сметь войти в Его хоромы, чтобы сметь быть там? Из притчи видно: от нас не

требуется, чтобы мы были чем-нибудь богаты; в Ветхом Завете есть место, где

говорит Господь: Чадо, дай Мне твое сердце (Притч23:26)— все

остальное уже Мое. Да, все Его, но сердце человека, его любовь, его

благодарность, его благоговение во власти самого человека, и никто, даже Бог,

не в силах заставить человека любить, благоговеть, быть благодарным. Потому что

любовь и все, что из нее рождается,— это предельная свобода.

Как мы подходим к Богу? Разве мы не бежим к Нему каждый раз, когда нам

холодно в стылом мире и голодно в обездоленности нашей? А дальше, потом—

что? Не входим ли мы к Нему в лохмотьях сознательно? Нищие шли в ужасе, что в

таком виде предстанут перед своим господином, царем, а мы, когда становимся на

молитву, неужели просто стоим, как нищие у врат богатого, или стучимся

бесстыдно в двери того, кто может дать, но кому в лицо мы не заглянем, а только

будем смотреть, что его рука уронила в нашу руку? Как подходим мы ко святому

Причащению: в сознании ли, что мы— действительно нищие до конца и не то

нам дорого, что нам будет дано, а дорого, что есть Кто-то, Кто нас так любит,

что мы можем прийти, словно блудный сын, обнищав, все растратив, и встретить

любящего Отца, родной дом?

Нам надо об этом думать, потому что стать домочадцами не значит прийти туда,

где кормят, где тепло, где мы под защитой,— быть домочадцами значит

влиться в семью и разделить с этой семьей все, чем она живет: не хлеб и пищу,

не тепло, а смысл жизни этой семьи. И когда мы молитвенно приходим к Богу,

когда в причащении Святых Тайн мы приходим к Нему, мы приходим к Единому в

Троице славимому Богу, Который есть Бог любви, Бог крестной любви, Бог

воплощения, Бог, Который Сына Своего не пожалел ради тех, кто зло, бессовестно

Ему изменил, кто не только был потерян, но ушел по своей воле и жил по своей

воле.

Так ли мы идем к Причащению? Приняв крещение, мы сами непосредственно (или