3. Согласно догматическому учению православной церкви, вселенский собор является собранием епископов всей церкви для решения вопросов, имеющих общецерковное – вселенское – значение. Этот формальный признак не исчерпывает понятие вселенского собора. Состав вселенского собора мог изменяться в сторону его расширения. На VII Вселенском соборе в качестве полноправных членов участвовали монашествующие. Помимо этого, не всякое собрание с соблюдением формальных признаков считается вселенским собором. История показывает, что некоторые соборы при соблюдении всех формальных признаков не получили признания как вселенские соборы. Наряду с истинными вселенскими соборами существовали и ложные соборы, отвергнутые церковью, как, например, Ефесский собор 449 года, заклейменный в истории наименованием «разбойнического» собора{23}. Недостаточность формального признака восполняется внутренним признаком. Только то собрание является собором, решения которого богодухновенны. VII Вселенский собор торжественно провозгласил, что все бывшие до него соборы «от единого и того же Духа быв просвещены, полезное узаконили» (правило 1). Об этом же свидетельствует и соборная формула, имеющая свое начало в Иерусалимском апостольском собрании: «Изволися Духу Святому и нам…» (Деян 15:28). Собор возвещает волю Божию через откровение Духа Святого, и только такой собор есть действительный, а не ложный собор. Таким образом, внутренний признак состоит в истинности, как откровения воли Божией, постановлений собора. Этот внутренний признак находит свое выражение в свидетельстве самого собора о себе: «Изволися Духу Святому и нам…» – и в свидетельстве Церкви, которая принимает его как подлинный и действительный собор. Решающим фактором является признание Церкви. Насколько это признание необходимо, следует из того, что формально неправильное собрание может быть признано Церковью вселенским собором, как, например, II Вселенский собор, который совершенно не имел представителей западной церкви, или III Вселенский собор, который был небольшим собранием епископов, сторонников Кирилла Александрийского. Признание Церковью собора есть свидетельство самой Церкви о том, что решения собора истинны, что они – выражение воли Божией. Церковь, признавая собор, свидетельствует о самой себе – в Духе о Духе Святом, Который в ней живет и проявился на соборе.

Из сочетания формального и внутреннего признака нетрудно усмотреть самое существо вселенского собора. Оно есть собрание, ибо только этим решение собора отличается от учения одного лица, которое может быть церковью признано за истинное. Это собрание есть собрание епископов, через которых представляется вся Церковь во всей ее полноте, т. е. оно есть собрание вселенской церкви для обсуждения и постановления истинного решения вопросов кафолического значения через откровение Духа Святого.

Современное догматическое представление о вселенской церкви не совпадает с апостольским. Как мы видели, каждая церковная община, как эмпирическое воплощение небесной церкви, есть Церковь во всей ее целостности и полноте, и церковное ее собрание является собранием Церкви. Однако понятие собора не может быть приложимо ко всякому церковному собранию. Выше мы различали церковные собрания, занятые обсуждением вопросов, кафоличность которых находится в латентном состоянии, и собрания для решения вопросов с активной кафолической природой, которые требуют принятия их другими церковными общинами. Последние полностью отвечают данному выше определению существа вселенского собора и дают нам возможность дать определение собора, отвлекаясь от предикатов «вселенский» и «поместный», которые связаны с современным каноническим представлением о Церкви. Собор есть церковное собрание как собрание членов Церкви со Христом для обсуждения и решения вопросов кафолической природы. Если бы в эмпирической действительности существовало только одно эмпирическое воплощение Церкви, то его церковное собрание было бы собором всякий раз, когда оно решало бы вопросы, связанные с церковной жизнью. Однако в эмпирической жизни Церковь явлена во множестве ее эмпирических проявлений. Рядом с церковным собранием одной церкви существуют церковные собрания других церквей. Решение одной церковной общиной вопросов кафолического характера должно быть решением церковных собраний других общин. Поэтому в эмпирической действительности собором является лишь то церковное собрание, постановления которого приняты другими общинами, т. е. постановления которого имеют открыто выявленный кафолический характер.

4. Определение собора в самом его существе, как оно дано выше, позволяет окончательно ответить на вопрос о характере Иерусалимского собрания. Мы признаем правильность церковной традиции и вслед за ней утверждаем, без всяких ограничений, что апостольское собрание в Иерусалиме было собором. В самом деле, как мы видели, Иерусалимское собрание было собранием Иерусалимской церкви. Это собрание обсуждало и решало вопрос кафолического характера, и его значение, и его решения были приняты церквами как церковная истина. Это был первый нам известный, и вообще первый собор в истории церкви. Он имел не только типологическое, но историко–генетическое значение для последующих соборов.

