От Месопотамии перейдем к Осроине. "В Харрах славился Евсевий, на престоле епископском по oxoтe занимавшийся также любомудрием, и Протоген, управлявший харрскою церковью после тамошнего епископа Вита, того знаменитого Вита, которого в первый раз встретив царь Константин, говорят, признался, что этого мужа давно уже и неоднократно Бог показывал ему в видениях и повелевал повиноваться словам его"[21] . Хронология, указанная отчасти самим Созоменом и устанавливаемая при помощи других источников (Вит был на втором вселенском соборе в Константинополе в 381 г.22 ), дает видеть, что речь идет о лицах второй половины и даже конца IV века. Если так, то в дополнение к сообщению Созомена можно привести важное показание Сильвии Аквитанской об отшельниках и их обителях в Харрах. "Случилось обстоятельство, - рассказывает Сильвия о своем путешествии в Харры, - весьма для нас приятное, что мы прибыли к гробнице святого Елпидия накануне того дня воспоминания его мученичества, который приходился на девятый день майских календ: в этот день должны были сойтись в Харры отовсюду, со всех концов Месопотамии все отшельники, даже и те старейшие, которые жили в уединении и которых зовутъ аскетами (etiam et illos majores, qui in solitudine sedebant, quos ascites vocant)... Итак, нам сверх чаяния была великая радость, что мы увидали там месопотамских отшельников, святых и поистине людей Божиих...Я слышала, что они не выходят из своих жилищ, кроме дня Пасхи и этого дня... Они совершают великие подвиги... Итак, мы прожили и тут два дня, как ради воспоминания дня мученичества, так и для того, чтобы повидать тех святых мужей, которые соблаговолили принять меня весьма охотно при приветствии и говорить со мною, чего я не заслуживала. Затем на следующий день после воспоминания мученичества их не было видно, так как ночью они отправились в пустыню, каждый в свою келлию, где у кого она была. В самом же городе, кроме немногих клириков и святых отшельников, живущих в городе, я не нашла ни одного христианина, но все язычников"[23] . После этого Сильвия отправилась в Фадану (о которой говорит и Созомен как о местопребывании Аона и его обители), какое свидетельство из Peregrinatio мы уже приводили, и здесь получила благословение от отшельников, которые приходящих к ним радушно принимают в свои келлии. Таким образом, в Харрах и в недалеко отстоявшей от них Фадане отшельники жили по келлиям, но расположенным одна подле другой, причем эти келлии находились в пустыне, а в самом городе Авраама было мало отшельников. Вблизи келлий была церковь, но клириками при ней состояли не отшельники.

Если из Харр, подвигаясь к северо-западу, мы перейдем в окрестности Эдессы, то самое выдающееся имя из числа эдесских подвижников будет, конечно, имя Юлиана Сабы[24] (о преподобном Ефреме Сирине мы не говорим здесь, потому что он в одинаковой мере принадлежал и Нисивину, и Эдессе, а затем речь о нем как представителе монашества сирийского уже была выше: здесь же можно будет сказать лишь о его учениках). "Иулиан, которого окрестные жители из уважения прозвали Саввою (имя, на греческом языке означающее пресвитера или старца), - пoвествует блаженный Феодорит, - утвердил свою подвижническую келлию в древней Парфянской стране, называемой ныне Осроем. Эта страна к западу простирается до берегов Евфрата, к востоку граничит с владениями римскими... Удалившись в глубину пустыни и нашедши здесь нерукотворенную келлию, выделанную нехорошо и некрасиво, но способную дать хоть тесный приют желающим уединения, с радостью поселился на этом месте, считая его лучше великолепных чертогов, блистающих золотом и серебром. Здесь-то проводил он жизнь, однажды в неделю принимая пищу; пищею его был хлеб ячменный, и то отрубяный, а приправою - соль, самым приятным питием - самородный ключ воды; и все это употреблялось не с пресыщением, но в мере, принятой раз навсегда. Утешением же и самым приятным и светлым торжеством служили для него псалмопения Давидовы и непрерывная беседа с Богом[25] . Многие из живших и вблизи его, и в отдаленности от него, учились у него такому любомудрию... Таким образом, около Иулиана вскоре собралось десять человек, потом это число удвоилось и утроилось и, наконец, достигло до ста. И хотя их было столько, их всех вмещала та же келлия. Питались же и они, подобно своему начальнику, ячменным хлебом, приправленным солью. А в свое время они собирали дикие овощи, складывали их в сосуды и вливали в них нужное количество рассола, - и это держали в запасе на случай нужды для больных"[26] . Что касается внутреннего распорядка обители Юлиана, то из рассказа Феодорита видно, что насельники юлиановского монастыря с начала дня (еще до зари, следовательно, почти