Конфуций с начала своей проповеди пытался найти князя–покровителя, потому что он понимал: надо опираться на какую–то реальную государственную силу; Будда был сам князем; Платон тоже искал, пытался найти политическую опору.

Христос никакой опоры политической не дает, все они политически ничего не стоят, экономически ничего не стоят, и именно поэтому проявилась сила Божия. Он построил Церковь на вере обычных людей, чтобы никто, самый последний изгой мира, не мог сказать: ну, конечно, это они, апостолы. Да нет. Они были люди не богатые, не влиятельные, не знатные, не мудрые особенно. Это вовсе не значит, что надо быть дураком, чтобы быть христианином. Потом были и умные, тут же пришел Павел–мудрец. Но вначале были люди такие, чтобы никто не мог сослаться на свою немощь, на свое низкое положение в обществе и сказать: это не для меня. Причем, это ведь началось с образа жизни самого Христа, который не был экстраординарным. Понимаете, когда говорят: вот некий йог дышит десять раз в сутки и ест горсточку риса и все — это прекрасно для некоторых, но сразу выводит его за пределы обычных человеческих мерок.Люди говорят: это чудесно, но это не для нас. Никто не может сказать об Иисусе — «не для нас». Пришел Иоанн Креститель — аскет, постится, люди говорят, что в нем бес. Пришел Христос — ест, пьет, им опять не нравится, но именно Христос подчеркивал, что Он вел обычный образ жизни. Но это не снимает всех вопросов. Главный вопрос такой: Церковь, эта семья, которую Господь основал на земле, разрастаясь, невольно принимает формы социальные — это, конечно, община. А в социальной общине, как в организме, уже начинают действовать какие–то функциональные элементы. И апостол Павел приводит биологическую аналогию: он говорит, что тело имеет различные органы, органы имеют различные функции, так и в Церкви — все ли апостолы, все ли учители, все ли исцеляют, все ли имеют дар говорения? Для того чтобы существовало такое сообщество, оно должно быть структурированным, в нем должна быть дифференцированность, по мере роста должна появиться дифференцированность институтов Церкви.

Прежде чем возникает такая структура, есть некая тайна: когда мы, служащие, несем настоящее евангельское слово, — то это слово не наше, а слово Его: «Кто слушает вас, Меня слушает». Разумеется, есть различия. Мало ли что мне придет в голову, что я могу сказать. Тогда, конечно, это утверждение неправильно, ни в коем случае. Но если наше служение соответствует — а мы всегда можем знать и чувствовать, в какой степени оно соответствует Евангелию — то тогда это так, потому что Он как бы нам завещает, чтобы через нас все существовало. Смотрите, Он хочет что–то делать в этом мире. Он говорит: Я продолжаю оставаться и буду действовать. Да, Он будет действовать, но через нас. Следовательно, мы все наделяемся властью служителей Божиих, служителей Христовых, священников, как говорит апостол Петр: Вы царственное священство, род избранный. Значит, мы все посвящены Богу. Дальше идут функциональные различия внутри церковного организма.

Теперь вопрос о том, почему «свяжете и развяжете», это старинное выражение, обозначающее как бы уставы, постановления, т. е. «вы говорите то–то — значит так; вы отрицаете — значит так». Но здесь может естественно возникнуть вопрос: а если какое–нибудь постановление не соответствует Евангелию? Оно автоматически теряет свою силу, оно теряет свою внутреннюю благодатность, потому что оно не есть слово Христово, сказанное через пастыря или через архипастыря — кого угодно. Это уже только их слово. Но все–таки слово должно сохраняться живым через людей, потому что одних книг недостаточно, потому что есть — и каждый из вас знает — особая сила, которая передает от души к душе. У книги есть свое преимущество, но у книги есть и свои минусы, потому что есть вещи, которые нельзя передать только словами. Заметьте, поэтому Христос ничего не писал. Он не писал, чтобы не обоготворили букву; Он не создал точно регламентированной церковной организации, поэтому до сих пор спорят католики, православные и протестанты, как организовать Церковь.

