мы должны это сознавать и признавать еще в большей мере.

Как в таком случае можем мы обратиться к Богу и назвать Его Отцом? Только,

мне кажется, если признаем себя блудными детьми, если признаем, что мы—

блудные сыновья и дочери, но взываем к Нему из далекой страны, где мы

заблудились, или с полпути в отчий дом, или, может быть, у самых врат этого

дома.

Вы наверно все хорошо помните, как блудный сын из притчи, полный молодой,

дерзновенной, неразумной силы, обратился к своему отцу и сказал ему: отдели мне

сейчас то, что мне достанется после твоей смерти (Лк15:12). Он, вероятно,

сказал это гораздо более резко или, во всяком случае, подумал гораздо более

жестоко: не ждать же мне, пока умрет отец! Он еще полон силы; он, правда,

немолод, годы идут— но и мои годы идут! К тому времени, когда он умрет,

во мне остынет жизненная сила, погаснут желания, голод по такой жизни, какой в

отчем доме я не могу испытать. Сговориться бы с отцом, что он умер для меня,

что его для меня больше нет. И пусть он мне даст то, что трудом, всей своей

жизнью он собрал, чтобы брат и я унаследовали богатство. Он мне не нужен, мне

нужны только плоды его трудов. И отец его наделил этим богатством, отдал его

долю.

Не в том же ли мы положении? Мы от Бога принимаем все, бытие нам дано, жизнь

нам дана, познание Бога нам дано, все то, что мы собой представляем, нам дано:

и тело, и ум, и сердце, и воля, и родные, и друзья, и красота мира— все,

что наше, является не чем иным, как даром Божественной любви или человеческой

любви, которая изливается на нас. И мы все это принимаем, порой даже

благодарим: на одно мгновение останавливаемся вниманием и говорим Богу:

«Спасибо Тебе, Господи!» или человеку: «Спасибо тебе за любовь, за дружбу, за

то, что ты для меня сделал». А потом все, что нам дано и Богом, и людьми, берем

и уносим с собой.

Как бы мы ни старались, мы все время находимся на положении блудного.