ночью) приносили Богу псалмопение в келлии общее, а после зари по два удалялись в пустыню и там один, преклонив колена, приносил Богу подобающее поклонение, а другой, стоя, пел в это время пятнадцать Давидовых псалмов; потом они менялись положениями: первый, стоя, пел псалмы, а второй, припадши к земле, молился. "И это они делали, - замечает Феодорит, - постоянно с утра до сумерок. Пред закатом же солнца, отдохнув немного, одни - отсюда, другие - оттуда, - все со всех сторон сходились в келлию, и вместе воспевали Господу вечернюю песнь"[27] . Важно, конечно, установить хронологию подвигов Юлиана. Феодорит точных дат не ставит, но у блаженного Феодорита есть в его рассказе об Юлиане одна, если так можно выразиться, xpoнoлогическая обмолвка, для нас драгоценная. Именно, рассказывая о путешествии Юлиана в Антиохию для подавления распространившейся там apиaнской ереси и прекращения ложных о нем слухов, будто и он принадлежит к этой новоявленной вере[28] , блаженный Феодорит, между прочим, сообщает о том, как старец по дороге в Антиохию после двух или трех дней путешествия по пустыне однажды пришел ночью в некоторое селение. Здесь одна богатая женщина, узнавши о прибытии такого святого мужа, пришла получить от него благословение и, павши к ногам его, просила остановиться для отдохновения в ее доме. Старец согласился, несмотря на то, - говорит блаженный Феодорит, - что более сорока лет не имел подобного случая. Если предположить, что путешествие Юлиана в Антиохию было в начале 70-х годов IV столетия, то, следовательно, начало его подвижнической жизни должно падать на первые тридцатые годы IV столетия. Из многочисленных учеников Юлиана блаженный Феодорит называет Иакова Перса, знаменитого и уважаемого не только между своими, но и в училищах любомудрия (т. е. монастырях) в Сирии, и Астеpия, который поступил в ученики к Юлиану еще юношей[29] . Из подвижников, живших близ Эдессы, следует отметить, кроме того, еще Афраата, о котором блаженный Феодорит говорит в 8-й главе своей "Истории Боголюбцев", и блаженного Авраамия, который (как это, по словам Tillemont'a[30] , внушается весьма близкими отношениями к нему преподобного Ефрема Сирина, оставившего нам "Житие блаженного Авраамия и племянницы его Mapии"[31] ) жил возле Эдессы. Об учениках самого преподобного Ефрема говорит Созомен (III, 16), содержатся о них сведения в "Завещании святого Ефрема"[32] . Вот их имена: Аба, Авраам, Симеон, Мара Ангельский, Зиновий Гезиртский, к ним можно присоединить еще Исаака и Иакова. А двое из учеников "сирийского пророка" прямо осуждаются им за ересь (Павлона или Павлин Арвад или Арват). Последнее обстоятельство знаменательно: оно показывает, что даже обаяние великого учителя не могло предохранить от ложных учений.

От Осроины перейдем к Келе-Сирии. "Cиpия же или так называемая Кела (Углубленная), и страна за нею, кроме Антиохии, хотя медленнее принимали христианство, однако не оставались также без духовных любомудрствователей. И эти мужи были и казались тем мужественнее, чем больше испытывали ненависти и козней от тамошних жителей: они великодушно противодействовали им, не защищаясь и не отмщая за себя, но с готовностью перенося оскорбления и пoбои со стороны язычников. Таковы были, как я слышал, Валентин, которого одни почитают уроженцем Эмессы, а другие - Арефузы, еще соименник его (т.е. другой Валентин) и Феодор, - оба из Титтов, номы апамийской, также Мароза, из Нехилов, Васс, Вассон и Павел, который, происходя из селения Телмисы, во многих местах основал много общежительных монастырей и, как следовало, руководил их к уразумению любомудрия, а наконец, в стране так называемой Югате устроил величайшую и знаменитейшую общину монахов"[33] . Как видим, в этом своем перечислении собственно сирийских иноков, Созомен сознательно, о чем он и заявляет, обходит Антиохию, бывшую центром иноческой жизни в данном округе в лице своих многочисленных обителей, расположенных вблизи нее, откуда, как по радиусам, раскидывались одна за другою обители антиохийского округа. О последних мы узнаем, главным образом, из "Истории Боголюбцев" блаженного Феодорита, список которого становится особенно полным и приближающимся к всеисчерпывающей полноте, когда речь идет о провинции, к которой принадлежал епископский город Феодорита Кир. Что же касается первых, то изображение жизни антиохийских монастырей дается в творениях знаменитого антиохийца, бывшего некогда насельником этих монастырей, святителя Иоанна Златоуста. Мы сначала скажем об антиохийских обителях на основании творений святителя Иоанна Златоуста, а потом перейдем к обителям, находившимся более или менее близко от Антиохии, но в пределax первой и второй Cиpии, Сирии Евфратской, и Финикии".

