человека.

Итак, сознание смерти несет с собой острое чувство жизни, особенную чуткость

к динамике жизни. Только «память смертная» делает нас вполне человечными, мы

вырастаем «в меру смерти», а значит, в меру жизни. Вне этого мы бываем «в мышиный

рост», и есть опасность, что никогда не вырастем. Напротив, через смерть, через

осознание смерти мы обнаруживаем, что Христос— конец и завершение,

полнота и исполнение— уже пришел и что мы уже теперь— внутри Его

победы, а не в ожидании будущей, недостоверной победы. И мы видим, как эта

уверенность, что Царство уже пришло в силе, в некоторых ситуациях может

выражаться чрезвычайно конкретно.

Вспомните слова апостола Павла в шестой главе Послания к Римлянам—

отрывок, который Церковь читает при крещении (Рим6:3—11): в крещении мы

умираем со Христом и восстаем, обновленные Его воскресением, к новой жизни; это

уже не прежняя жизнь, но жизнь, разделенная со Христом: мы привиты к Нему, мы

получаем живительный сок, более того, мы становимся одно с Ним на такой

глубине, с такой силой, что святой Ириней Лионский мог сказать: в единстве с

Ним мы будем когда-то единородным сыном, а не просто собранием,

сообществом. Потому что мы не только имеем отношения с Богом, но находимся в

онтологическом единстве с Богочеловеком. В этом смысле крещение есть семя

вечности. Поэтому-то и говорят о крещении, о миропомазании и о причастии Телу и

Крови Христа, к которому Он впервые позволяет нам приступить, как о

«посвящении»: это начало нашей жизни во Христе, в Боге, то есть не просто

высшей жизни, но жизни в корне новой, самое качество и существо которой— иные.

Покаяние, обращение составляют, таким образом, полный поворот, живительную

смерть, благодаря которой мы говорим: теперь я стал чужд греху, которому

поклонялся и служил, который любил, которому я отдался. Я стал ему чужд, я

больше его не желаю, я хочу принадлежать одному Богу… Это— «живительная

смерть» потому, что это— смерть для ложной жизни греха, это— смерть