— Глобальные процессы обмена информацией в мире стирают границы наций и государств. И предельно открытый мир XX1, в котором быть может даже станут невозможными уголовные преступления именно в силу его предельной прозрачности и тотального контроля, этот мир сможет существовать только в том случае, если даст максимальную свободу самовыражения при абсолютном минимуме запретов. Запретов, без которых социум просто рухнет — нельзя без разрешения взрывать дома, убивать людей, красть и так далее. Не мне вам рассказывать про несколько основных запретов… Впрочем, никто не будет эти запреты нарушать, поскольку, с одной стороны, минимальные бытовые потребности обеспечены, а с другой, каждый шаг фиксируется недреманым оком компьютеров. И если надо, тебя всегда найдут по оставшимся следам. Технически именно к этому обществу мы идем. И придем. Но именно это и есть максимальная свобода! Поскольку такой, казалось бы насквозь тоталитарный мир, может существовать и при этом быть достаточно гибким, чтобы еще и развиваться, только в том случае, если помимо нескольких фундаментальных запретов человеку в нем возможно делать ВСЕ остальное — ходить голым по улицам, прилюдно трахаться на площадях, жечь государственные флаги, высказывать любые идеи, том числе фашистские, принимать наркотики, совершать прилюдное самоубийство… Главное — непосредственно не покушаться на чужие интересы. Различить просто: пока я сам колюсь — это мое дело. А если тебя насильно пытаюсь наркотой уколоть — я преступник, непосредственно покушающийся на твою жизнь, здоровье и свободу. В мире будущего каждый отвечает за себя. Это мир свободы и ответственности, а не государственного патернализма, мир большего равнодушия человека к человеку, чем сейчас… Так что не бойтесь, никто вам не будет запрещать исповедовать ваше православие. Обывателю и государству это будет просто неинтересно.

— Обыватель и мне неинтересен. Я считаю, что православие, чем дальше, тем больше становится религией меньшинства, того меньшинства, которое обладает даром протестантства. И чтобы быть православным в XXI веке даже в России, не говоря уже о Западе, надо обладать даром свободомыслия. Число людей, которые способны всерьез относится к своим принципам, которые способны искренне верить, которые способны разрешить своим убеждениям влиять на свою жизнь… их число не зависит от политического климата, эпохи и религиозной обстановки в стране. Это число достаточно стабильно и примерно равно 10–15 % населения страны.

— Вы сами не представляете, что вы сейчас сказали! В обществе, вне зависимости от политических и экономических факторов, вне зависимости от общественного строя всегда рождается 4–5 % гомосексуалистов, менее одного процента дебилов и олигофренов, какой-то постоянный процент людей с больными почками и… 10 процентов православных. Получается, что православность — это биологическая обусловленность. Физиологическое строение организма. Может быть это поддается лечению?

— Зато я понимаю, что сейчас сказали Вы! В том грядущем обществе, которое мы называем «царством антихриста» от христианской веры будут именно «лечить». Православие будет считаться опасной болезнью… А для меня это означает непростой вопрос: традиционно христианство исходило из того, что человек в любой ситуации сохраняет свою внутреннюю свободу, а потому и нравственную ответственность за свой выбор. Но в психотропном обществе человеческая душа может быть изнасилована и даже «вылечена» помимо всякого согласия на то самого человека. Так по каким критериям будет судить Бог христанина, на которого напали на улице, вкололи ему обезволивающие препараты, и потом так перекроили его сознание, что он с восторгом топчет Распятие?

— Гомосексуалистами тоже бывают люди самых разных возрастов, конституций и профессий… Но на самом деле это безвредный для окружающих мозговой сдвиг. А кто, кстати, больше тянется к церкви? По моим наблюдениям больше тяготеют к религии люди пожилые, женщины, малообразованные… А из интеллигенции — технари или гуманитарии?

— В основном гуманитарии, конечно.

— Я так и знал. Худшая часть населения…

— Нет, у гуманитариев просто воспитан вкус к сложности. А православие — оно как раз сложно и порой противоречиво.

— Еще и противоречивое? Да, на такую лажу технаря не заманишь… Вот вы — человек раскрученный. Мелькаете постоянно на экране, в прессе. Вас коллеги не ревнуют? Ведь всякие закрытые сообщества — военные, чиновники — не любят выскочек из своих рядов. А клир?

— Духовенство — очень необычное сообщество. Оно не может быть «закрытым», потому что в него приходят люди из из самых разных слоев общества и с очень разными судьбами. В Москве каждый десятый священник выпускник МГУ. Хотя бы поэтому в этой среде не может быть аллергии ко мне.

— У меня сложилось, увы, весьма негативное впечатление от посещения русского монастыря святого Пантелеймона на Афоне. Было чувство, что «совок» там сохранился в большей степени, чем в светских структурах России. Не могли бы вы рассказать о переменах в русской церкви?

— Дело в том, что церковь не реформируема сверху[159]. А на самом деле перемены огромные. И добрые и плохие. Но они происходят очень неслышно. Раньше говорили, что наши свяшенники оторваны от жизни, от народа. Может, так оно и было Но за последние 15 лет все резко изменилось. И часто без каких-либо постановлений со стороны церкви, а просто в силу реальности. Что такое обычный священник русской церкви сегодня? Это человек, которого послали на приход, обычно даже не дав закончить семинарию. А приход что значит? Ему дали руинку. Сам восстанавливай, ни копейки тебе не дадим. И прежде чем священник становится духовником, он становится менеджером. Он в самой гуше жизни. И получается, страшно даже сказать, такой новый русский священник.

— С мобильным?

— Совершенно неизбежно. Но Вы поймите, вот эта нынешняя всероссийская стройка — она без лишних слов совершенно перестраивает русский характер. Люди покупают новые квартиры, постоянно ремонтируют старые. И в итоге есть надежда, что наша традиционная расхлябанность[160] останется в прошлом. Люди ощущают вкус труда и вкус заботы о своем доме, о среде своего обитания.