И в данном случае, т. е. когда речь идет об антиохийских иноках, надо опять начинать с обитателей гор, насельников нагорных монастырей возле Антиохии. Последняя, как известно, находилась при соединении хребтов Ливана и Тавра, на северном склоне горы Сильпия[34] . Стремившиеся к подвижничеству обитатели шумного и многолюдного (по Златоусту - 200 тыс. человек) города, естественно, уходили в близлежащие горы и здесь начинали практику аскетизма. Там было несколько обителей, в одной из которых четыре года (375-378) провел в иноческих подвигах cвятитель Иоанн Златоуст, оставивший этот образ жизни и пребывание среди нагорных иноков лишь по жестокой болезни, бывшей следствием его чрезмерных подвигов в нагорном монастыре. Как знающий по собственному опыту жизнь нагорных иноков Антиохии, святитель Иоанн Златоуст в своих беседах к жителям Aнтиoxии неоднократно рисует перед своими слушателями картины жизни соседних отшельников. "Самые жилища монахов уже предуведомляют о иx благоденствии. Избегая рынков, городов и народного шума, они предпочли жизнь в гopax и вертепах... Здесь они размышляют уже только о цapcтвии небесном, беседуя в безмолвии и глубокой тишине с лесами, горами, источниками, а наиболее всего - с Богом... И одежда их соответственна их мужеству. Они облечены не в длинные одежды, как люди изнеженные и расслабленные, но одежды их приготовлены как у оных ангелов - Илии, Елисея, Иоанна и прочих апостолов: у одних из козьей, у других из верблюжьей шерсти, а некоторым довольно и одной кожи, и то ветхой"[35] ... "Они каждый день сражаются, умерщвляют врагов и побеждают все восстающие на них похоти... Пьянство и пресыщение побеждено у них питием воды. За трапезою следует трезвение и бодрствование"[36] . Во всех поступках, помыслах и занятиях своих иноки сохраняли глубокое смирение. "Все возбуждающее гордость и самомнение в человеке, как то: пышные одежды, великолепные дома, множество слуг - все это удалено оттуда. Сами они разводят огонь, сами колют дрова, сами варят пищу, сами служат приходящим. Там не позволят, чтобы кто оскорблял другого, не увидишь оскорбленных... Нет там ни принимающих приказания, ни приказывающих, но все - слуги, каждый омывает ноги странников; не разбирают они, кто к ним пришел, но делают это для всех равно; нет там ни больших, ни меньших. Чтo же, не значит ли это, что нет там никакой подчиненности? Хотя есть там и низшие, но высший не смотрит на это, а почитает себя ниже их и через то делается большим; у всех - один стол, как у пользующихся услугами, так и у служащих им; у всех одинаковая одежда, одинаковый oбpaз жизни. Больший там тот, кто предупреждает другого в отправлении самых низких работ"37 . А вот что говорит святитель Иоанн Златоуст о молитвенных подвигах нагорных иноков. "В полночь сам настоятель будит иноков и они, едва начинает восходить солнце или еще до рассвета, встают от ложа бодры и свежи. Их не возмущает ни печаль, ни забота, ни головная тяжесть, ни труд, ни множество дел. Они живут, как ангелы на небе. Поспешно встав с ложа, бодрые и веселые, все вместе с светлым лицом и совестью составляют один лик и как бы едиными устами поют гимны Богу, славя и благодаря Его за все благодеяния, от Него ниспосылаемые роду человеческому... Потом, пропевши свои гимны с коленопреклонением, прославленного ими Бога они призывают на помощь в таких делах, которые другим нескоро бы и на ум пришли. Они не просят ни о чем настоящем; у них не бывало об этом и слова; а