Бесы

- Эх, Marie, у нас и книг-то не читают, да и нет их совсем. Да и станет он книгу переплетать?

- Кто он?

- Здешний читатель и здешний житель вообще, Marie.

- Ну так и говорите яснее, а то: он, а кто он - неизвестно. Грамматики не знаете.

- Это в духе языка, Marie, - пробормотал Шатов.

- Ах, подите вы с вашим духом, надоели. Почему здешний житель или читатель не станет переплетать?

- Потому что читать книгу и ее переплетать - это целых два периода развития, и огромных. Сначала он помаленьку читать приучается, веками разумеется, но треплет книгу и валяет ее, считая за несерьезную вещь. Переплет же означает уже и уважение к книге, означает, что он не только читать полюбил, но и за дело признал. До этого периода еще вся Россия не дожила. Европа давно переплетает.

- Это хоть и по-педантски, но по крайней мере неглупо сказано и напоминает мне три года назад; вы иногда были довольно остроумны три года назад.

Она это высказала так же брезгливо, как и все прежние капризные свои фразы.

- Marie, Marie, - в умилении обратился к ней Шатов, - о Marie! Если б ты знала, сколько в эти три года прошло и проехало! Я слышал потом, что ты будто бы презирала меня за перемену убеждений. Кого ж я бросил? Врагов живой жизни; устарелых либералишек, боящихся собственной независимости; лакеев мысли, врагов личности и свободы, дряхлых проповедников мертвечины и тухлятины! Что у них: старчество, золотая средина, самая мещанская, подлая бездарность, завистливое равенство, равенство без собственного достоинства, равенство, как сознает его лакей или как сознавал француз девяносто третьего года... А главное, везде мерзавцы, мерзавцы и мерзавцы!

- Да, мерзавцев много, - отрывисто и болезненно проговорила она. Она лежала протянувшись, недвижимо и как бы боясь пошевелиться, откинувшись головой на подушку, несколько вбок, смотря в потолок утомленным, но горячим взглядом. Лицо ее было бледно, губы высохли и запеклись.

- Ты сознаешь, Marie, сознаешь! - воскликнул Шатов. Она хотела было сделать отрицательный знак головой, и вдруг с нею сделалась прежняя судорога. Опять она спрятала лицо в подушку и опять изо всей силы целую минуту сжимала до боли руку подбежавшего и обезумевшего от ужаса Шатова.

- Marie, Marie! Но ведь это, может быть, очень серьезно, Marie!

- Молчите... Я не хочу, не хочу, - восклицала она почти в ярости, повертываясь опять вверх лицом, - не смейте глядеть на меня, с вашим состраданием! Ходите по комнате, говорите что-нибудь, говорите...