила все требования интернатуры и стала вполне оперившимся одитором Флага класса VI, что было моей воплотившейся мечтой. Летом 1974-го я была на вершине своих достижений в саентологии.

Мне назначили для одитинга очень сложный кейс. Человек был саентологическим руководителем из Южной Африки, занимавшим должность директора процессинга (человек, отвечающий за одиторов) в то самое время, когда я была интерном и попадала в неприятности. Мы совсем не ладили, и вот мне дали его в преклиры. Находясь в Южной Африке он попал в этические неприятности, и только вышел из ОПР. Возможно, назначение его ко мне на одитинг было попыткой продолжить его наказание, а может просто случайным совпадением – не знаю, о чем думали власть имущие, когда назначали мне этот кейс, - но мы оставили их с носом и всех удивили, включая ЛРХ. Я знала, что первым, что я должна была сделать, было добиться его доверия, чтобы между нами установился хороший контакт – жизненно важное условие для эффективного одитинга. Каким-то образом нам удалось решить все вопросы между собой, и к тому времени, когда мы закончили, он сиял. Разница в его тесте личности до и после была кардинальной, и привлекла внимание Хаббарда. Он прислал мне записку с выражением благодарности за одитинг, доставленную одним из его посланников, Энн (в настоящее время Энн Брокер). В записке говорилось, что меня нужно ставить в пример, каким должен быть одитор на Флаге.

Эта благодарность имела для меня огромное значение, также как и для других. Люди, которые никогда не обращали на меня внимания, неожиданно стали очень любезны со мной. В конце концов, Хаббард сказал, что «одиторы самые ценные существа на планете», а одиторы Флага считались самыми сливками. Быть поставленным в пример как идеальный одитор Флага означало быть наверху самой элитной группы людей в мире. В моих глазах в то время мы были людьми, которые спасут планету. Я чувствовала невероятную силу.

Квентин и я продолжали дружить, проводя много времени вместе. Мы все также проводили много времени в его каюте, смеясь и играя с его магнитофоном. Мы сочиняли маленькие смешные пародии и рекламные ролики и записывали их. Однажды мы просто записали как мы смеемся на протяжении нескольких минут, и когда мы прослушивали пленку, мы хохотали еще сильнее. В выходные мы часто ходили на берег вместе. Квентин любил смотреть как садятся и взлетают самолеты в местном аэропорту. Его настоящей мечтой было стать летчиком, но его отец имел на него другие планы. Квентин и я очень близко подошли к границе, за которой начинаются уже совсем другие отношения, но так ее и не переступили, потому что он рассказал мне, что несколько лет назад, когда у него возникли сексуальные отношения с одной девушкой, ее отправили с корабля, как только его отец узнал об этом. Он не хотел, чтобы я попала в подобные неприятности, поэтому мы просто оставались хорошими друзьями. Однажды он сказал мне, что решил не жениться по крайней мере до 25-тилетнего возраста, которого он так и не достиг. Что касается слухов о его гомосексуализме, он рассказал, что говорил так некоторым неравнодушным к нему девушкам на корабле просто чтобы отделаться от них. Если же он когда–нибудь и вступил в такие отношения в дальнейшем, возможно, это было потому, что гетеросексуальные ему не позволялись ни с кем.