просят о том, чтобы им с чистою совестью и преуспеянием в добродетели окончить cию многотрудную жизнь и благоуспешно переплыть cиe бурное море и чтобы в день страшного суда Христова не услышать оного грозного гласа: не вем вас. Молитвы же их начинает отец и настоятель. Потом, как вставши окончат cии священные и непрестанные молитвы, с восходом солнечным каждый идет к своему делу, и трудами многое приобретают для бедных[38] . Монахи не только когда поют и молятся, но и когда сидят за книгами, доставляют зрителям приятное зрелище. Когда пение кончится, один берет Исаию и с ним разглагольствует, другой беседует с апостолами, третий читает книги других писателей и любомудрствует о Бoге, о мире, о предметах видимых и невидимых, чувственных и духовных, о ничтожности жизни настоящей и о величии жизни будущей"[39] . Святитель Иоанн Златоуст с высоким уважением говорит и о женах-подвижницах. "Девы, еще не достигшие двадцатилетнего возраста, проводившие все время в своих покоях, воспитанные в нeге, почивавшие на мягком ложе, пропитанные благовониями и дорогими мастями, нежные по природе и еще более изнеженные от усердных ухаживаний, не знавшие в продолжение дня другого занятия, как только украшать свою наружность, носить на себе золотые уборы и предаваться сластолюбию, не делавшие ничего даже для себя, но имевшие множество служанок, носившие одежды более нежные, чем самое их тело, употреблявшие тонкие и мягкие покрывала, постоянно наслаждавшиеся запахом роз и подобных благовоний - эти девы, быв внезапно объяты огнем Христовым, бросили всю эту роскошь и пышность; забыв о своей нежности, о своем возрасте, расставались со всеми удовольствиями и, подобно храбрым бopцaм, вступили на путь подвигов. По-видимому, говорю я невероятное, однако же верное. Я слышал, что эти столь нежные девы достигли такой строгости в жизни, что надевали на свои нагие тела самые грубые власяницы; ноги их оставались босыми и ложем их были тростниковые прутья; большую часть ночи проводили они без сна. Трапеза у них бывает только вечером, трапеза, на которой нет ни трав, ни хлеба, а только бобы, горох, елей и смоквы. Постоянно заняты они прядением шерсти и другими более трудными рукоделиями, чем какими занимались у них служанки. Они взяли на себя труд лечить больных, носит одры их, умывать ноги им. Мнoгие занимаются приготовлением для них пищи"[40] . Из замечания о настоятеле, а с другой стороны, из последней характеристики видно, что среди иноков были и живущие общинами, и отшельники (и отшельницы). Но и первые, и вторые одинаково занимались молитвою, чтением Священного Писания, пением духовных гимнов и физическим трудом, последним соответственно условиям их жизни - общежительной или отшельнической: иное требовалось в общежитии, и в сущности очень мало работали отшельники для себя. Они если что делали, то, большею частью, для других. О великих подвигах любви, проявленных нагорными антиохийскими иноками в страшное для антиохийцев время, когда они ожидали царского гнева зa свое преступление (низвержение статуй), будет сказано впоследствии. Из числа нагорных антиохийских иноков по именам известны: Македоний Критофаг или Ячменоед, устраивавший свое жилище в глубоких пещерах. Этот подвижник и есть один из тех, которые дерзновенно предстательствовали за несчастных антиохийцев (о нем см. Hist. rel. блаженного Феодорита, с. 13). Затем еще могут быть названы: Роман (Hist. rel., с. 11), Зинон (с. 12), Петр Галатиец (с. 9).

