Ведь со времени измены Куломбши и за отсутствием Олькотта она не имела сообщника, с которым бы могла отвести душу. Баваджи, как существо подчиненное, как подначальное орудие, по своему положению и развитию не мог удовлетворять ее. А без "личного друга" и сообщника, с которым бы можно было беседовать и советоваться нараспашку, теша при этом свою страсть к цинизму и насмешливости, она долго жить, очевидно, не могла. Она была страшно голодна после невыносимой сдержанности и просто насыщалась в полном самозабвении.

– Что ж делать, – говорила она, – когда для того, чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда для того, чтобы их увлечь и заставить гнаться за чем бы то ни было, нужно им обещать и показывать игрушечки... Ведь будь мои книги и "Теософист" в тысячу раз интереснее и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если б за всем этим не стояли феномены? Ровно ничего бы не добилась и давным-давно поколела бы с голоду. Раздавили бы меня... и даже никто не стал бы задумываться, что ведь и я тоже существо живое, тоже ведь пить-есть хочу... Но я давно уж, давно поняла этих душек-людей, и глупость их доставляет мне громадное иногда удовольствие... Вот вы так "не удовлетворены" моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда, чем проще, глупее и грубее феномен, тем он вернее удается. Я могу вам рассказать на этот счет когда-нибудь такие анекдоты, что животики надорвете от смеху, право! Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Если бы знали вы, какие львы и орлы, во всех странах света, под мою свистульку превращались в ослов и. стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!..

– Однако ведь вам случалось же попадаться, – сказал я, – и при вашей удивительной неосторожности и рассеянности, я полагаю, что случалось нередко.

– Очень ошибаетесь! — с азартом воскликнула она. – Да, я действительно бываю и неосторожна и рассеянна, но люди, за очень-очень малыми исключениями, гораздо рассеяннее меня, это просто какие-то сонные тетери, какие-то слепцы, совсем ничего не замечающие! Поверите ли, что за все это время, и до теософического общества, и после его основания, я может быть, всего двух-трех человек встретила, которые умели наблюдать, и видеть, и помнить то, что вокруг них происходит. Просто диву даешься! По меньшей мере, девять десятых людей совсем лишены способности внимания и точной памяти о происходившем хоть бы за несколько лишь часов перед тем. Сколько раз случалось, что под моим направлением и редакцией составлялись протоколы разных происшествий и феноменов, и вот самые невинные и добросовестные люди, даже скептики, даже прямо подозревавшие меня, подписывались en toutes lettres (фр. «прописью без сокращений») свидетелями под этими протоколами. А ведь я-то знала, что все было вовсе не так, как значилось в протоколах. Да-с, милостивый государь мой, смею вас заверить, что в истории, даже самой документальной, гораздо больше фантазии, чем правды!

– Может быть, только все же вы попадались, ведь не у одного же меня такая, по вашему выражению, холодная голова.

– Ну и что ж, и попадалась, а когда попадалась, то вывертывалась, и всегда кончалось тем, что поймавшие меня все-таки оставались при пиковом интересе.

– Неужели вы одна – автор философских и иных писем Кут-Хуми?

– Нет, иной раз мне приходили на помощь челы, и Дамодар, и Субба-Роу, и Могини...

– А Синнетт?

– Синнетт пороху не выдумает, но у него прекрасный слог... Он отличный редактор.

– А Олькотт?

– Олькотт тоже может недурно редактировать, когда понимает, о чем такое говорится. Только ему приходится все так разжевывать, что делается тошно. Но он может объясняться с индусами, он как-то умеет на них действовать, и они охотно идут за ним – в этом надо ему отдать справедливость... Ну и потом, он очень часто, и там и здесь, помогал мне в феноменах... только сам он ничего не выдумает. С ним я всегда так: сядь там, скажи то-то, сделай то-то. Помни те как в Эльберфельде... А «психисты» – то его выгораживают! Вот вам и расследование!.. Ах, батюшка, смеху достойно все это, право!

– Покажите мне, пожалуйста, волшебный колокольчик.

Она сделала какое-то движение рукою под своей накидкой, потом вытянула руку, и где-то в воздухе раздались так изумлявшие всех тихие звуки Эоловой арфы. Потом опять движение под накидкой и в ее руке, с гибкими остроконечными пальцами, очутилась уже знакомая мне серебряная штучка.