ОТЕЦ СЕРАФИМ

Март 1972 г.

В 1972 г., в марте, числа не помню, я приехал в неустановленное для меня время по срочному делу. Надежда Петровна приветливо встретила и, когда я разделся, таинственным голосом сказала: “У нас удивительный гость”, – и улыбнулась. Столовая была пуста, постучал в дверь комнаты о. Арсения, услышал: “Войдите”. Открыл дверь, вошел. Отец Арсений лежал на диване, наполовину укрытый пледом, в кресле сидел мужчина, вставший при моем появлении. Увидел низенького роста человека, совершенно седого, с большой бородой, большими живыми глазами, добрым, приветливым лицом. Поздоровался, подошел под благословение к о. Арсению, он благословил и громко произнес: “Подойдите под благословение к иеромонаху Серафиму”, я подошел.

Отец Арсений обратился ко мне: “Александр Сергеевич! Попрошу Вас записать воспоминания о. Серафима о его сложном жизненном пути, и пусть они войдут в собираемые нами воспоминания. Позовите всех, кто сегодня приехал, и Надежду Петровну – выслушать рассказ будет всем полезно, тем более что жизненные пути наши не раз пересекались в лагерях. Отец Серафим! Прошу Вас говорить не стесняясь, не спешите, рассказывайте подробно. Знаю, Вы стеснительный человек, но здесь все свои”. Я попросил разрешения вести запись на магнитофон, мне будет легче изложить рассказанное. Отец Серафим смущенно оглянулся, перекрестился несколько раз и, сказав “с Богом”, начал рассказ.

“Сейчас мне восемьдесят девять лет, родился в Санкт-Петербурге в 1883 г. в родовитой богатой княжеской семье. Род наш от Рюрика, в русских летописях много раз упоминался, предки и святыми были, но злодеев, предателей тоже хватало. Фамилия громкая, но называть не буду, поверьте, что это так. Мирское имя Алексей. Рос, как все дети в родовитых богатых семьях: гувернантки, бонны, лакеи, горничные. Был самым младшим, кроме меня еще три брата – Владимир, Всеволод, Игорь и две сестры – Ольга и Елена. Братья – красавцы, высокие, статные, все в гвардейских полках служили, сестры – первые красавицы в Петербурге, а я дожил до пятнадцати лет и больше не рос, лицом неказистый, волосы вечно копной стояли. Папа и мама, Царство им Небесное, братьями и сестрами гордились, а меня на приемы не брали, дома, когда гости собирались, не показывали; сам себя стеснялся, да и родителей не хотел в неловкое положение ставить.

Все в семье были русофилы, имена братьям давались только из числа русских святых, имена сестер, Ольга и Елена, – в честь святой княгини Ольги, в крещении Елены. Братья окончили Пажеский корпус, сестры – Смольный институт. Мне не только в Пажеский корпус нельзя, а и в кадетский – роста маленького, вид замухрышки, офицер из меня никакой. Учился в реальном, окончил с золотой медалью, поступил в Петербургский политехнический институт и тоже с золотой медалью окончил, но моих родителей это не радовало.

С одиннадцати лет постоянно ходил в церковь, дома усердно молился, а в семнадцать лет поехал на Валаам; ездил летом в Соловецкий монастырь и псковские монастыри. Родители, особенно мама, “рвали и метали”: княжеского рода, богатый – и к “жеребячьей породе” лезет, так в высших, да и не только высших, кругах называли священнослужителей за длинные волосы и бороды. Вся родня поднялась против меня, пошли разговоры отправить меня в Екатеринбург, благо губернатор родственник, или в Англию в посольство, чтобы оторвать от Церкви.

После окончания института поступил на Балтийский завод. Революционно настроенная инженерная интеллигенция, узнав, что я из известного княжеского рода, да еще при царском дворе “околачивающегося”, объявила мне бойкот “молчанием”, разговоры только по делу: “да” или “нет”, и, конечно, в основном “нет”. Дома плохо, на заводе еще хуже. Золотая медаль, грамота сыграли отрицательную роль в глазах сослуживцев. Не раз говорили: “Князюшка! Золотеньку грамоту-медальку за происхождение получили или денежку дали?”

Думаю: что делать? Пошел в церковь, куда всегда ходил, хороший там был настоятель протоиерей о. Николай. Рассказал, что у меня дома, на работе и что тянет меня уйти в монастырь. Выслушал батюшка, помолчал, помолился со мной и сказал: “Алеша! Для военной службы не пригодны, гражданская тоже не ладится; в монастырь хотите, – дело большое, богоугодное. Мне трудно дать Вам совет, хотя душой своей за это. Поезжайте в Оптину пустынь, а перед этим в Кронштадт к отцу Иоанну, что скажут, то и делайте”, – и благословил. Поехал к о. Иоанну Кронштадтскому, народу толпы, не пробиться, в собор не войти. Встал недалеко от входа, молюсь, у Господа и Пресвятой Богородицы помощи прошу. Кончилась литургия, пролетку для батюшки подали. Вышел батюшка из храма, народ под благословение бросается, а то и под ноги. Стою в толпе, городовые и причетники храма дорогу расчищают к пролетке. Дошел батюшка по проходу до меня, а я в толпе далеко стоял, остановился, повернулся, народ раздвинул и ко мне подошел. “Ты князюшка! В монастырь, в монастырь, а сперва в Оптину поезжай”, – благословил и пошел. Народ, окружавший меня, стал говорить: “Это тебе, раб Божий, он путь показывает”.

