Условием этого вынужденного освобождения было выставлено заявление патриарха об изменении отношения к советской власти с "враждебной" на "лояльное".

Патриарх Тихон это условие принял, публично объявив о своем "раскаянии" в прежней "антисоветской деятельности". Одних это решение смутило, другие восприняли его с чувством облегчения. Главное же — патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, сохранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого или косвенного принуждения, свою личную политическую ориентацию.

Призвав Церковь к аполитичности, понимаемой им уже не как свобода политической деятельности членов Церкви, а как полная и безропотная покорность наличной гражданской власти, он осудил политическое воззвание Карловацкого Собора, от имени Русской Церкви провозгласившего необходимость восстановления в России монархического строя. Однако никакими силами советская власть не смогла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением соборного постановления, отменившего церковные наказания по политическим мотивам.

Внутренняя архиерейская оппозиция, т.н. "даниловская", также не вызвала со стороны патриарха никаких актов прещения, хотя глава оппозиции — выдающийся иерарх, долгое время бывший ректором Московской Академии, пользовавшийся высоким авторитетом среди епископов и духовенства, — архиепископ Феодор (Поздеевский) не только не одобрял слишком компромиссную, по его мнению, политическую ориентацию патриарха, но и отказался принять от него назначение управляющим Петроградской епархией. Более того, архиеп. Феодор объединил вокруг себя группу иерархов, оказывавшую своим авторитетом заметное влияние на Русскую Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и поползновениям обновленцев под видом "объединения" заразить своим духом всю Русскую Церковь. Отношение патриарха к даниловской группе показывает, что он по-прежнему признавал за всеми право руководствоваться в вопросе отношения к советской власти своей собственной совестью.

Возвращение патриарха Тихона к церковному управлению было тяжелым ударом для обновленчества, от которого оно уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запятнавших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг своего патриарха-исповедника2.

Тем не менее, обновленчество представляло собой еще мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой властей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так называемой "легализации", которой обновленцы добились с самого начала своего возникновения. Термин "легализация" — весьма специфичен и труден для понимания в силу исключительного "своеобразия" советской законодательной системы.

Но без преувеличения можно сказать, что после освобождения патриарха Тихона обновленчество медленно, но неуклонно пошло на спад и после войны окончательно исчезло с исторической сцены, хотя его последствия и наложили свой трагический отпечаток на Русскую Православную Церковь. Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архиереи не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь трудно искоренимой привычкой иметь над собой хоть какое-нибудь "начальство". Надежды эти на смерть патриарха удивительно скоро сбылись.

Патриарх Тихон после освобождения

29 июня в "Известиях ВЦИК" под рубрикой "Среди церковников" было опубликовано Послание Патриарха, выпущенное им накануне: "К архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви".

В нем патриарх отказывался признать над собой приговор "Живоцерковного Собора" и отвергал обвинения, предъявленные ему этим Собором: в политической контрреволюции он неповинен, так как уже в 1919 году он в официальном документе призвал Церковь к невмешательству в политику.

"Конечно, — писал патриарх, — я не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, каким объявили себя церковные обновленцы, но уж и не такой контрреволюционер, каким представляет меня "Собор". Тут же патриарх заявлял: "...Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно не исходило".

Это была предельно допустимая уступка советской власти перед лицом тотального насилия. Момент выхода патриарха Тихона из тюрьмы запечатлен очевидцами: "Многотысячная толпа задолго залила всю площадь около тюрьмы. Вдали стоял экипаж. Большой отряд чекистов по обе стороны толпы образовали коридор от ворот тюрьмы к экипажу. После долгого ожидания раскрылись ворота и показался Патриарх. Длинные всколоченные седые волосы, спутанная борода, глубоко впавшие глаза на осунувшемся лице, ветхая солдатская шинель, одетая на голое тело. Патриарх был бос...

Потрясенная многотысячная толпа, как один человек, опустилась на колени и пала ниц... Медленно шел Патриарх к экипажу, обеими руками благословляя толпу, и слезы катились по его измученному лицу..."