И, значит, опять перед нами вопрос — а где же апостольская забота византийских патриархов?

В жизни солунских братьев, конечно, есть миссионерское измерение. Но оно все же не было главным.

Их поездка в Моравию пришлась на пору, когда местный князь уже принял христианство, а население уже считалось крещеным. Письмо князя Ростислава, зовущее братьев в Моравию, говорит — «Люди наши язычество отвергли и держатся закона христианского»[763]. В житиях славянских апостолов не видно следа их полемики с местным язычеством. Их спор ведется с другими епископами (причем не по вопросу о том, можно ли молиться на родном языке, а по более узкой теме — можно ли совершать на нем Литургию. «Лингвисты предполагают, что первое переложение основных христианских молитв на славянский язык было сделано за 60 лет до миссии Кирилла и Мефодия. Перевод и организация первых общин в Моравии ставятся в заслугу некому Добдагреку (ирл. Dub-da-chrich), который был сподвижником настоятеля монастыря святого Петра ирландца Виргилия (ирл. Fergil), в духе кельтской церкви исполнявшего одновременно обязанности архиепископа Зальцбурга»[764]).

Миссия к арабам была дипломатической. Вряд ли 24-летний богослов мог быть отправлен во враждебную страну императором именно для религиозного диспута. Константин просто входил в свиту византийского посла Георгия Полата[765]. Цель переговоров была в обмене пленными. И маловероятно, что руководители посольства стали бы усложнять эту свою гуманитарную задачу раздражением хозяев из-за религиозных разногласий. При всей легендарности житийного эпизода о прениях с сарацинами, даже Житие полагает, что миссия была не очень успешной — по ее итогам арабы «совсем впали в свою злобу» (Житие Константина, 6).

Не была собственно миссионерской и поездка в Хазарию. «Прение о вере» было прикрытием для дипломатических целей. Традиционно и небезосновательно византийская дипломатия видела своих врагов в том племени, которое поселялось в пространстве между Дунаем и Днепром — то есть у границ Империи. Соответственно, союзника Империя себе искала в том племени, что оказывалось за спиной ближайших недругов — то есть у обитателей нынешней Кубани. Когда-то именно так византийские дипломаты позвали венгерские орды к границам Европы — для совместной борьбы с болгарами царя Симеона (894 год). Но те не остановились на Карпатах и Дунае, а пошли дальше — в 906 году стерев в пыль Моравское княжество (кстати, тоже позвавшее их для борьбы с франко-болгарским союзом) и навсегда разрезав западных и восточных славян, тем самым положив предел росту наследия Кирилла и Мефодия…

В IX же веке у стен Константинополя оказались русские, а на Кубани — хазары.

Снова сопоставляем две даты. Июнь 860 года — русы на 360 кораблях осадили Константинополь и разграбили его окрестности. Появление Константина у хазар, т. е. в русском тылу — январь 861 года. Главная задача этой поездки была в том, чтобы добиться от хазарского кагана подтверждения его союзнических отношений с Византией[766]. В этом смысле миссия была успешной, поскольку в Житии каган передает императору: «Все мы — друзья и приятели твоего царства и готовы идти на службу твою, куда захочешь» (Житие Константина, 11). Учитывая военно-политическую сверхзадачу миссии, вряд ли Константин был очень настойчив в опровержении веры своих собеседников. Тем не менее, согласно «Житию», крестилось 200 человек.

Однако те аргументы, что есть в «Житии» святого Кирилла, немыслимо использовать сейчас. Вот он беседует с хазарским каганом о Троице: «Если кто почитает тебя и слова и духа твоего не чтит, другой же всех трех почитает, кто больше оказывает тебе доверия?» (Житие Константина, 9). Но ведь дух человека, его слово и сам человек никак не одноприродны и несопоставимы, а первые два еще и не ипостасны. Так что антропологический довод в пользу Троицы вряд ли доходчив…

И хотя у Отцов часты аргументы этого рода, я считаю неприемлемыми любые попытки объяснить тайну Троицы через параллель с миром обыденного опыта. Мол, в человеке есть ум, воля и память — и это отражение Троичного Бога. Есть солнце, луч солнца и свет — и такова Троица. Есть подземное хранилище вод, источник и ручей — вот так же Три составляют одно в Боге… Богословски такие образы опасны. В человеке есть еще и совесть, и подсознание, и рефлексы, и инстинкты, и эстетические чувства и нравственные. Можно тысячи подробностей найти в человеке — и неужели тогда и Бога придется дробить на все это множество наших антропологических изысков? А луч солнца не един с солнцем: он уже оторвался, он гаснет, он не вечен, он слабеет, и несет он в себе отнюдь не всю энергию первоисточника. Дух же Божий всегда имеет все, что есть у Отца… Так что то, что допустили отцы в своей миссионерской работе, недопустимо в догматическом богословии, да и в современной миссии эти образы уже мало помогут…

Еще более странно употребление Кириллом Писания. Иудеи, считающие Иисуса человеком, упрекают христиан строчкой из псалтыря: «Проклят всяк надеющийся на человека». И слышат в ответ: «Но в Псалтыре же сказано — "человек мира моего, на него же уповал" Человек же тот — это Христос». Это Псалом 40:10. Продолжение этого стиха: «Евший хлеб мой, поднял на меня пяту». Христос это относил к Иуде (см. Ин 13:18; Деян 1:16). Святой Кирилл относит эти слова к Самому Христу (Житие Константина, 10)[767]…

А дальше идет фрагмент, который издатели Жития из Троице-Сергиевой Лавры вообще предпочли вырезать, сказав, что оно «представляет трудности при переводе»[768]. На самом деле, никакой трудности перевод не представляет, просто герой жития в этом месте ссылается на апокрифы[769].

Житие сообщает также о диспуте Константина с некиим иконоборческим патриархом «Аннием». Возможно, это был ушедший в отставку патриарх Иоанн Грамматик, однако, «рассказ агиографа об организации диспута между Константином и Иоанном Грамматиком в настоящее время вызывает единодушные сомнения всех исследователей. После восстановления иконопочитания в 843 году ни разу не вставал вопрос о возобновлении публичных споров с «иконоборцами». С другой стороны, поскольку Иоанн Грамматик пользовался репутацией несравненного полемиста и оратора, сумевшего с помощью «диалектических» доводов обратить в свою веру многих противников, то в житиях ряда святых — современников иконоборческого патриарха — появляются описания явно вымышленных диспутов, в которых святой одерживает полную победу над «ересиархом»[770].

Как бы то ни было — в Житии читаем: «И сказал старец: "Если Бог сказал Моисею: не сотвори всякого подобия, то почему же вы делаете иконы и поклоняетесь им?" Философ ответил: "Если бы сказал: не сотвори никакого подобия, то был бы ты прав, но Он сказал всякого, то есть лишь достойное"» (Житие Константина, 5). Но в Писании сказано именно «никакого — Travxoq — изображения» (Исх 20:4; Втор 5:8). Довод Константина был бы допустим, если бы там стояло Travxoioq. Но для 14-летнего мальчика[771] простительно… Правда, для оценки достоверности этого житийного рассказа надо еще учесть, что учителем святого Кирилла был именно иконоборческий философ Лев, епископ Солунский[772].