Как от некоего центра по его перифериям, своего рода венцом окружало Антиохию множество монастырей. К северу от Aнтиохии непосредственно начинается горный хребет Аман, становящийся чем дальше, по направлению к Тавру, тем возвышенней. У одной из сравнительно небольших гор этого хребта расположены были две иноческие обители: одна на вершине горы, а другая внизу при ее подошве. Основателем их был преподобный Симеон Ветхий (во второй половине IV века). Он сначала подвизался в одной пещере в окрестностях Антиохии, а затем, ища безмолвия, переселился на одну из гор Аманских. После того, как он возвратился из путешествия на Синай, к нему стали стекаться люди со всех сторон и некоторые здесь же оставались. Несколько северо-восточнее Аманских обителей находилась знаменитая лавра Гиндарская, основанная учеником преподобного Юлиана Сабы Астерием в конце IV века. Город Гиндар, о котором как "акрополе Кирестики и удобном для разбойников убежище" упоминает еще Страбон41 , лежал к северо-востоку от Антиохии приблизительно в 50 километрах, на пути из Антиохии в Кир (ныне Джиндарес[42] ). Епископ этого города Петр присутствовал на I-м Вселенском coбopе в Никее и на соборе Антиохийском 339 г., осудившем святителя Афанасия Великого. Но в данном случае, т. е., когда речь идет о лавре Гиндарской, надо разуметь не этот город Гиндар, а простое, хотя и большое, селение этого имени близ Aнтиохии, как это вытекает из слов блаженного Феодорита[43] . Основатель этой лавры Acтepий, по словам блаженного Феодорита, "был юноша благородного происхождения, воспитанный в неге, но имевший ревность о благочестии, превосходившую его силы", в доказательство чего блаженный Феодорит приводит случай, имевший место еще тогда, когда сей Астерий был учеником знаменитого Юлиана Сабы. Однажды он взялся сопутствовать своему старцу в пустыню в путешествии не обыкновенном, совершавшемся в обители Юлиана ежедневно, а гораздо более продолжительном, и едва-едва не умер, будучи спасен лишь чудесным появлением источника в пустыне по молитвам своего святого старца. Последний, замечает блаженный Феодорит, ясно провидел будущее назначение этого юноши как основателя монастыря Гиндарского. "Спустя много времени (чсьнпйт рпллпът ауфеспн), будучи призван Божественною благодатью руководить многих других к тому же совершенству, он (Астерий) открыл в окрестностях Гиндара подвижническую обитель". Из числа подвизавшихся в этой обители следует отметит Акакия, впоследствии известного епископа Верийского... Строгое общежитие, по-видимому, наблюдалось в другом недалеко отстоявшем от Антиохии монастыре-киновии Маратонской, основанной преподобным Феодосием Антиохийским (который сначала основал подобную обитель Скупель в окрестностях киликийского города Роса на берегу Исского залива). Этот преподобный Феодосий позаботился чудесно снабдить свой монастырь, расположенный внизу крутой скалы, водопроводом[44] . К востоку от Антиохии, на пространстве между этим городом и Bepиeй, в отрогах Аманского хребта, поднималась высокая гора с конусообразною вершиною и с постепенно понижающимися склонами, очень высокая. От вершины своей она называлась Корифою. На ней по всем склонам были рассеяны обители подвижников и уединенные келлии. Известна одна знаменитая в свое время Корифская обитель, расположенная на покатом холме упомянутой горы, обращенном к селению, находившемуся у подошвы этой горы и называвшемуся на местном наречии Теледою (_______). Она была основана во второй половине IV века преподобным Аммиамом, затем она была прославлена пребыванием здесь великого подвижника Евсевия, который был убежден преподобным Аммиамом для пользы братий стать в ней настоятелем, и сделалась рассадником других корифских обителей[45] . Одною из корифских обителей была обитель Евсевона, основанная в конце IV века учениками Евсевия Авинионом и Евсевоном. В ней начинал свою подвижническую жизнь преподобный Симеон Столпник; поэтому речь о ней еще будет впереди. К северу от Aнтиoxии шел горный хребет Аман. У одной из гор этого хребта, служившей прежде местом безумного служения идолам, преподобный Симеон Bетxий во второй половине IV века основал два "училища любомудрия", т. е. монастыря, один на вершине горы, а другой внизу ее, при самой подошве[46] . В первой же Сиpии к юго-востоку от г. Халкиды (ныне Kinnesrin) лежала знаменитая в истории cиpийcкогo монашества пустыня Халкидская, которая была населена множеством иноков (Фиваида сирийская)[47] . Здесь подвизался не раз упоминавшийся уже преподобный Маркиан[48] , затем Авит, Авраамий и другие. Но, кажется, больших обителей в этой пустыне не было. Подвижники халкидские жили или в полном уединении, или очень небольшими группами в два-три человека.

Во второй Cиpии, в окрестностях Апамии, находились монастыри Hикеpтcкиe, основанные преподобными Агапитом и Симеоном, учениками славного Маркиана, возле "большого и многолюдного селения, называемого Никертами" (_______)[49] . Возле города Селевковила учеником того же Маркиана Василием была основана обитель Селевковильская[50] .

