земного обещания, никакой "приманки".

В этом, мне кажется,

первое, самое существенное, что можно сказать о

вере: что нет веры, которая основана на

мировоззрении, которая обращена на понятия. То,

что миллионы людей считают христианское

мировоззрение самым убедительным или самым

соответствующим (или не соответствующим) данным

науки, не представляет собой веры, пока нет

встречи с Богом или пока нет такого личного отношения к

Нему. Мировоззрение, в порядке вероучения, в

порядке догматики, за двадцать веков развивалось

и расцветало. Скажем, сейчас мы принимаем

инославных в Православие после долгой

вероучительной подготовки; в Деяниях же

апостольских (8, 26-39) мы читаем рассказ о том, как

Филипп встретил евнуха, читавшего Исаию, и ему

объяснил, что Тот, о Котором говорится в книге

Исаии — Христос. Этот человек каким-то чудом,

прозрением этому поверил, уловил какую-то

несомненную убедительность в том, что говорил Филипп, и

говорит: Вот здесь вода, что мне мешает

креститься? Все, что он знал вообще о Евангелии,

это то, что Иисус Христос есть тот самый Муж

скорбей, Который описан в конце 52 и в 53 главе

Исаии. Вся его вера была только в личность Христа,

о Котором, в сущности, он знал так мало по

сравнению с тем, что средний культурный европеец

может знать. Но это было личное: он Христа нашел, и

на этом можно было совершить его крещение.

И в этом отношении,

например, в Послании апостола Павла к римлянам, в

шестой главе, которая относится именно к

крещению, говорится о том же: можно крестить

человека, который умирает со Христом и оживает с

Ним, человека, который в себе носит мертвость

Иисуса Христа и вечную жизнь Иисуса Христа; и

нельзя крестить человека, который приобрел точку

зрения на жизнь, где есть место для Бога, для

Христа, для Церкви, для таинств и для других

объектов. Вот почему можно было, в разные века,

крестить людей с очень разным богатством знания,