V{24}

1. Собор есть особый вид церковного собрания, от которого он не отличается формально, а только по характеру обсуждаемых на нем вопросов. Само церковное собрание, как мы видели, принадлежит к существу Церкви: Церковь есть собрание избранного, новозаветного народа Божьего со Христом. Собранность, сборность, соборность присуща Церкви, как таковой: она входит в самое ее существо и в самую ее ткань. Еще до первого своего собора Церковь была соборной. Входя в самое существо Церкви, соборность одинаково принадлежит небесной и земной церкви. Собор есть проявление присущей Церкви соборности, но и проявление, которое связано с эмпирическим существованием Церкви. Это последнее обусловило особый вид церковного собрания, которое нуждается в примате всего многообразия ее эмпирического бытия. Собор является конкретным выражением единства Церкви в множественности ее эмпирических аспектов. Множественность эмпирических церквей не раздробляет и не разделяет полноты и целостности Церкви как Тела Христова. В каждой отдельной церковной общине эта полнота и целостность проявляется в ее Евхаристическом собрании как икона небесной церкви на земле. Для совокупности эмпирических собраний церкви эта же самая полнота и целостность находит свое выражение в соборе. Это есть единство Того, Кто изображен на иконе земной церкви. Поэтому собор есть сама Церковь в ее эмпирическом воплощении. В силу этого собор, хотя и происходит в одной определенной общине, принадлежит одновременно всем общинам, так как Церковь воплощается в каждой общине. В эмпирическом аспекте это выявляется через церковную рецепцию. Поэтому все различие между церковной общиной, в которой происходит собор–собрание, и другими заключается в том, что первой дается откровение Духа, а остальные свидетельствуют об этом откровении. С одной стороны – собрание, с другой – церковная рецепция: таковы необходимые конструктивные элементы собора. Первый связан с мистической глубиной собора, второй – с эмпирической природой Церкви. В соборе эмпирическая разобщенность церквей преодолевается, в множественности церквей становится единством: единая, святая, соборная и апостольская Церковь.

2.Как для каждой отдельной церковной общины, так и для совокупности всех общин соборность требует «единства Духа в союзе мира» (Еф 4:3){25}. Это единство не вмещается полностью в эмпирической действительности, так как оно – единица во множественности – не эмпирическое понятие. Отсюда странный парадокс – ни в одном человеческом обществе, ни в одном человеческом союзе единство не давалось с таким трудом и такими усилиями, как в эмпирической церкви. Нигде не было, как в ней, столько несогласия и разногласия, которые почти что исключали любовь. И там, где всегда должно звучать Христово приветствие мира, чаще гремели проклятия. Только тем может быть объяснен этот парадокс, что единение в эмпирическом обществе – эмпирической природы, а потому может быть легче достигнуто, так как эмпирическая действительность меньше ему противится. Соборность, осуществляемая в эмпирическом мире, сверхэмпирична. Она требует такого единения, которое в павшем мире осуществляется только после Голгофы. «Мы проповедуем Христа распятого… Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор 1:23–24). Божия Премудрость открывается в мире через Голгофу, в голгофских мучениях. «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду стал как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его, и дал Ему имя выше всякого имени» (Флп 2:5–9). Кенозису второго Лица св. Троицы отвечает кенозис богочеловеческого Тела в эмпирической церкви. «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал 4:19). Соборность рождается и осуществляется в гефсиманском борении и скорбях: Евхаристическое собрание есть каждый раз повторяющаяся Голгофа.

2. Когда была установлена Церковь – «…созижду Церковь Мою…» {26}– она уже была соборной. Поэтому спрашивать об установлении соборов означает задавать вопрос об установлении самой Церкви. В момент ее установления Церковь таила в себе потенциальный собор. Когда появилась нужда в решении кафолических вопросов, она реализовала таящийся в ней собор. Такой первой исторической реализацией был Апостольский собор. И всякий раз, когда появлялась и появляется подобная нужда, собор может и должен быть осуществлен. Церковь соборна даже тогда, когда в ней не происходит собора, но собор есть свидетельство осознанной соборности. Таким образом, вопрос о возникновении соборов, который неоднократно ставился и ставится в богословской науке, является до некоторой степени недоразумением. Соборы возникли в церкви не потому, что они были установлены апостолами на Иерусалимском соборе; еще менее возникли они под влиянием внешних исторических соборов или путем перенесения готового института ????? 9{28}. Они не возникли, а только появились в определенный исторический момент. Конечно, этот момент можно отодвигать на любое время и оспаривать, что первый в истории был Иерусалимский собор или что существовал более ранний, нам совершенно неизвестный собор. Но это не будет иметь отношения к вопросу о возникновении и происхождении соборов.