В Cиpии Евфратской (Euphratensis) следует отметить киновию преподобного Публия, основанную во второй половине IV века. Она находилась в тридцати стадиях от г. Зевгмы, расположенного на берегу р. Евфрата. Сначала преподобный Публий со своими учениками жил в отдельных хижинах, хотя это не мешало поддерживать ему в своем братстве порядки строгого общежития относительно пищевого режима, но затем по совету некоторых своих друзей всю братию своего монастыря свел в одну большую хижину, чем завершил в ней cтpогий общежительный строй. Ввиду различия по языку и национальности насельников своей обители, преподобный Публий установил попеременное употребление греческого и сирийского языка за богослужением в монастырском храме[51] .

В обеих Финикиях в описываемое время было также немалое число подвижников, но из целых обителей здесь можно указать лишь одну общину монахов в Югате, основанную, по свидетельству Созомена, Павлом, происходившим из селения Телмисы[52] .

Мы видим, таким образом, что во второй половине IV века в cтpaнax сирийских на всем их протяжении от Ливана до возвышенностей Aрмении иноки, как говорит историк Созомен, "весьма размножились" и что к началу V века эти страны покрылись целою сетью монастырей и монашеских келлий[53] .

Каким уставом регулировалась жизнь сирийского монашества во второй половине IV века и что общего было, кроме великой аскетической идеи, в разнообразных подвигах известных истории представителей этого монашества в рассматриваемое время?

Во второй половине IV века, как известно, существовал писанный устав преподобного Пахомия Великого[54] и был написан устав иноческий святителя Василия Великого (разумеются его "подвижнические уставы подвизающимся в общежитии отшельничестве", "пространные правила, изложенные в вопросах и ответах" и "краткие правила")[55] . О других монашеских уставах (преподобного Антония Великого; преподобных Серапиoнa, Макариев и Пафнутия) не говорим, потому что все эти правила считаются - и справедливо - неподлинными. Но как показывает эта краткая историческая справка, уставы IV века касались только общежитий: первый из них принадлежит основателю этого вида (киновитского) монашеской жизни, а второй - его ревностному защитнику и организатору. Анахоретство в его разных проявлениях писанной регламентации не подлежало. Но и монастыри замкнутые и общежительные, т.е. киновии, в странах сирийских и северо-месопотамских в рассматриваемое время также жили не по каким-либо писанным уставам, а почти исключительно на основании примеров и изустных (редко записанных) отдельных наставлений своих авв и настоятелей - выдающихся подвижников56 . Нельзя полагать, что устав святителя Василия Великого уже в данную пору оказал сильное влияние на жизнь сирийских киновий. Наоборот, из жития святителя Василия Великого мы узнаем, что он путешествовал с целью наблюдения монашеской жизни по разным странам Востока, в том числе и по Cирии и Месопотамии. Вынесенными из этого путешествия наблюдениями святитель Bacилий Великий воспользовался при начертании своего подвижнического устава. Таким образом, скорее можно говорить о влиянии сирийского монашества на устав святителя Василия Великого, чем наоборот. Правда, в "Истории Боголюбцев" блаженного Феодорита в рассказе о подвижнике Зиноне упоминается, что этот подвижник, родом из Понта, "напоялся, как сам говаривал, источниками Василия Великого"[57] , но свою иноческую жизнь возле Антиохии Зинон начал, по свидетельству того же блаженного Феодорита, после смерти императора Валента (378 г.), и из краткого повествования oб образе жизни сего великого подвижника не видно, чтобы он был проводником монашеских законоположений святителя Василия Великого в среду сирийских иноков[58] . Нельзя указать близких точек соприкосновения сирийских киновитов с иноками Тавеннисийского общежития и проникновения в сирийские страны пахомиевских традиций, если не доверять житию Мар-Авгена Излийского, чего делать, как нами раньше было показано, нельзя. Из оставшихся литературных произведений, принадлежащих выдающимся сирийским писателям-аскетам, можно назвать лишь одного преподобного Ефрема Сирина, в многочисленных творениях которого мы встречаем рассеянные отдельные наставления его своим отечественным подвижникам, могущие послужить материалом для цельной картины жизненного уклада сирийских иноков, но не являющиеся частями вероятно не существовавшего в данное время полного "устава" сирийско-месопотамских монашеских общин. Но упомянутые многочисленные наставления преподобного Ефрема Сирина производят такое впечатление, что строй монашеской жизни к его времени уже выработался прочный и он говорит о явлениях всем известных и требующих лишь детального рассмотрения и исправления вкравшихся недостатков.

