Dried flowers, various kinds of herbs filled the house with an unusual smell, mixed with the smell of wax. There were few books on the shelves. Fr. Hilarion's wife died twenty years ago, I think in 1918; in 1923, five years after her death, with the permission of the ruling bishop, he took monastic vows with the name John. The tonsure was secret, so for the parishioners he still remained Fr. Hilarion, no one knew that he had become a monk. Only a year later he told me about it. He had two children: son Boris, who was killed in the First World War, and daughter Xenia, who died in 1925. Once a year they came to Fr. Hilarion, took care of him and always asked and persuaded him to go to them in Yaroslavl, saying that he was many years old and it was time to retire. Father Hilarion answered only one thing to all persuasions: "The Lord has called me to the village, here I want to end my days in the church of the Holy Trinity. I will not leave the parishioners, bound with my soul." Father Hilarion was eighty years old by the time I arrived in the village, but he was mobile, energetic, quick to do anything, carpenter, joiner, and led bees. Occasionally he went to the surrounding villages for services and grieved that he did not perform services in the church on those days.

I tell you in detail about Fr. Hilarion, because I saw his services, his attitude towards parishioners, his complete dissolution in podvig, deep faith and love for God and people. He was a true elder, endowed by the Lord for his ascetic life with the gift of clairvoyance and healing of the spiritually and physically suffering. I was the spiritual son of the Optina Elders Fr. Nektarios and Fr. Anatoly, I met with Elder Fr. Alexei Mechev, Bishop Bartholomew (Remov) and many spiritually outstanding priests and bishops, and I believe that Fr. Hilarion is worthily comparable to these great ascetics. I clearly understood the unattainable power of their faith and spiritual feat.

Удивляло, что в отдаленном селе простой сельский священник ежедневным служением в церкви в продолжение шестидесяти лет, постоянной духовной работой над собой и молитвой достиг высокого духовного совершенства. Благодарю Господа, что Он разрешил мне увидеть этого подвижника, пройти с ним хотя и короткий, но давший силы и научивший общению с людьми путь, что помогло в дальнейшем в малой мере помогать людям, окружавшим меня.

Власти запретили мне посещать церковь в селе, но удалось тайно совершить с о. Иларионом несколько литургий и вечерами постоянно молиться с ним в его доме, тоже тайно. Несколько раз я был свидетелем совершенных им исцелений людей, пораженных запущенными раковыми опухолями, умиравших от крупозного воспаления легких, пораженных инсультом, водянкой, другими болезнями. Люди избавлялись от смерти, вставали и начинали работать. В церкви была чудотворная икона “Знамение” Божией Матери Новгородская (празднование 10 декабря). Приходя к больному, о. Иларион полагал икону на него, долго и проникновенно молился и помазывал елеем, кропил святой водой и возлагал руки. Молясь, призывал помощь Божией Матери и святого, именем которого был наречен исцеляемый.

Странным было то, что исцеленный и его родные не всегда понимали, что на их глазах произошло чудо по молитве о. Илариона, самое настоящее и откровенное чудо, и воспринимали, что это так и должно быть, на то он и поп. Но я, иерей Арсений, приходил в духовный восторг от увиденного.

Примером чуда может служить и событие, случившееся при мне и оказавшее на жителей села большее впечатление, чем многие исцеления больных, совершенные о. Иларионом.

По дороге, проходившей через село, незнакомый мужик шел рядом с тяжело нагруженной телегой; дорогу развезло, грязь была по колено. Лошадь с трудом тащила телегу, выбиваясь из последних сил. Внезапно колеса провалились в глубокую яму, телега застряла. Возчик стегал лошадь по спине, потом толкал телегу; подошли несколько местных жителей, но сдвинуть телегу не смогли. Возчик озверел и, отчаянно ругаясь, стал хлестать лошадь кнутом под живот, после каждого удара оставался кровавый рубец. Окружающие возмутились, стали убеждать возчика пожалеть лошадь – она дрожала, слезы текли из глаз; но мужик бил и бил ее. Она дергалась вперед, дрожала, но вытащить телегу не могла. Жители села попытались вырвать кнут, возчик достал с воза топор и двинулся на протестующих, потом опять схватил кнут и с остервенением продолжал бить лошадь под живот. Я попытался вырвать кнут и остановить избиение, но он ударил меня в грудь, и я упал в грязь. Окружающие подняли меня... Возчик кричал: “Моя лошадь, хочу и бью”. Все понимали – лошадь он изуродует, вот-вот она должна была упасть.

В этот момент неизвестно откуда появился о. Иларион, вырвал кнут, с силой ударил кнутовищем возчика по лицу и, не оборачиваясь, пошел к лошади. Мужик поднял топор и, размахнувшись, опустил на голову о. Илариона, но топор вылетел у него из рук, перелетел через воз и упал в грязь. Обернувшись к возчику, о. Иларион спросил: “Ну! Морда от кнута болит?” –

“Ты чего же меня по морде ударил? Больно”. – “Тебе больно, а лошади, думаешь, нет?”

Подошел к лошади, ласково погладил по спине и, достав платок, стал осторожно промокать кровавые рубцы, затем обратился к стоявшей рядом женщине: “Аксинья! Принеси льняного масла”. Масло принесли. Удалив кровь и полив масла на ладонь, о. Иларион промазал лошади исполосованный живот. Лошадь успокоилась, слезы из глаз больше не текли. Взяв ее под уздцы, о. Иларион сказал возчику: “Ну! Подтолкни телегу!” – перекрестился несколько раз, легонько потянул уздечку. Тяжело груженая телега вышла из глубокой колдобины и двинулась по дороге.

Подойдя к возчику, о. Иларион сказал: “Ты, Василий, меня Бога ради прости, что ударил, да остановить тебя иначе было нельзя! Поезжай спокойно с Богом; доедешь – живот маслом мажь, два дня лошади отдохнуть дай. И чтобы этого больше не было! Понял?” – и, перекрестив всех, пошел.

Мужик подошел к лошади, погладил по спине и, обращаясь к стоящим, спросил: “Братцы! Кто это был?” – “Наш священник о. Иларион, его вся округа знает, ты что, нездешний?” – “Нет, – ответил возчик, и проговорил, – как же я на попа, да с топором? Грех какой!”

Не могу еще раз не сказать: жизнь о. Илариона была беспрерывным подвигом, полным отречения от своего человеческого “я”, постоянной молитвой и растворением в помощи людям. Внимательно вглядываясь в его жизнь, в отношение к нему окружавших его людей, я видел, что все дела его воспринимались как естественно вытекающие из обязанностей священника, все считали, что так и должно быть. Но происшедшее с лошадью было необычным и поразило крестьян. Разговоров об этом было множество: “Батя-то Ларион – прямо святой, ничего не побоялся. Чудо так чудо, и лошадь пошла с телегой!”

Я любил о.