Во время революционных десятилетий на интеллектуальной сцене стали появляться сбивающие с толку новшества. Широкий простор для размышлений был открыт анонимным автором “Разоблаченного лицемерного тирана” в 1649 г., когда он указал, что “лицемерные тираны могут менять и искажать Писание по своей воле”[1112]. Милтон дал разрешение на перевод социнианского катехизиса и оправдывал сам себя, опираясь на принципы “Ареопагитики”. В 1649 г. был опубликован перевод Корана. Это привело Баниана к мучительным сомнениям в авторитете Библии; он спрашивал вместе с Сэмюэлем Фишером, не может ли традиционный авторитет Корана в мусульманских странах быть столь же высок, как и авторитет Библии в христианстве[1113]. Бёме, также переведенный в 1649 г., благожелательно сравнивал турок со многими титулованными христианами[1114].

Примерно столетием раньше, в 1557 г., Джон Нокс свидетельствовал, что многие турки живут более праведно, нежели христиане, и считал необходимым добавить, что это не доказывает истинности их религии[1115] . Открытие торговли с восточным Средиземноморьем и с Дальним Востоком дало купцам возможность соприкоснуться с великими религиями — исламом, индуизмом и буддизмом. “Рассказ о путешествии” Джорджа Сэндиса (1615), книги Генри Лорда “Обнаружение двух чужеземных сект в Восточной Индии” (1630), сэра Генри Блаунта “Поездка в Левант” (163 6)[1116] показывали, что вновь открытые религии не следует презирать как простое “язычество”. Скрытое ранее открылось для обсуждения в 1640-е годы — годы свободы. Уайлдман на дебатах в Петни рассуждал о том, что солнце или луна могут быть Богом, ибо все, что мы можем сказать, происходит “в свете природы”. Он заключал, что “попытки доказать, что Писание... написано Духом Божиим” лежат “за пределами разума”. И более того, он добавлял: “Мы не можем найти в Слове Божием ничего, что могло бы быть осуществлено в гражданской жизни”[1117]. Фрэнсис Осборн благожелательно писал о магометанстве и турецкой терпимости[1118]. Генри Стабб составил историю ислама, утверждая, что он во многих аспектах предпочтительнее христианства; его книга не могла быть опубликована[1119]. Генри Невил думал, что о Библии нельзя сказать ничего такого, что не может быть сказано о Коране[1120]. Ислам предлагает монотеизм. “Гимн на день Вознесения” Джорджа Уизера (1623) подчеркивал человеческую природу Христа, предвосхищая “Возвращенный рай”: “Человеческая природа” ныне выше ангельской, “и все ангелы склоняются к ногам человека”; Христос — “наш Господь и Брат”[1121].

Уильям Эрбери, говорит Эдвардс, ставил под вопрос “определенность и достаточность Писания”, так как текст варьировал в “столь многих копиях”[1122]. Эдвардс дает нам потрясающую картину эпизода, случившегося позднее, когда Эрбери, остановившись на ночлег в Мальборо по пути в Уэльс, выступал там на неформальном собрании. Он отрицал божественность Христа и был пойман с поличным одним из своих слушателей, который процитировал Первое Послание Иоанна (5.7) и другие тексты, говорившие обратное. Эрбери ответил: “Так не было в оригинале... этих слов не было на греческом, они были вставлены теми, кто был против ариан”[1123]. Такого рода обмен мнениями, как можно вообразить, шел по всей стране в середине сороковых годов, когда самоучки почувствовали себя свободными для борьбы с основами теологии без ограничений.

Уинстэнли заметил противоречия в Библии: она говорила о существовании людей до Адама. Считать Библию изложением исторических событий — значит делать из нее идола. Мы не должны “позволять духовенству держать под контролем [наши] глаза и знания”[1124]. Многие тысячи в этих народах, — писал Джон Рив в 1656 г., — считают Писание выдумкой мудрых людей, чтобы держать простой народ в священном трепете перед своими правителями”[1125]. В том же самом году “солдат широкой Шотландии” Александр Эгнью был повешен за то, что отрицал, помимо многих других вещей, что Писание является Словом Божиим[1126]. Роберт Джелл, которого мы уже встречали в связи с астрологией, обвинял Дозволенную версию в неправильном переводе с целью избежать “той (как слишком многие это понимают) отвратительной ошибки, касающейся неотъемлемой праведности”. Он заявлял, что обнаружил ошибки на 676 страницах, большей частью мелкие, хотя он “сознательно пропустил многие упущения”. Перевод Нового Завета хуже, чем перевод Ветхого, апокрифы переведены хуже всего[1127].