Отсутствие определенного и более или менее полного устава иноческой жизни на сирийской почве объясняется индивидуалистическим направлением сирийского монашества, питавшего особенную склонность к чистому анахоретству. Но наряду с широко раскинувшимися отшельническими одиночными келиями существовали в сирийских странах, хотя сравнительно в малом количестве, и типические киновии, как это было нами отмечено раньше, и вообще эти два вида монашества и здесь, как и в Египте и Палестине, считались основными и вполне законными. Так, например, святой Ефрем Сирин, давая наставление "младшему подвижнику", говорит при этом cледующее. "Если находишься в пустыне, в уединении, то изучай подвиги и преспеяние совершенных отшельников. А если пребываешь в общежитии, то не пренебрегай общежительными правилами... Пребывая в общежитии, не уклоняйся от апостольского и законного правила"[59] .

Воззрения на смысл жизни и основные черты жизненного поведения у всех сирийских аскетов какого бы то ни было вида монашеской жизни были, конечно, одинаковые. И те, и другие прекрасно изображены в творениях преподобного Ефрема Сирина и в "Истории Боголюбцев" блаженного Феодорита. В этих произведениях отпечатлелся тот религиозный идеал, которым были одушевлены сирийские иноки, и тот тип религиозно-нравственной духовной жизни, какой создался под могучим влиянием этого высокого идеала. Богообщение и вселение Божественной благодати в душу подвижника - вот какова была последняя цель чрезвычайных подвигов сирийских иноков. Хорошо и образно выразил это Македоний Критофаг, когда на вопрос охотников, случайно нашедших его на гopе, - что он делает здесь, ответил: "И я уловляю здесь моего Бога, усиливаюсь постигнуть Его, всем сердцем желаю узреть Его и никогда не оставлю этой прекрасной ловли"[60] . Но если этот идеал Богообщения является общим для иноков всех стран и веков, то в жизни сирийских иноков рассматриваемого времени он принимал некоторые своеобразные черты, весьма характерные именно для этих представителей великой аскетической идеи. Покаяние и умиление - вот в чем ближайшим образом преломлялся религиозный идеал сирийского монашества. Известно, что преподобный Ефрем Сирин является несравненным учителем покаяния. Mнoгие страницы его творений, посвященные выяснению необходимости и спасительности непрестанного покаяния и сокрушения о грехах, не имеют себе подобных во всей святоотеческой литературе. Читая их даже теперь, на расстоянии полуторы тысячи лет после того, как они написаны, как бы слышишь то внутреннее душевное рыдание и стенание, которое их породило. О Феотекне, преемнике Пyблия пo управлению созданной этим последним подвижником киновии (над отделением греков), блаженный Феодорит говорит, что он "ночью и днем проливал слезы сокрушения"[61] . За то и доходили сирийские подвижники IV века до чрезвычайного умиления - этого великого дара, заменяющего или, лучше сказать, приводящего с собою многие добродетели. Преподобный Ефрем Сирин молился Богу даже о том, чтобы Господь ослабил волны Своей благодати, даруемой ему, ибо сердце его не может выдержать такого обилия ее. Внешним выражением одушевлявшего с особенною силою сирийских иноков духа покаяния является, напр., хотя бы то, что у них более, чем у иноков других стран той же эпохи, были в употреблении частые земные поклоны и лежание ниц. Уже было указано, какое мoлeниe Богу (после общего в монастыре) приносили иноки, жившие под руководством знаменитого подвижника Юлиана Сабы (†367г. по Chron. Edess. Критику этой даты см. в Acta sanctorum. Octobris, VШ, p. 352)[62] . Удаляясь в пустыню по двое, они там молились таким образом, что один стоя читал 15 псалмов Давида (=1/10 псалтири), а другой в это время лежал ниц на земле, потом они переменялись: второй начинал читать псалтирь, а первый падал на землю. То же говорит об антиохийских нагорных иноках святитель Иоанн Златоуст ("пропевши свои гимны с коленопреклонением"). Думается, что в этих проявлениях глубочайшего религиозного смирения сирийских иноков сказалась и чисто семитская черта их национального характера. Восточные семиты, давшие из своей среды богоизбранный народ еврейский, при правильном духовном развитии всегда отличались глубокою религиозностью. Может быть, и окружающая природа Сирии и Месопотамии влияла на