______________________

В жизнь вкрадывается масса зла, инстинктивно терпимого и, по общему молчаливому согласию, не замечаемого. Оно становится как бы законною нашею атмосферою. Люди спокойнейшим образом терпят в среде своей человека, полного всякого распутства,  считают его своим. Человек, в потворстве инстинктам своим извращающий и свое достоинство, и достоинство и здоровье другого человека, для весьма многих из нас  говорит один наблюдающий нынешнюю жизнь  скорее предмет улыбки, чем отвращения, шалун,  а не преступник.

Извращение нравственных понятий в обществе создает малопомалу какойто деспотизм тела над духом. Недавно, в прекрасном петербургском ресторане, где изо дня в день бывают, точно по служебной обязанности, чуть ли не все "заметные" деятели столицы, я слышал,  пишет тот же автор,  разговор: два приятеля обсуждали поведение отсутствующего третьего.

 Это  психопат.

 Да почему?

 Помилуй: разве естественна жизнь, которою он живет?

 Отчего же нет?

 Он не пропускает ни одной церковной службы, обложился богословскими сочинениями, у него все свободное время на это уходит.

 Так что же?

 Но это дико. Ведь он же развитой человек.

 Скажи, пожалуйста: а себя ты считаешь развитым человеком?

 Надеюсь.

 Хорошо. Ну, а как ты проводишь свое время?

 Но... как мы все, я полагаю...

 Да вот  хоть бы взять: сколько раз ты в неделю сидишь в этом учреждении?

 Каждый день.

 И долго?

 От завтрака до обеда.

 То есть часов пять? М... м... м... пожалуй...

 Так за что же ты обругал NN психопатом? Почему считаешь неестественною его жизнь, а свою естественною? Если человек, в мучениях совести, в порывах к идеалу, отдает пятьшесть часов из своих суток страстным поискам Бога в молитве и в книге,  это странно, это психопатия. Но ежедневно же отдавать пятьшесть часов жратве, питью и игре в душной комнате, вперемежку с пустыми разговорами на скверные темы,  это, видите ли, нормально. Аскета  милости просим в дом сумасшедших, вивёра  в пантеон славы*.

______________________

* Вся картина виверста, конечно, скверна и както подла; но ведь она плод вообще внесемейной жизни (сперва  "грех", потом  неприличие), и уж что вы родили, то и кладите себе в карман. Аскетизм XII века в XIX веке является как кафешантанство. Кто от XIII до XIX века не приучился в семье сидеть, тот несколько веков ходил в монастырь, а когда монастырь для него опостылел  стал ходить в кафешантан. Черный дух умер  белый дух не родился: и осталась пустота и слякоть. Но явно  секрет в белом духе, БелБоге, если можно так выразиться: и в том, что он уже погублен ЧерноБогом, который не смог, а может быть, и в планы не входило остаться навсегда богом. Пришел, разрушил и ушел. Я исследую борьбу идей, прибегая для разности контуров к существительным нарицательным вместо прилагательных. В. Рв.

______________________

А какое гибельное влияние оказывают подобные вивёры на низшие классы народа нашего, страшно и сказать. Наблюдение над петербургскою и вообще городскою прислугою, над рабочими и мастеровыми, отчасти над солдатами и над крестьянами тех местностей, где подобные вивёры жили или и теперь живут, потакая своим низшим инстинктам*,  показывает, что и в народной нашей массе распространяется развращение именно под влиянием беспорядочной жизни высших классов нашего общества. Доходит до того, что много людей нашего времени становится плотию, т. е. совершенно заглушают в себе духовные потребности, и, помышляя об одних земных выгодах и чувственных удовольствиях, отличаются от бессловесных животных только изобретательностию на средства к умножению и оразноображению этих выгод и удовольствий. Не может ли последовать грозный приговор Божий над таковыми людьми: "... не имать Дух мой пребывати в людех сих, зане суть плоть?" (Быт. VI, 3).