Католики считают, что надо строить ее как единый организм во главе с единым пастырем; православные считают, что каждая нация должна иметь своего пастыря, протестанты идут еще дальше — каждая община может быть более или менее партизанской. А Христос не оставил своих указаний, чтобы устав не был нами канонизирован и чтобы у нас не было культа этого устава, потому что есть человеческая сторона. Даже Священное Писание не было заповедано Им. Ведь это пародийно, но вот в «Jesus Christ Super Star» поют ученики вначале: вот придет время, напишем Евангелие — это пародия! Вы не найдете в Священном Писании слов, где бы Господь сказал: Ну, теперь идите и напишите Евангелие, сделайте это. Нет, нет — Он сказал: «Идите и научите», что вовсе не означало писать. «И творите сие в Мое воспоминание» — т. е. совершайте Евхаристию. Все! Больше никаких заповедей Он не оставил. «И чтобы не было у вас, как у язычников», где цари властвуют. «У вас пусть каждый будет слуга». Все остальное развилось в естественном процессе: и Евангелие нам было нужно — через него Дух Божий действовал, и все другие стороны были нужны. Но они, естественно, в процессе истории заражались преданиями старцев. Самый опасный враг — предания старцев. Ведь Господь мало кого обличал, но предания старцев и фарисеев обличал. И поэтому Церковь всегда находится в состоянии Страстной недели: она всегда умирает — и воскресает вновь. И вся история Церкви идет так: человеческие начала ее погребают, забивают крышки в гробе, потом этот гроб лопается, и она оттуда выходит все снова и снова. Чешский марксистский историк Зденек Неедлы говорил: «Революционный яд Евангелия действовал всегда в течение Средних веков и Нового времени». Он это трактовал социально, но это неверно, конечно, это гораздо более широко, нежели социально. Поэтому реформистские тенденции Церкви, которые иногда бывали и крайними, и уносились куда–то влево, они все–таки всегда были оправданы, ибо остается непреложным слово Иоанна Златоуста: Церковь вечно обновляется. И когда мы говорим, что мы Церковь традиции и Церковь предания, то это можно понимать и искаженно, что мы Церковь, которая умерла, Церковь, которая остановилась и застыла, как мумия, — но нет. Это Церковь, которая развивает изначально ей данный Дух. Что касается Петра как главы апостолов, то проблема эта относится к области веры. Если верят католики, что Бог действует через преемника Петра, то Он так и действует. Это доказать исторически, научно невозможно. И когда мы в полемике против католической структуры начинаем выдвигать такую концепцию, что раньше такой власти не было, то протестант может развить нашу аргументацию и сказать: раньше не было венчания, не было икон. Не было ведь, значит что? упраздним их? — и многое другое.

Патриарх Сергий покойный говорил, что Церковь развивалась по линии от плюрализма к единству, что вначале общины были все независимо разбросаны, потом они об'единялись, потом возникли епископаты, митрополии, потом возник патриархат — и все это движение носило характер безусловно центростремительный. Организационно был один шаг до того, чтобы Церковь превратилась в единый государственный организм. Но промысел Божий этого не допустил. Он использовал грехи человеческие, распри между латинянами и греками для того, чтобы сохранить плюрализм хотя бы на двух полюсах Римской империи; и возникло два типа благочестия, а теперь и три. На самом деле есть несколько типов христианства, их должно быть не менее четырех, поскольку четыре типа человеческого характера существуют по традиции. И мы должны сказать, пародируя как бы, что протестанты — это холерики, что православные — это флегматики, вернее меланхолики, что католики — это сангвиники и т. д. Я очень это огрубил, но, если вы покопаетесь, вы увидите, что иной человек, который числится православным и по всем приметам такой, в душе он — совершенный баптист, а есть баптисты, которые совсем православные. Есть иудей, такой, что — сдери с него шапочку, надень на него что–нибудь другое — ну истинно православный человек, вот прямо ортодокс. Это типажи человеческие.

Значит, всегда возникает вопрос — опять мы возвращаемся к исходному, — почему же Господь вручил эту власть? Ну нет этой власти. Заслуга А. С. Хомякова в том, что он показал, правда с левыми загибами, но показал, что в Церкви нет внешнего авторитета. Загибы были в том, что он потерял чувство реальности, забыв, что Церковь — это и союз людей.А любой союз требует дисциплины определенной, иначе все будут грести, как лебедь, рак и щука. Но мы должны всегда помнить, что дисциплина эта не божественная, а конвенциональная, условная.