Через неделю поехал в Оптину пустынь. Приехал, зашел в собор, встал у иконы Божией Матери и молюсь, молюсь. Помолился и не знаю, к кому обратиться, кого спросить. Подходит ко мне пожилой монах и говорит: “Соблаговолите зайти к старцу о. Анатолию”. Удивился несказанно я. Иду, ног под собой не чувствую, и в то же время страх на меня напал. Кто мог знать, что я в храме и не знаю, как к старцам попасть? Пришли, много народу ждало приема, долго ждал, солнце к заходу пошло, вышел молодой монашек и позвал к старцу. Вошел, принял благословение. Оглядел меня старец Анатолий и сказал: “Оставляй, Алексей, свою мирскую жизнь и поезжай в монастырь Нила Столобенского к старцу Агапиту. Тяжела жизнь твоя будет, ох тяжела, золото ведрами много лет будешь черпать. Иди к родителям, скажешь – в монастырь уходишь”. Обнял меня старец, благословил, и я уехал радостный в Петербург.

Приехал, отца дома не было, матери говорю, что получил в Оптиной пустыни благословение поступить в монастырь. Произошел огромный скандал, приехал отец, на приеме у императора был, мама ему рассказывает. Закричал отец: “В монастырь дорога тебе закрыта, поеду завтра в Священный Синод, дадут распоряжение никуда тебя не принимать”. Мать пощечин надавала, нехорошо обозвала, братья и сестры вечером пришли, смеются, юродивым называют. Вытерпел все упреки и разговоры, поехал на Балтийский завод увольняться, с радостью отпустили.

Написал родным прощальные письма и поехал в город Осташков, оттуда на маленьком пароходике добрался до монастыря Нила Столобенского. Остановился в гостинице и на другой день вместе с богомольцами в храм монастырский пришел. Помолился, отстоял обедню, подошел к одному из стоявших монахов и спросил: где можно найти старца Агапита? Монах удивился: “Старец живет в скиту”. Опять спрашиваю: как же его увидеть? Отвечает: “В скит не всех, не всех допускают, надо разрешение просить у скитоначальника. Он сейчас у игумена, встаньте у игуменских покоев, когда выйдет, спросите. Коли воля Божия будет, разрешит. Строгий он у нас”. Расспросил, где покои игумена, встал у подъезда. Выходят два монаха, который из них скитоначальник, не знаю. Подошел и говорю: “Ваше преподобие, меня старец Анатолий Оптинский к старцу Агапиту в ваш монастырь направил”. Один из монахов спрашивает: “Расскажите, по какому делу”. Рассказал, оба слушают, вопросов не задают, только высокий монах сказал: “Батюшка Ваш хочет от Синода бумагу получить – не дадут!” Понял, что высокий – скитоначальник. “Еду сейчас в скит, возьму Вас с собою. Идите на пристань к лодкам, подождите”. Нашел пристань, подождал, сели в лодку и поплыли. Время было одиннадцатый час, вышли на остров, весь лесом зарос, высоченные сосны к небу тянутся, кругом вода озера Селигер, ширь, простор, небо голубое, дух у меня захватило. Позвал скитоначальник монаха, и привел он меня к старцу Агапиту.

Вошел в келью, получил благословение, старец на меня даже не взглянул, но сказал: “Долго Алексей ехал к нам, заждались. Рассказывай”. Сесть не предложил. Подробно о семье своей, себе и жизни моей в Петербурге рассказал, о непреодолимом желании уйти в монастырь. Замолчал, кажется, все рассказал, но отец Агапит повторяет: “Подробней рассказывайте”. Снова начинаю говорить, вроде повторяться стал, но опять слышу слова: “Дальше рассказывайте”. Пока рассказывал, ни разу на меня не взглянул. Вопросы задавать начал. Отвечаю. Вошел монах, подумал – келейник. Он принес старцу кусок черного хлеба и две миски – я понял, что это обед монастырский. Встал старец, долго молился, приступил к трапезе, а я все стою. Кончил кушать, помолился вместе с келейником и говорит: “Продолжай о себе рассказывать”.

“Батюшка, – отвечаю ему, – я Вам все рассказал”, а сам уже стоять на ногах не могу. Первый раз поднял о. Агапит голову, взглянул на меня и сказал: “Не все рассказал, в монастырь бежишь не оттого ли, что братьям красавцам завидуешь? Может, сам красавцем был бы, да на приемах великосветских присутствовал, тогда о монастыре и вовсе не думал бы?” Молчу, не знаю, что ответить, шевельнулось что-то в душе, мелькнуло: “Может быть, и так”. Никогда такая мысль мне в голову не приходила. Простоял часа четыре, встал старец и сказал: “Постой, подожди, пойду совета спрошу”. Прошло еще часа два, вошел и произнес: “Вопреки правилам, останешься у меня жить вторым келейником”. И вдруг неожиданно заговорил со мной по-английски, потом по-французски и сказал: “Хорошо знаешь языки, будут в жизни нужны”. Достал старинную славянскую книгу и сказал: “Читай!” Выслушал, покачал головой и произнес: “Читать умеешь, но плохо, ударений не знаешь, слова у тебя “через пень на колоду переваливаются”, учиться долго придется”. Начал спрашивать об учении святых отцов, евангельские, библейские тексты, как и что понимаю. �