VI

Первоначальная форма собора, с которой мы встречаемся в Иерусалимском Апостольском соборе, не только не сходна с современными, но является почти их антиподом. Различие между ними настолько глубоко, что даже может возникнуть вопрос, имеем ли мы дело с одним и тем же церковным явлением или с разными. В своей первоначальной форме собор есть сама церковь, взятая в определенном аспекте, обсуждающая и решающая вопросы кафолической природы. В историческом развитии собор постепенно приобретает черты правового института. В соборе, как церковном собрании, выступает непосредственно сама церковь во всей ее целостности. Собор как институт представляет церковь, говорит и действует от ее лица как ее орган. Он представляет церковь, как часть представляет целое. Только в наши дни собор становится органом церкви, конструированным на принципе представительства. Когда произошло превращение собора в церковный институт, голос самой церкви умолк, а вместо него остался голос ее высшего органа.

Собор как церковное собрание всегда равен сам себе, включая в себя всю полноту церкви. Нет высшего или низшего собора, полного или неполного – все соборы одинаковы по своему достоинству. Собор как церковный институт различается по степени (силе) представительства: митрополичьи и патриаршие соборы, поместный и вселенский собор. Только вселенский собор представляет церковь и говорит от ее имени, остальные соборы выступают не от имени всей церкви, а только ее части. В историческом процессе развития была потеряна целостность церковной природы собора. Такого рода изменения не могли произойти без соответствующего изменения догматического учения о Церкви и канонического устройства церкви.

Глубокий догматический сдвиг в церковном сознании, в силу которого церковная община потеряла свою независимость и целостность, повлиял на учение о соборах, хотя, с другой стороны, и самый процесс развития соборов содействовал изменениям в представлении о Церкви.

Различие соборов по их достоинству вызвало различие степени обязательности их постановлений. Решения соборов являются обязательными только в пределах их компетенции, за этими пределами они теряют свою обязательность. Понятие церковной юрисдикции, совершенно неизвестное первохристианству, в значительной степени связано с разным пониманием обязательности постановлений собора. Особенно важно, что природа обязательности постановлений собора как церковного института иная, чем собора в его первоначальной форме. Обязательность постановлений последних основана на полноте их церковной природы, обязательность первых носит правовой характер. Это постановления высшего законодательного органа или носителя высшей власти в церкви. В истории церкви мы встречаемся с двумя правовыми концепциями собора. Первая – собор как высший законодательный орган – была принята в Византии и отчасти на Западе; вторая – собор как носитель высшей церковной власти – продукт Нового времени. Именно такова была концепция Поместного собора Русской церкви 1917–1918 гг.: «В Православной Российской церкви высшая власть – законодательная, административная, судебная и контролирующая – принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клира и мирян»{29}. Московский собор 1917–1918 гг. происходил под знаком освобождения церкви от опеки государства. Русская церковь освободилась от правовой зависимости от государства, но правовое устройство Русской церкви, которое в значительной степени восходит к началу синодального периода, осталось прежним. Перемена, сама по себе очень значительная, свелась к тому, что на место высшей власти в церкви в лице русского императора поставлена была власть русского поместного собора. Любопытно отметить аналогию с идеологией реформационных соборов католической церкви. Эти соборы провозгласили принцип, что собор выше папы, т. е. что высшая власть в католической церкви принадлежит собору. Мысль деятелей католических реформационных соборов была скована принципом права. Освобождение от власти иначе мыслилось в пределах правового понимания церкви. Желая устранить папу как носителя высшей власти, реформационные соборы должны были неизбежно объявить себя высшей властью. В этом причина их неуспеха – папа оказался сильнее собора. До Московского собора 1917–1918 гг. Русская церковь была правовым институтом и таковым осталась после собора. Патриаршество в России 1917–1918 гг. не было восстановлением московского патриаршества до Петра Великого, а было продолжением синодального периода с патриархом во главе. В церковном устройстве, как оно мыслилось членами Московского собора 1917–1918 гг., не могло быть речи о признании постановлений высшей церковной власти. Церковь представлена как правовой институт. Высшая в ней власть – собор – строится на идее представительства. Если даже считать, что момент церковной рецепции содержится implicite в определении высшей власти Русской церкви, то она может иметь только правовой характер. Если бы она понадобилась, то это был бы своего рода церковный референдум, а не церковная рецепция.

Основные элементы в понятии собора – церковное собрание и церковная рецепция оказались утерянными в историческом процессе развития соборов, но, как ни велики изменения в форме и понимании собора, мы имеем дело с одним и тем же церковным явлением. Церковь всегда остается соборной, и эта ее соборность, которая не может быть изъята из церкви без нарушения самой природы Церкви, соединяет начальную точку соборного развития с ее последним для нас моментом. Может быть, процесс развития соборов находится в наши дни на крайней точке его амплитуды, после которой начнется возвращение к первоначальному пониманию собора. Чтобы быть плодотворным, оно должно быть не механическим повторением прошлого, а творческим приспособлением основ понятия собора к нашим условиям жизни.