рассматривать с осторожностью. Истины веры, то

содержание веры, которым можно жить и умирать,

именно совпадает, включается в Тайную Вечерю, в

Гефсиманскую ночь, в Голгофскую жертву, в победу

Воскресения, в славу Вознесения, в новую жизнь,

данную Духом Святым.

Эти два замечания — о

народе Божием и о критерии незыблемой истины я

делаю попутно, но не считаю их второстепенными.

Теперь, если задуматься

над верой еще немножко. С одной стороны, вера, как

я сказал, это доверие к личному, Живому Богу. Но

тогда вера должна непременно, неизбежно быть

основана на каком-то опыте. Где же кончается опыт,

где начинается вера? Как они между собой

переплетаются, какое между ними отношение? Я вас

хочу отослать к одному из подвижнических слов

святого Макария Великого* . Я его

несколько расширю в своем изложении для

удобства, но если вы проверите, то увидите, что я

не искажаю его мысли.

Макарий Великий [3] , рассуждая о религиозном опыте,

о созерцательном опыте, говорит, что когда

близость Божия, сознание Бога делается

всепоглощающим, когда оно нас охватывает до

глубины, мы уже не можем ни мыслить, ни

чувствовать, ни определять своей судьбы или

своих движений, своей воли — мы всецело

совпадаем с этим опытом, мы целиком превращаемся в созерцание, мы

не можем ни анализировать, ни разбирать, в чем

заключается этот опыт, и не можем за собой

следить и сознавать, что же с нами происходит. Это

то, что Феофан Затворник [4] называл

"блаженным пленом души", когда человек весь

оцепеневает, весь совпадает с этим опытом и

только живет в Боге и Богом. И вот Макарий

говорит, что если у Бога была бы забота только о

человеке, который удостоился такого

созерцательного состояния, оно бы никогда не

прекратилось; но, — говорит Макарий Великий, —