Обычно душевная жизнь человека представляет из себя почти непрерывный поток безотчетно-сознаваемых и занимающих душу внутренно-внешних явлений, которые можно обозначить как содержательные переживания (если акцент лежит на "переживании"), или как переживаемые содержания (если акцент переходит на "содержание"). Есть люди, для которых очень важно их личное переживание (волнение, удовольствие, раздражение, страдание, уязвленность самолюбия, польщенность тщеславия); они склонны к аутизму и оказываются плохими свидетелями, наблюдателями мира, исследователями и учеными. Есть другие, для которых важнее всего пережитое содержание (волнующее событие, источник удовольствия, раздражающее поведение соседа, данная драматическая ситуация, сочетание линий и красок, музыкальное произведение, наблюдаемое насекомое и т.д.); такие люди склонны к предметному трактованию жизни и могут созреть до культурного творчества. Но самое важное это то, чтобы человек не пребывал безразлично в этом потоке явлений, несущихся из будущего в прошедшее через фокус настоящего. Такое безразличное пребывание свидетельствует о том, что человек или еще не проснулся к религиозной жизни, или уже утратил способность к ней.

Живая и бодрствующая религиозность состоит, прежде всего, в том, что душа человека не предается безразлично очередным "переживаниям" и "содержаниям", и, далее, в том, что она расценивает их не чисто-личными мерилами приятности, удовольствия, полезности, выгодности, целесообразности и т.д. Религиозное отношение к жизни выражается всегда в переживании ценностного преимущества и притом объективно-ценностного превосходства известных состояний, содержаний и предметов перед другими. В этом выражается духовная природа религиозности: она ищет лучшего, и притом не иллюзорно-лучшего, а лучшего на самом деле, лучшего перед лицом Божиим. Этого лучшего религиозный человек ищет во всем: прежде всего, - настойчиво, упорно, неутомимо, - в себе самом, в своих "переживаниях" и деяниях (чистота жизненного акта!) и в своих "содержаниях" (чистота предметного наполнения!); но не только в себе самом, - и в других, и в их делах и произведениях, и в их отношениях, и во внешнем мире, в сверхмирном обстоянии. Это можно было бы так описать: религиозный человек ищет того солнца вселенной, которое излучает в жизнь свет и тепло, лучами которого все живет, очищается и обновляется. Он ищет этого солнца, чтобы иметь его облик в себе самом ("да знаменуется на нас свет Лица Твоего"), воспринять его, усвоить его, водворить его в себе, пребывать в нем, жить им, жить из него; чтобы мерить им все, возводить все к нему, содействовать всему в уподоблении ему и осуществлении его. Так что всякая иная ценность жизни является ему как излучение этого единого солнца: художественное совершенство в искусстве, подлинная доброта и чистота в человеческой душе, предметность науки, мудрость философии, гражданская доблесть и справедливый общественный строй - все это живет для него и осмысливается им из этого солнца, так же как и горный ландшафт, благоухающий цветок, звездное небо, таинственная закономерность и целесообразность природы, история человечества, его культура и духовно созерцаемые нечувственные миры...

Выражая все это в осторожной формуле, можно сказать, что религиозность состоит, прежде всего, в субъективно не безразличном отношении к объективно-не-безразличным состояниями содержаниям и предметам. Иными словами: сущая религиозность прямо противоположна всяческой духовной индифферентности.

Где-то в тайниках человеческой души, в первозданной глубине ее чуствилища, дремлет некое "око", предназначенное и призванное к созерцанию божественных содержаний жизни. Это таинственное "око" со всей его восприимчивостью и силой вдения должно быть пробуждаемо воспитателями в раннем возрасте, в нежнейшем детстве, чтобы оно раскрылось и воззрилось в мире. И так как оно пробуждается от духовного голода и дело его состоит в Бого-созерцании, то вся религиозная судьба человека определяется тем, когда, от чего и насколько возникает в человеке этот голод, и когда и как начнет это "око" свое созерцание. Раз пробужденное и раскрывшееся, оно является как бы обнаженным духовным чувствилищем человека, воспринимающим на протяжении остальной жизни все, что таит в себе божественную искру совершенства. Оно ищет "все такое" в жизни, видит его, воспринимает, отличает, узнает, любит, вступает с ним в связь, зажигает человека радостью и пробуждает в нем постоянную готовность беречь "все такое", собирать его и служить ему. Этим характеризуется сущая религиозность человек.