В первые месяцы 1649 г. Ральф Джосселин занимался собиранием библейских текстов, которые явно противоречили друг другу, с целью привести их в соответствие. Его энтузиазм пропал после июня, но мы не знаем, было ли это связано с тем, что критика Библии стала менее шумной в его местности, или с тем, что задача привести тексты в соответствие оказалась для него непосильной[1128] . Уолвин, как говорят, заявлял, что духовенство умышленно делало Библию трудной для понимания, чтобы монополизировать ее толкование. Он обычно раздражал ортодоксов, спрашивая: “Как вы можете доказать, что Писание — это Слово Божие?” Он якобы говорил, что Библия “столь явно и прямо противоречит сама себе”, что не может быть Словом Божиим. Тем не менее Уолвин верил, что некоторые отрывки содержат Слово Божие но он не испытывал энтузиазма относительно Ветхого Завета[1129] . Джон Холланд Портер обвинял рантеров в том, что они говорили, будто Библия является “узлом противоречий... причиной всех наших несчастий и расколов, как в религии, так и в гражданских делах... причиной всей крови, которая была пролита в мире... В мире никогда не будет покоя, пока все Библии не будут сожжены... Писание принадлежит не нам и не является для нас правилом, согласно которому нам следует жить”[1130].

Это повторяет слова шести солдат, предавших сожжению Библию в Уолтоне-на-Темзе в 1649 г.: “Библия содержит подачки для нищих, молоко для младенцев”, — говорили они; но ныне “Христос... дает более полной мерой от своего духа своим святым, нежели может вместить [Библия]”. Они вторглись в церковь Уолтона-на-Темзе, выкрикивая, что суббота десятины, священнослужители и Библия — все это отменено[1131] . Возможно, в то же самое воскресенье в конце марта или начале апреля диггеры начали свою работу на пустоши вблизи холма св. Георгия; они также устраивали демонстрации в уолтонской приходской церкви, хотя нет оснований предполагать, что эти два события были связаны между собой[1132]. Пять лет спустя ювелир Томас Тэйни, называвший себя Тороуджон, публично сжег Библию как “идола” на полях св. Георгия в Ламбете, “потому что люди говорят, что это Слово Божие, но это не так”. “Библия — это буквы, а не жизнь”[1133]. Он действовал, как сам говорил, по велению Бога. Некоторые сторонники квакерского схизматика Джона Перрота в 1660-х годах, как говорили, сожгли или порвали Библию — “папистский идол, профессорский идол и квакерский идол”[1134]. Уильям Эрбери помогает нам понять рациональное зерно таких символических акций. Он говорит об “одном из военачальников”, который “обычно говорил, что плоть Христова и буква Писания были двумя великими идолами антихриста”[1135]. Сожжение Библии — это не то, чему можно симпатизировать. Но яростные высказывания, которые сопровождали это действие, заставляют предположить, что сожжение Библии, как и богохульство, вскрывает очень сложные и смешанные мотивы. Можно вообразить иконоборческий раж, который скрывался за этим, как он скрывался за милтоновским “Иконоборцем”[1136].

Еще в 1646 г. Томас Эдвардс получил доклад от лондонского члена Ассамблеи богословов касательно Томаса Уэбба, позднее уилтширского рантера, который якобы сказал, что Библия является не чем иным, как человеческим изобретением, “неподходящим для того, чтобы быть руководством к жизни и предметом обсуждения того, как ей следовать”. “Писание было тем золотым тельцом и бронзовым змием, который всех привел к разладу: короля и парламент, царство против царства... дела никогда не поправятся, пока золотой телец и бронзовый змий не будут разбиты вдребезги”. Для каковой цели он сочинил книгу, которая вскорости выйдет[1137].

Имеется определенное постоянство в том, что нам говорят о воззрениях рантеров. Бога нет, есть только природа; материя вечна. Они, как и Уинстэнли, называют Бога “Разумом”. Писание — это сказка, история, мертвая буква, не относящаяся к нам, полная противоречий. Христос, который умер в Иерусалиме, не имеет значения: Христос обитает в верующих. Нет ни ада, ни судного дня; они были выдуманы просто для того, чтобы держать мужчин и женщин в священном трепете. Моногамия — это проклятие; но мы освобождены от него. Рантеры брали многое из Песни песней, как мы увидим в главе 16.

Кларксон говорит, что он “нашел так много противоречий (как я тогда понял)” в Библии, что “совсем не имел в нее веры, не более чем в историю”. “Я действительно не верил в Моисея, пророков, Христа или апостолов и ни в какое Воскресение”. Он думал, что существовали люди до Адама и что мир вечен[1138]. Нет нужды верить во что-нибудь потому, что так сказал Кларксон; но имеются достаточные подтверждения, что такие идеи высказывались в рантерских кругах в начале 50-х годов. Джекоб Ботумли отрицал, что Библия была Словом Божиим, и думал, что “Писание как оно есть в истории” не лучше, “чем любые другие сочинения добрых людей”. “Библия внешняя есть лишь тень той Библии, которая внутри”. “Я не думаю, что меня научат чему-либо из Библий или книг, но только от Бога”. Грешно, думал он, совершать какие-либо действия, дозволенные Библией, если “повелевающая сила внутри меня, которая есть Бог”, запрещает их[1139].

