полностью погружен в опыт, как бы на берегу. Есть момент, когда опыт еще весь в

вас и когда к вам возвращается самосознание: вот этот момент, говорит Макарий,

и есть начало веры. Уверенность целиком тут, она присутствует с такой ясностью,

что не возникает никакого сомнения. Но пережитый опыт становится теперь

невидимым, и вера предстает нам как уверенность в том, что перестало быть

непосредственным опытом, она охватывает пережитый опыт, из которого мы вышли

или только еще выходим. Но в сердцевине веры, как ее определяет святой Макарий,

есть опыт.

Так вот, это возможно, только если у нас есть вера, основанная на опыте,

будь то внезапном или постепенном. Только при наличии ослепительного опыта,

подобного тому, какой открылся Савлу на пути в Дамаск (Деян9:1—9), или

опыта, который незаметным образом родился или развился в глубине нашей души,

имеем мы право сказать, что наша вера— в уровень опыта, отраженного в

Священном Писании. Иначе мы лишь можем сказать, что доверяем другим, которые

познали, открыли, почувствовали то, о чем мы еще ничего не знаем и что временно,

поскольку у нас нет никаких причин отрицать их опыт, мы принимаем его

действительность— но вера принадлежит им, мы ею лишь воспользовались. Они

обладают ею или, вернее, охвачены ею, мы ее берем взаймы— и это

совершенно иное положение вещей.

И здесь встает проблема сомнения. Сомнение означает двойственность, сомнение

означает дихотомию, разветвление, момент, когда путь раздваивается, момент

сомнения есть момент, когда мы приходим к пересечению путей и видим перед собой

две возможности. Обычно христианин, оказавшись на перекрестке, впадает в страх:

единственность, простота прежнего положения поставлена под вопрос, ему почти

кажется, что выбор, который он призван сделать,— чуть ли не богохульство.

В каком-то смысле сомнение указывает, что в нас есть неопытность, недостаток

понимания, что мы неспособны безошибочно сделать верный выбор. Свобода выбора,

свобода безразличия, о которой говорит Габриель Марсель, есть уже признак того,