Человек безразличный ("индифферентный") к рассеянным в мире и ищущим соединения божественным искрам - окажется безрелигиозным человеком, несмотря на свою возможную "причисленность" к известному вероисповеданию, на посещение соответственных храмов и на разговор о соответственных догматах. Если же такой человек будет отстаивать свою "индифферентность", как правильную позицию, то он выдвинет учение религиозного релятивизма или индифферентизма и окажется противорелигиозным человеком. Если же он попытается обосновать правильность своей позиции указанием на то, что всякое "совершенство" и всякая "объективная ценность" есть субъективная иллюзия человека, то он выдвинет учение нигилизма (от лат. nihil , т.е. ничто) и сам окажется нигилистом.

Понятно, что релятивисты, индифференты и нигилисты - или совсем лишены религиозного опыта, или же (если он все же хоть сколько-нибудь присущ им, вопреки их воззрению и учению) - не придают ему существенного значения. В последнем случае он будет томиться выброшенный и пренебреженный, в подземных подвалах души, обнаруживаясь иногда в каких-нибудь оттенках и не определяя их жизни и их дел.

Религиозную "индифферентность" следует понимать как неприемлющее безразличие души к религиозному Предмету. Потому ли то духовное око осталось непробужденным, или потому, что страсти затмили его и свели его действие (или влияние, - что не одно и тоже) на нет, - но человек или совсем не восприемлет "искр" и "лучей" Божества, или, воспринимая, не приемлет их и не впускает их в ткань своей жизни. Согласно этому можно было бы говорить об "абсолютном" и об "относительном" религиозном безразличии.

1. Абсолютное безразличие состояло бы в том, что у человека совсем отсутствовала бы способность или "орган" для восприятия и отличения Божиих "искр" и "лучей". Это была бы религиозная мертвость души. В предметном обстоянии и плане от этого ничего не изменилось бы. Божество по-прежнему оставалось бы духовно-творческим "солнцем мира", а мир по-прежнему жил бы лучами этого селища и таил бы в себе искры божественного огня. Но религиозно-слепорожденный не был бы в состоянии воспринять и узнать что-либо из этого; он жил бы "мимо" всего этого, как если бы этого вовсе не было. Вступая в Его лучи, он бы или ничего не видел, или видел бы нечто противоположное, что вызывало бы у него отвращение, хулу и ненависть. В нем не могла бы проснуться и "жажда" Бога, ибо это означало бы, что душе его присуще око духа и что он не слепорожденный. Надо признать, что духовный голод еще не имеющей души есть уже живое отношение к Богу: пусть только еще зарождающееся отношение, пусть беспомощное, пусть проблематичное; и все же лишенный, томясь лишением, уже переживает свою связь с тем чего он лишен. Он страдает от неполноты своего бытия; он предчувствует возможную полноту в живом общении; он знает, что жизнь его творчески связана с тем, чего ему недостает... А это означает, что в нем уже сложилась религиозная интенция, искание, жажда Бога; он уже вовлечен в Его орбиту; он благодатно заболел религиозным томлением. Абсолютный индифферентизм не способен к этому.

