все, что было недолжного. Из молитв на елеосвящении ясно, что мы ожидаем

исцеления души, которое, даст Бог, перельется и принесет исцеление и телу. Я

думаю, что неверно прибегать к таинству елеосвящения с единственной

целью— получить телесное здравие, это не некое «клерикальное лечение»,

это— подлинное проявление пастырского попечения. В процессе подготовки

человека, помогая ему обрести вновь цельность, целостность души и духа, мы,

может быть, обнаружим, что он сможет сказать: я чувствую себя настолько

преображенным, что мне уже не важно, жив я или умру, получу ли физическое

исцеление или нет…

Священник приходит к незнакомому и порой неподготовленному человеку.

Может быть, он крещен недавно или чисто формально. То есть в смысле церковном

мы имеем «право доступа», но внутренней подготовки у него нет. Здесь как

действовать?

Я думаю, что не надо священнику накидываться на больного хищным зверем и

думать: вот, я теперь за него возьмусь и то или другое сделаю; надо, чтобы

сначала установились нормальные человеческие отношения между священником и

больным. И это возможно, если священник готов посидеть, расспросить больного о

его жизни, поделиться своей жизнью, и в рассказе о своей жизни, о своем опыте,

о том, что он встречал, сказать нечто наводящее или помогающее. Я несколько

раз, общаясь с умирающими, рассказывал им, как моя мать умирала, потому что это

настолько мне близко, что человек, слушая меня, не мог думать, будто я сказки

ему рассказываю для его пользы. И, делясь с человеком тем, что я сам пережил, я

ему давал возможность и пережить нечто, чего он не переживал раньше, и понять

что-то, и почувствовать, что он может об этих вещах говорить. Очень часто

человек тяжело больной или знающий, что над ним смерть висит, боялся об этом

говорить, словно опасаясь, что навлечет на себя смерть, если начнет о ней

говорить вслух.

Помню, я навещал очень испуганного человека, который противился всякой