______________________

* Вот корень всего  это идея "низшего инстинкта", недоказываемая, но из века в век повторяющаяся как присловье, присказка. Умерла "Venus Genitrix" ["Венерапрародительница" (лат.)], которой воздвигла древность храмы: и поползли по земле "шашни", начался подвал, кухня, лакейская половых отношений. Ведь лакейская  обратный полюс храму. Дернов негодует на шашни. Но ведь он разрушил Venus Genitrix: позвольте, куда же отнести "низший инстинкт", как не в подвал и кухню? Низкому  низкое помещение : вот аксиома. И кто разрушил храм VenusGenitrix, тот основал кухню "шашней". Кто же строит гостиную или дворец для экскрементов?! Можно наблюдать, что семья, пусть какаянибудь, что семья как дружба, как любовь и уважение  суть колонны все еще не сметенного с лица земли Templi amoris, Templi Veneris Genitricis [Храма любви, Храма Венеры  прародительницы (лат.)]: монашество очень последовательно вовсе не начинает никакой семьи, отреклось от нее вовсе, потому что "шашни", конечно, блуд, а иное помимо шашень в поле, т. е. семья, есть начало Templorum antiquorum [древнего храма (лат.)]. Вот почему монашество, да и вообще христианство, так охотно прощает "грехи" половые; не казнит их, не придирчиво к ним. Пол  сплошной грех. Простить его  призвание христианства. Но увидеть перед собою пол не как грех, пол в его идеализме, в силе  значит вдруг ужасно побледнеть, ухватиться за перильца, почувствовать близость обморока. Ибо спор нашей эры вдруг оказывается нерешенным. От этого "кающаяся Магдалина" есть стяг христианства; это  ее щит, это  ее твердыня: какая странная жизнь, в одной половине своей состоящая из сплошного зла пола, вредительства от него, абсолютной "кухни", а во второй половине состоящая в совершенной бесполости, выхолощенности и покаянных слезах. В "житиях" рассказывается о бездне самых порнографических падений: это  укрепление "житий", это знамена и пушки, отнятые аскетизмом у врага своего, идеализма пола . Чем порнографичнее, несноснее, кухоннее "падение", тем твердыня аскезиса неприступнее: "Вот, древность говорила, что это  бог: вы видите, что это  червь". Посему, когда моралист, христианин говорит о "шашнях", не верьте ему: частью он сам не понимает, что говорит, ибо речь его клонится в волевой своей части к VenusGenitrix; частью он внутренно радуется, рассказывая порнографию пола, "похождения" самого смертельного врага своего, этого Стеньки Разина, в которого превратился былой король; а конечный итог его морализированья  не какоенибудь просветление, а уничтожение, оскопление: "Не надо! скверна!! бойтесь ее, бегите врага!!" И это  тысячи лет, без вариантов, повсеместно. Вот почему хлопоты христианских моралистов о семье всегда были безуспешны: они  самопротиворечивы; они  плод недоумения; семья как идеал это обнимающиеся эллин и иудей; семья как несчастие, как позор есть начало Магдалины  восторг христианский. Отсюда, в страшном логическим сцеплении со всем делом  и запрещение у христиан развода, столь упорное и повсеместное: "Пусть гниет Магдалина, пока не покается, а когда раскаялась  уже нет семьи". Ни одной чревообильной, ни одной плодоносящей женщины не вошло как идеала, примера, как облюбованного факта в "жития", в летописи христианства; это поразительно, что ни одного примера: значит,  закон, тайный, подспудный!! Нигде восклицания летописца: "У нее было пять сынов, семь, десять", нигде этой радости, нигде даже об этом вопроса, счета детей! Неужели это не закон? И вот отчего в приводимых мною "Матерьялах" разделительною чертою между светскими суждениями и богословскими проходит: вопрос о супружестве и детях  у светских, вопрос о сохранении своей власти (при полном умолчании о детях и семье) у духовных. В. Рв.

______________________

Но ныне  вместе с поэтом (Тютчевым) приходится сказать: