и о законе Его размышляет он день и ночь!».

Так было на всем древнем Востоке.

Так вот, в Новом Завете это очень часто присутствует в речах Христа. Значит, не отвлеченное философское рассуждение, а целостное поэтическое видение присутствует в речах Христовых.

Если мы возьмем начало Евангелия от Иоанна, то увидим, что и сам евангелист начинает свой текст явно поэтически. Поэзия звучит даже в тройном переводе (вероятно, подосновой Евангелия от Иоанна тоже был арамейский или древнееврейский текст):

«В начале было слово,

и Слово было у Бога,

и Слово было Бог.

Оно было в начале у Бога.

Все чрез Него начало быть,

и без Него ничто не начало быть, что начало быть…

И свет во тьме светит,

и тьма не объяла его»,

— это всюду присутствует.

А сколько можно найти в тексте Евангелия всевозможных черт Христа! Вот, например, евангелист ничего не говорит о свойствах Его взгляда. Но! Он подходит к берегу и говорит будущим ученикам (они занимаются своим делом): «Следуй за Мной», — и они тотчас же, оставив все, пошли за Ним. Значит, что–то такое произошло. Или, неоднократно говорится: «Иисус взглянул на него» — и сразу что–то подействовало.

Есть еще одно косвенное соображение. Древнехристианские писатели, пытаясь представить себе тайну уничижения Бога во Христе, говорили, что Он обладал каким–то невзрачным видом, что у Него были какие–то телесные недостатки, — они исходили из пророчества Исайи, гл. 53, где говорится о страдающем праведнике: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни». Но, будьте спокойны: если бы что–то такое было, то в полемике этого времени (раннехристианского) Его противники это обязательно бы использовали. Но мы не находим нигде ничего, даже малейшего намека на что–то. Уж что там, Тамерлан немножко прихрамывал, так он даже прозвище получил — «Хромой». А здесь не было ничего…

Особого богословского значения этот поиск не имеет, но он дает нам возможность увидеть Его живым среди живых людей.

Мы никогда не видим колебаний у Него — это признак полной, абсолютной уверенности: решает — и делает; никакой раздвоенности: апостол Павел размышляет, думает, просит, чтобы Бог его вразумил, — Он никогда. Апостол Павел ссылается на Писание, как бы опирается на него, а Христос говорит: «вот, в Писании сказано, а Я говорю вам…».

Если некоторые критики прошлого века, да и нынешнего, пытались доказать, что в Евангелии Христос показан только человеком, что все это (то есть Божественное) наросло потом, то ведь Нагорная проповедь — это один из древнейших текстов. И уже из этого текста явствует, что Христос говорил о Себе совершенно в ином духе. Заметьте, что Он никогда не употреблял формулу, которую постоянно, традиционно употребляли пророки. Пророк, выступая в храме, всегда начинал свою речь сакральной формулой: «Так говорит Господь», — и дальше он уже говорил от лица Божия. То есть тем самым он подчеркивал, что является только рупором, только глашатаем, только передатчиком. Между тем, все проповеди Христа идут только от Него Самого…

Видите, как много можно найти в Евангелии, если поразмыслить.

А одна история Отрока Иисуса в храме чего стоит! Это Его характер и Его юность — все вместе. Ведь Он так увлекается разговором с этими учителями, что забывает обо всем на свете. Он просто беседовал с ними о Законе Божием и забыл и про родителей, и про всё. И Мать говорит Ему: «Мы с болью (с болью!) Тебя искали!» — а Он сказал: «Мне должно быть в доме Отца». Значит, Его тянуло сюда, в дом Божий…

Причем сразу ясно, какова разница между Евангельским текстом и традиционной интерпретацией этого места, скажем, в иконописи: на иконе в центре — Отрок Иисус, большого размера, вокруг какие–то старцы сидят, маленькие фигурки, а Он сидит и их поучает. Теологический смысл этих изображений понятен. Таковы же возрожденческие картины, картины XIX в.