включена в богочеловеческое становление, где она обретет вечный смысл. Мы уже

можем сказать с мучениками, которых упоминает Апокалипсис: Ты был прав,

Господи, во всех путях Твоих (Откр15:3). Только при этом условии мы

можем во всей правде совершать Евхаристию, высший акт благодарения.

Иначе— берегись! Как бы Евхаристия не стала действием, которым мы

благодарим Бога за то, что сами не выстрадали того, что выстрадали другие. Как

бы не оказалось, что мы в состоянии благодарить Бога за человеческую историю,

лишь забыв о ней.

В Евангелии мы не раз видим, как Христос совершает чудеса в субботний день.

Поступает ли Он так, чтобы вызвать соблазн, чтобы создать неприемлемую

ситуацию? Или— в целях Божественного научения? Мне кажется, седьмой

день— суббота является тем, что один католический богослов назвал «днем

человека». В седьмой день Бог почил от всех дел Своих, но Он поручил человеку

завершить Его дело творения, привести весь тварный мир к полноте Восьмого Дня,

то есть грядущего Царства. И Иисус, истинный Человек, становится «Господином и

субботы» и призывает нас войти в этот «день человека» людьми Восьмого Дня. Он

призывает нас знать среди этого исторического времени, которое многим

кажется полумраком, где идут ощупью, Он призывает нас быть, и не в

прошлом, и даже не в настоящем,— а в будущем. Наше дело, дело

христиан,— завершить субботу. Ради этого Сын Человеческий и становится

Господином и субботы. Это наше делание, это наше призвание подразумевает

ответственность на всех уровнях: свершение нашего человеческого призвания, личного

и коллективного, по отношению к Богу, по отношению к миру человеческому

(кажется, Ламенне сказал, что христианин— это человек, которому Бог

поручил заботу о других людях), свершение его по отношению ко всему земному

космосу, всему громадному творению. Бог вручил нам Свою субботу. В

этой-то перспективе мы призваны быть живыми, воскресшими из мертвых; мертвыми

мы были и отчасти такими остаемся, воскресшими мы должны быть не в том смысле,