Но именно поэтому следует признать самое существование такого "абсолютного" индифферента (религиозно слепорожденного человека, субстанционально лишенного духовного ока) - проблематичным. Здесь надо доказывать не то, что такой души нет, а то, что она в действительности существует. Ибо насколько простирается человеческий опыт, мы видим, что и дикому, и порочному, и больному человеку присущи хотя бы в зачатке духовные органы - Совести, Очевидности, Художественного вдения, Правосознания, Любви, Справедливости. А это уже свидетельствует о способности воспринимать Божий лучи. Так "бессовестный" человек не вовсе лишен совести, но только не внемлет ей и не руководится ею (Влас у Некрасова). Самого безответственного человека можно бывает поставить на колени перед очевидностью, самый безвкусный может быть потрясен художественным совершенством; самый злой тиран может обнаружить правосознание, самый черствый может внезапно умилиться (см. у Диккенса и у Достоевского). И чем глубже и искуснее будет попытка обнаружить у нигилиста духовное око, тем вернее будет ее успех (См. мою книгу "Путь духовного обновления", главы первая и четвертая).

Поэтому нельзя принимать a priori, в виде недоказанной предпосылки, существование людей с религиозно-мертвой душой. Даже практически-последовательный нигилист, ведущий жизнь духовного слепца, безбожника и злодея, может оказаться не абсолютным индифферентом. Некий минимум чуткости к объективно-лучшему заложен в самой природе человека: ему нужно жить; а жить - значит выбирать, значит предпочитать лучшее и инстинктивно тянуться к неошибочности своего выбора, т.е. к избранию "на самом деле лучшего". А мудрость мироздания состоит в том, что органически здоровое есть в то же время нравственно-лучшее и ведущее к духовной свободе, так что можно было бы сказать, что дух живет в глубине самого инстинкта и составляет его субстанциальное естество (См. мои книги "Поющее сердце" главу "Здоровье", и особенно "Blick in die Ferne" главы 16,37, 38 и 40). Потребность души в известном жизненном содержании свидетельствует о том, что у человека должен быть орган (или способность), действие коего и вызывает эту потребность: жаждущий Бога имеет и орган для Боговосприятия.

Поэтому было бы правильно истолковывать идею "абсолютного индифферентизма" не как "отображение" сущей действительности, а как "предельное" или "пограничное" понятие, как "меру бездуховности", кто станет утверждать иное толкование, пусть помнит, что ему всегда будет грозить отрадное "разочарование".

2. Относительное безразличие к религиозному Предмету состоит в том, что человек обладает надлежащим "органом" или способностью, но не пользуется ими. Тут мы имеем дело не с "анатомическим" уродством души, а с "функциональным выпадением"; наличный орган мажет как бы атрофироваться от непользования им (a non utendo). "Относительный индифферент" может воспринимать Божий лучи, но не воспринимает их; не предпочитает духовные предметы другим; эти другие занимают его и удовлетворяют его гораздо более. Это есть как бы религиозно-спящая душа, увлеченная своими сонными содержаниями. Такой человек, если он духовно проснется и "протрет себе глаза", - верно отличит Божественное от небожественного. Но одержимый земным и слишком-человеческим сном, он погружен в иное. Он не интересуется священным, не любит его; оно ему не важно, не существенно, не дорого. И самой духовной способностью своей он пренебрегает, не укрепляет ее и не живет ею. Он не умножает в себе этих содержаний, не строит ими ни себя, ни свою жизнь, ни культуру своего народа.

Божии лучи касаются его души, и душа его, может быть, даже отзывается на них; но отзывается слабо, пассивно, мимолетно, почти безразлично. Такой человек не берет того, что ему щедро дается свыше; и уж совсем не думает об "отыскании", "добывании" и приобретении духовных благ. Бывает так, что в глубине его существа (См. главу "Der Geist des Instinktes, в моей книге "Blick in die Ferne") чуть брезжит потребность в духовном и священном; так что душа его что-то "зачерпывает" и опять теряет. Но это только происходит "в ней"; это не "она сама". Душа не жаждет Божиих лучей. Их появление не радует ее; утрата их может пройти незамеченной; отлучение от них не испытывается как угроза и беда. Ни для этих состояний, ни из этих содержаний душа не делает ничего. Получив, она не берет; взяв, она не принимает; приняв, не наполняется и не усваивает. Именно о таких людях Гераклит говорил: "присутствуя - отсутствуют".