Мы подчиняемся ей ради свободного послушания, ради того, чтобы сохранять структуру Церкви как общины. Одному не нравится одно, другому — другое, одному не нравится иконопись, другому живопись — нужно идти навстречу друг другу. Но, по существу, он был прав: в Церкви внешних авторитетов не должно быть, только духовные. Мы свободно принимаем авторитет Евангелия, авторитет Христа — это не внешний авторитет. Они, конечно, для нас авторитет, но в смысле высшего, это носители высшей истины, но это не то, что нас давит, а то, что мы восприняли свободно, открыв себя этому потоку. Это не так просто выразить, и Хомяков над этим бился, и Бердяев потом бился, но все–таки это заслугой Хомякова остается утверждение, что здесь свобода чад Божиих…

Ко мне недавно приходил один юноша, учитель из соседней деревни, крещеный, хотел в храм ходить, разобраться и спрашивает об инквизиции и прочем. Я говорю ему: это самое простое дело. У нас есть критерий, когда мы можем отличить подлинное от мнимого. Вот в романе Г. Грина «Сила и слава» очень точно сказано в разговоре героя с лейтенантом, который ведет его на казнь. Герой говорит: если у вас будут плохие люди, то все пропало, потому что у вас все стоит на людях. У нас могут быть плохие люди, но на самом деле у нас все живет другим. Он сказал буквально: «У нас Бог из камней делает сынов Авраама, и всегда их найдет». Чтобы было ясно, что это все–таки дело — нечеловеческое.

И поэтому меня глубоко изумляют рассуждения многих западных богословов, которые говорят о будущем христианства. Они рассуждают в той же терминологии и в той же психологической атмосфере, в которых можно рассуждать о судьбах какой–нибудь организации или партии. Как там она? преуспеет или нет? Будет она иметь рынок сбыта своим идеям или нет? Да, плоховаты дела… Абсолютно бессмысленные рассуждения, потому что если этих господ пригласить в те времена, когда жили апостолы, то что тогда бы они сказали, какие там были социальные условия?! «Распят мятежник!» — помните, есть такое стихотворение «Против течения» А.К.Толстого, очень хорошее и они там говорят: «Распят мятежник» — и все! Кончено, будем спокойно теперь отдыхать. Но оказывается нет, все вышло на поверхность. И также говорил Лев Х, что это какая–то монашеская склока… Так что о Церкви судить только на основании социологии — совершенно близорукое решение. Именно поэтому мы и говорим о ее двойственности, о богочеловеческой природе.

Вот мы, члены Церкви, ее инструмент, но то, что с нами происходит, это в общем всегда чудо, всегда чудо. Мы вовсе не клуб по интересам, хотя, конечно, у нас с вами много общего, в жизни, в характере, в устремлениях, тем не менее есть некая тайна, которая будет связывать нас и далее, потому что «где двое или трое собраны во имя Мое, Я среди них», — и это преодолеет наши немощи. Она не формализована, тайна, и власть действительно дана, но дана условно, до тех пор пока… «кто хочет быть первым, будь слуга…» Надо сказать, что это ведь действовало и в ветхозаветной церкви.

Когда мы начинаем читать историю, мы видим, то народ бунтует, то какие–то недостойные цари — все очень непросто, диалог идет сложно и напряженно. А что касается идеи первосвященника, то, рассуждая социологически, конечно, в ней есть большой смысл. Разумеется, удобнее, когда церковное руководство находится вне государства, когда оно обладает автономией, когда оно обладает огромным аппаратом богословов и т. д., поэтому более мобильно. Но в этом есть и своя опасность. И мы должны всегда видеть, где Христова Церковь, а где ее внешние стороны.

БЕСЕДА ОБ ИСКУПЛЕНИИ

В древнем мире проблема искупления решалась достаточно просто, потому что древнее сознание находилось во власти определенных юридических представлений об отношении между нами и Богом. Люди жили этими представлениями в своей повседневной действительности. Сушествовали вассально–сюзеренные отношения: человек, который оскорбил своего сюзерена, обязан был дать ему сатисфакцию, удовлетворение. Понятие о чести при феодальных отношениях и после было также тесно связано с представлением о сатисфакции, удовлетворении. Оскорбленная сторона требовала от вассала или от равного партнера, чтобы было возмещено оскорбление действием. И эти представления были перенесены на богословские понятия и на тайну искупления.