“И сказал Господь сатане: вот он в руке твоей, только душу его сбереги”, - то есть вот он, делай с ним, что хочешь, только сохрани его жизнь. Ничего внешнего не бывает без попущения Божьего, волос не падает с головы. Попускаемый огонь зла должен выявить, выплавить подлинное золото добра.

И вот Иов в проказе. Страшная, лютая болезнь постигла его. Болезнь эта в то время уже лишала людей права жить в городе, селениях, общаться с людьми. Прокаженные не могли подходить к человеку.

“Взял он (Иов) себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел”. Скоблил, чтобы как-либо успокоить хотя бы временно нестерпимый зуд умирающего, заживо разлагающегося тела. И здесь приступает к Иову одно из самых страшных искушений, которое бывает более остро, чем искушение самого сатаны. Это – искушение от близкого человека. Жена подходит к Иову и говорит ему: “Ты все еще тверд в непорочности твоей! Похули Бога и умри!” Действительно, ужасное это искушение, но Иов говорит жене: “Ты говоришь, как одна из безумных; неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? Во всем этом Иов не согрешил устами своими”. Здесь мы воочию видим удивительное состояние ветхозаветного праведника, состояние, которое, скажем прямо, редко кому в полноте доступно, даже из современных христиан. И хотя каждый верующий человек догадывается об этом состоянии и считает его высшим, но к себе не прилагает и не стремится приложить. Это состояние есть по существу своему состояние богоусыновления, когда все, что совершается в мире, все что совершает или попускает Промысел Божий, делается для человека “своим”, “родным”. И если кто-нибудь из людей может восстать на Бога из-за несчастья в мире, этим он духовно отделяет себя, отсекает от великой заботы Божией, выплавляющей вечное из временного и, значит, не признает Божий мир своим миром. Человек призван участвовать в жизни этого мира, как сотрудник Божий. Суд же и управление миром принадлежит Тому, Кто в миллионы и миллионы раз мудрее, справедливее и могущественнее человека. И – знает, что надо. Вот эту тайну усыновления, доверчивого приятия горечи больного, еще не преображенного мира, тайну, которая целиком раскрывается в Новом Завете, - удивительно открывает уже книга Иова.

К искушению от жены, Иова постигает новое испытание: к нему приходят его друзья – Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софарь Наамитянин, сошедшиеся, “чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его”.

И когда увидели друзья то состояние, в котором был Иов, “они не узнали его; и возвысили голос свой; и зарыдали; и разодрали верхнюю одежду свою и бросали пыль над головами своими к небу”… И молчали некоторое время, “ибо видели, что страдание его весьма велико”.

Заметив их, и как они воспринимают его ужасное состояние, Иов прежде всего излился в унынии, показал другую “левую” сторону своей человеческой души (сторону такую естественную в нас, людях). Изнемогая от своих нечеловеческих страданий, Иов начал сетовать на самый день своего рождения: “Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек. День тот да будет тьмой; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет”… и излился вопросом: на что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?..” Сколь многие и сейчас в мире говорят так: на что дан свет, если закрыты пути мои, если я в нищете, уничижении, болезни, - в чем же смысл моего пребывания здесь на земле, в этой юдоли плача и скорби?

Друзья начали утешать Иова. Эти друзья имели добрые намерения, были людьми “верующими”, имеющими благоговение перед Богом. Но они не имели того драгоценного пусть еще полубессознательного чувства – усыновления Богу, которое уже имел Иов. Друзья Иова были людьми порядка “законнического�

И начали друзья говорить Иову, что если он страдает, значит он виноват, что нет у Бога несправедливости, раз ты страдаешь, значит ты грешен. “Вспомни же, говорят они ему, погибал ли кто невинный и где праведные были искореняемы?.. Оравшие нечестие и сеявшие зло, пожинают его; от дуновения Божьего погибают и от духа гнева Его исчезают”. Друзья стоят на почве чистейшего правосудия, можно было бы даже сказать, на почве известной кармы, т.е. непреложности определенных следствий, вытекающих из причин. Друзья приглашают Иова успокоиться, признав себя грешным, и перестать взывать к Богу, которого нельзя тревожить этими маленькими человеческими воплями: “Взывай, если есть отвечающий тебе. И к кому из святых обратишься ты? Так, глупца убивает гневливость и несмысленного губит раздражительность. Видел я, как глупец укореняется; и тотчас проклял дом его. Дети его далеки от счастья, их будут бить у ворот и не будет заступника. Жатву его съест голодный, и из-за терна возьмет ее, и жаждущие поглотят имущество его. Так, не из праха выходит горе и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх. Иов отвечает им: “О, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое! Оно верно перетянуло бы песок морей! Оттого слова мои неистовы. Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня. Ревет ли дикий осел на траве, мычит ли бык у месива своего? До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою”.

Как многие из людей могли бы повторить эти слова! “То, до чего не хочет коснуться наша душа, - до страдания, уныния, разложения, смерти, - то мы все должны пить”.

“Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? И какой конец, чтобы длить мне жизнь мою? Твердость ли камней твердость моя? И медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня и есть ли для меня какая опора?” И уже мы видим, как сквозь это отчаяние пробуждается в Иове сомнение в этом отчаянии, в правдивости этого отчаяния, ибо душа Иова “сыновняя” и он хочет найти внутри себя какое-нибудь понимание этих страданий. Иова не удовлетворяет упрощенная схема его друзей, заставляющая душу его молчать перед Богом. Душа Иова не может молчать. Она хочет понять то, чего она не понимает, она должна излиться пред своим Богом. Сыновняя душа Иова может восстать на слепоту свою перед Богом. Это не есть восстание на Господа, но только на слепоту свою пред ним. И как это ценно! Как в особенности это было ценно 4000 лет тому назад, когда кругом было такое окостенение, такой мрак духа. И в этом зияющем черном море духовного мрака и языческой косности жили такие озаренные Богом люди, как Иов.

Но не могут понять душу Иова “домашние” его. И поэтому он говорит им: “Избавьте меня от руки врага, и от руки мучителей выкупите меня. Научите меня и я замолчу; укажите, в чем я погрешил. Как сильны слова правды! Но что доказывают обличения ваши?”

Иов чуткой душой своей понимает, что его друзья говорят отвлеченно, теоретически, как бы затвердивши известное правило.

Тяжелый симптом окружающей нас действительности!

“На ветер пускаете слова ваши. Вы нападаете на сироту и роете яму другу вашему. Но прошу вас, взгляните на меня; буду ли я говорить ложь пред лицом вашим? Пересмотрите, есть ли неправда? Пересмотрите, - правда моя. Есть ли на языке моем неправда? Неужели гортань моя не может различить горечи?”