такое глубокое покаянно-умилительное настроениe cиpийcкиx подвижников. В этой прародине человечества и местонахождении рая, стране великих рек и высоких гор, сильных гроз и благорастворенного воздуха, ярких звезд и ослепительного света солнца легко можно было дойти до состояния глубокого умиления, а созерцание разрушенных временем великих городов древности, тяжелые политические и социальные условия естественно возбуждали чувство полной суетности настоящей земной жизни и создавали смиренно-покаянное настроение. В одном из "умилительных" слов преподобного Ефрема Сирина содержится указание на такое именно воздействие окружающей природы на дух сирийского подвижника. "В один день, встав очень рано, - говорит о себe преподобный Ефрем Сирин, - ходил я с двумя братиями вне благословенного града Эдессы, возвел очи свои на небо, которое подобно чистому зеркалу со славою осиявало звездами землю, и в удивлении сказал: "Если звезды сияют с такою славою; то кольми паче праведные и святые, сотворившие волю Святого Бога, в тот час, когда придет Господь, воссияют неизглаголанным светом спасительной славы". Но вдруг, - продолжает далее преподобный Ефрем Сирин, - при воспоминании о страшном оном Христовом пришествии содрогнулись кости мои, и, ощутив смущение в теле и душе, заплакал я с сердечною болью и сказал, воздыхая: "каким я, грешник, окажусь в этот страшный час"? и т. д.[63] . Нападения персов, затем исаврийцев и других варваров, сопровождавшиеся пленением многих мирных жителей, располагали надеяться не на внешнюю силу, а на Бога Живого и благодарить Его за то, что Он избавляет от необходимости созерцать варварское нечестие в чужой стране. "Не могу оставаться с этим братом", - сказал некий новоначальный по отношению к своему сожителю. "А если бы ты попался к варварам и отдан был на руки какому-нибудь варвару, то ужели бы мог сказать: не хочу жить с ним", - возразил на это другой инок. Это указание на столь частое явление в сирийских странах сразу возымело свою силу и недовольный сожителем брат только и мог сказать: "Прости меня"[64] . История Малха, "пленного монаха", рассказанная блаженным Иеронимом[65] , встретившимся с этим монахом в Халкидской пустыне, говорит о том же. Тяжелым пленом у сарацин был наказан Малх за своевольный выход из монастыря на родину. О социально-экономических условиях тогдашней эпохи, дополнявших ряд побуждений, по которым жители Сирии и Месопотамии выходили из своих обществ и вступали в общины монашеские, много распространяться не следует. О тяжести государственных и общественных повинностей красноречиво говорят письма блаженного Феодорита Кирского к властям. Такую бедственную и суетную жизнь представлялось более разумным переменить на жизнь высоких созерцаний и служение единому Господу - Царю Небесному. О нравах или, вернее, о распущенности населения городов Востока, в частности, великолепной Антиохии на Оронте, можно заключать на основании творений святителя Иоанна Златоуста. Понятно, что души, вырвавшиеся из этого омута безнравственности и роскоши и пришедшие, по терминологии великого антиохийского учителя, в "здоровое состояние", даже по чисто психологическому закону контраста начинали совершенно противоположный образ жизни среди всяких добровольных лишений и ограничений и достигали глубокого душевного мира и состояния умиления пред милосердием Божиим, извлекшим их из сети мирских и пагубных удовольствий.

В общем весь строй и тон жизни сирийских подвижников во второй половине IV века был строго аскетический и даже более повышенный в этом направлении, чем аскетическая практика современных им египетских отшельников и киновитов. Правда, преподобный Иоанн Кассиан, лично побывавший в Египте и живший в Вифлееме, говорит, по-видимому, о противоположном[66] . Но, быть может, отсутствие собственных непосредственных наблюдений над жизнью сирийских иноков и несколько иной взгляд на назначение внешних подвигов в деле спасения повели его к этому не совсем точному заключению. Наоборот, данные, содержащиеся в сочинениях самого преподобного Иоанна Кассиана, касающиеся монашества (напр., богослужения), говорят именно о чрезвычайном аскетическом самоотвержении сирийских иноков, которое можно различно оценивать с разных точек зрения, но которое есть несомненный исторический факт.