Рантер Эндрю Уайк считал, что “Писание... не более чем баллада”[1140]. Лодовик Магглтон сообщал, что в его рантерские времена многие из его знакомых “говорили как в сердце, так и языком, что нет никакого Бога, а есть только Природа”[1141] .

Магглтониане признавали, что текст Библии был во многих местах испорчен: дух выше буквы. Они не признавали авторитета книг, приписываемых Соломот[1142]. Джеймс Нейлер отрицал, что Библия была Словом Божиим[1143]. “Вера — основа Писания, а не Писание — основа веры”, — заявлял квакер Ричард Хабберторн в 1657 г.[1144] Эдвард Бэрроу думал, что Библия не является самым совершенным правилом веры и жизни для святых[1145]. Милтон соглашался. Генри Ольденбург, впоследствии секретарь Королевского общества, докладывал об обширной фундаментальной критике Библии, распространившейся в Англии в 1656 г., например, что “Моисей состряпал всю историю” сотворения мира, исходя из мотивов политической предусмотрительности[1146]. В том же самом году один житель Уилтшира говорил, что “если бы Писание составлять заново, тогда Том Лэмпайр из Мелкшема сделал бы такое же хорошее Писание, как и Библия”[1147]. Но было опасно провозглашать такие идеи слишком громко, даже в 1650-х годах. Социнианину Джону Бидлу повезло: он избежал смертного приговора за отрицание того, что Библия является Словом Божиим, благодаря роспуску первого парламента Кромвеля в 1655 г.[1148]

После реставрации Сэмюэль Батлер также думал, что Библия не является Словом Божиим, и пользовался аргументами Райтера; но он был более осторожен и не публиковал своих воззрений[1149]. Фрэнсис Осборн использовал противоречия в изложении книги Бытия, чтобы предположить, что история сотворения мира и грехопадения человека может быть “аллегорией или басней”. Но он поспешно оговорился: он думает, что “столь же далеко от благоразумия, как и от христианства, противиться или по крайней мере противоречить” традиционному толкованию церкви[1150]. Баниан слышал, как рантеры и другие подвергали сомнению авторитет Библии. Это побудило его спросить: “Как вы можете говорить, что у турок такое же хорошее Писание, доказывающее, что их Магомет является Спасителем, как имеем мы, чтобы доказать, что им является наш Иисус?.. Каждый думает, что его религия является самой правильной, — и евреи, и мавры, и язычники. Но как же так, если вся наша вера, и Христос, и Писание станут не чем иным, как просто мнением?” “Мы так вознесли Павла и его слова... и все же он, будучи таким искусным и хитрым человеком, мог посвятить себя тому, чтобы обмануть других, введя их в сильное заблуждение”. Писание могло быть “написано какиминибудь политиками с целью заставить бедных невежественных людей подчиниться какой-нибудь религии и правительству”. Баниан в течение некоторого времени разделял эти сомнения и имел даже худшие мысли, которые не решался высказывать[1151]. Баниан уникален в том, что доходил до таких еретических мыслей. Мы можем только гадать о том, у скольких других благочестивых или менее благочестивых людей возникали подобные мысли.

Квакеры предложили авторитет внутреннего света в качестве альтернативы Библии. “Никто не приходит к знанию Отца путем чтения Писания”, — заявлял йоркширский пастух Уильям Дьюсбери в 1656 г. “Писание — это истинное заявление о том, во что верят святые, и истинное свидетельство об Иисусе Христе, но немногие... могут верить в то, что там написано, только благодаря стороннему заявлению и свидетельству Писания, но благодаря слову веры, которое находится в сердце”[1152]. Но кто решает, если индивидуальные толкования разнятся? Это только один маленький, хотя и знаменательный шаг от духа, от внутреннего света к человеческому разуму.

В 1658 г. Томас Мэнтон зафиксировал существование секты антискрипчеристов (Scripture — Писание. — Прим. перев) наряду с квакерами, рантерами, фамилистами и т. п.[1153] Это были те, как я полагаю, кто принимал идеи вроде высказывавшихся вустерширским торговцем платьем Клементом Райтером, который в 1657 г. обобщил новую критику в трактате “Fides Divina”. “Как может, — пытливо спрашивал Райтер Ричарда Бакстера, — любая история, написанная людьми, подверженными ошибкам и погрешностям, быть без непогрешимого свидетельства достаточной основой для божественной веры?” “Писание сообщает о чудесах; могут ли чудеса, сообщаемые Писанием, подтвердить эти сообщения?” Райтер постоянно заявлял, что он “обездолен по части школьной учености и человеческих искусств и наук”; он обращал свои произведения к “среднему чистосердечному человеку”, который “не вовлечен в какую-либо партию или воззрение, но ум его открыт свидетельству истины”. Мы должны “обратиться к Свету и Слову внутри”[1154].