тот же голос Божий говорит Аврааму: возьми своего сына, поднимись на гору и

принеси его в жертву Мне— то есть убей (Быт22:1—13). Каждый из нас

обернулся бы к Богу, к звуку голоса и сказал бы: да помилуй, Господи, Ты же

Себе противоречишь! Ты же Сам мне обещал, что этот мальчик будет началом целого

бесчисленного племени! Авраам поверил Богу больше, чем он мог поверить

слышанным словам, больше, чем он мог поверить себе самому. Он взял Исаака,

поднялся на гору, и этим показал не только то, что способен веровать, то есть

быть совершенно уверенным, что с ним говорит Бог, он показал, что вырос в такую

меру общения, близости с Богом, что смог Ему поверить без остатка, довериться

class="postLine">Ему даже против всякой логики, против всякой очевидности. Просто потому, что

говорит Бог, Которому он верил, Которого он познал, он смог Ему поверить и

соответственно поступить. И Бог не обманул Авраама. Он его испытал до конца, но

когда речь дошла до убийства, до смерти этого мальчика, тогда Бог остановил его

руку, и взамен этого мальчика, своего сына, Авраам принес в жертву Богу барана,

который там запутался рогами в траве.

Вот здесь второй вид веры: сначала была уверенность, затем все

увеличивающееся общение с Богом и познание Его, которое завершилось полным доверием,

полной готовностью не сомневаться в Нем, что бы Он ни сказал, в

уверенности, что Бог есть Бог мудрости и Бог любви.

Можно поставить перед собой вопрос: зачем Богу надо было испытывать Авраама,

требовать от него, чтобы он собственного своего сына принес в жертву? Мне

думается— и это уже взято не из Священного Писания, а просто из жизни, из

опыта,— что только тогда можно сказать, что я абсолютно твердо

стою на своих убеждениях, только тогда можно сказать, что я уверен в том, что

делаю, или доверяю до конца тому, кому я подчинен, когда передо мной стоит

испытание смерти. В древности говорили: «Имей память смертную». Когда нечто

подобное говоришь современному человеку, он отвечает: неужели я должен помнить

о смерти все время, неужели тень смерти должна ложиться на всякую радость, на