Нельзя быть уверенным в том, что древние всегда были близки к главному, и даже в том, что литургические тексты наилучшим образом приводят к нему. Ведь мы знаем, что те, кто составлял тексты, обряды, уставы, не всегда были самыми святыми и обладали самым здравым разумением. А стало быть, нам нужно постоянно трудиться над постановкой духовных вопросов, чтобы непрерывно очищать то, что нам передано, и чтобы быть уверенными, что наши выражения, наши каноны и комментарии пребывают в согласии с Божественным Откровением, а наша жизнь, освященная тем же Духом, стала еще ближе к этому Откровению, чем жизнь наших предшественников. Церковь — это здание, в основании которого — Бог и людское единство. Бог не может быть поставлен под вопрос, но слова и образ действия людей всегда должны ставиться под вопрос, чтобы видение Бога не замутнялось, чтобы мы были все более послушны Его воле, все более способны выразить ее и открыть другим. Это усилие к обновлению не только развивается в веках, но должно вовлечь в себя всех здесь и сейчас. Несомненно, нужно великое терпение, «чтобы никто не погиб». Но нужна еще одна нелегко обретаемая добродетель — желание слушать всех в духе соборности. В православном Предании соборность состоит не только в сопоставлении мнений, но, главным образом, в том, чтобы не презирать меньших братьев Иисуса, ибо кто–то из них может обладать истиной. В нашей церковной жизни, предполагающей слияние голосов и разнообразных харизм в едином Духе, главная трудность зачастую не в отвержении «малых сих», а в отказе от встречи различных направлений или духовных школ. Большая проблема — как ужиться между собой знающим. В том конфликте, который возник в Павлово время в Коринфской Церкви, столкнулись не малые с великими, а те, кто называли себя «Павловыми, Аполлосовыми, Кифиными, Христовыми». Разбираясь в этой проблеме, апостол, по–видимому, не запрещал никому предпочитать ему Аполлоса или Кифу законным духовным предпочтением, основанным на тех качествах, которые верующий мог найти в Павле, но точно так же и в Кифе, или наоборот. Все притоки встречаются в одной реке, которая есть Христос. Тот или иной апостол мог сознательно или бессознательно заслонять собою Лик Христов или лицо другого апостола, если считал себя одного живущим в полноте общения со Христом. Тот, кто ощущал себя так, был близок к катастрофе.

Одна из проблем Церкви в том, что мы часто скрываем ненависть, злобу или зависть за теориями, за ссылками на святые каноны либо за скорыми решениями, тут же признанными выражением церковной власти, тогда как они суть всего лишь проявление властного авторитаризма. А во имя этой власти мы пытаемся вовлечь людей в личные или партийные ссоры.

Труднее всего решить проблему того, каким образом мы приспосабливаемся к Божией власти. Одна из сторон этой проблемы заключается в том факте, что власть епископа исходит от Бога. В это веруют Церкви, верные древнему Преданию. Вопрос, однако, остается: как может епископ знать, основано ли то или иное его действие либо слово на этой Божией власти и не вызвано ли оно его собственными стремлениями, характером, личными страстями? Проблема эта тем острее, что держатели власти в Церкви, как и в монархиях, видят себя в совершенном союзе с Богом. Рациональный ответ на мой вопрос известен: он заключается в духе соборности, который должен преобладать среди епископов и верующих. Теоретически это так и есть, но речь здесь идет не о теории, не о простом рассудочном понимании. Все это в Церкви имеется в изобилии, но кто готов в экзистенциальном плане признать, что между ним и Богом — бездна?

Фактически на этот вопрос нет рационального или институционального ответа. Верно, что Церковь принимает принцип соборности, и каждый, таким образом, признает свою потребность в другом. Но в житейской практике эта система не обеспечивает экзистенциальной встречи между духовенством и верующими, или, как мы теперь говорим, мирянами. Даже постоянные консультации, будь таковые введены, не могут выносить окончательных решений. И даже если коллегиальная система ограничится встречей епископов в синодах, всегда найдется способ сделать исключение, столкнуть большинство с меньшинством. Есть столько понятий, о которых нельзя упоминать в христианстве, даже если к ним порой приходится прибегать для решения практических проблем. Система соборности не может быть основана на юридических нормах: как и в лоне Божества, ограничивающее понятие числа здесь неприменимо, иначе говоря, в области рассудка у меня нет на это удовлетворительного ответа.

Подобно Святой Троице и Евхаристии, соборность есть тайна, а в том смысле, что она дарована Богом, она может и не быть таковой. Она проявляется постольку, поскольку сердца уязвлены любовью, а души живут во смирении, в аскезе, в открытости, чем и позволяют Богу идти, куда Он хочет, и быть единственным носителем власти в телах, призванных умереть.

Дух общения

Быть вместе — значит и свидетельствовать вместе. Если с апостольских времен Церковь, объединенная, подобно Коринфской, апостольским Преданием и преломлением хлеба, дошла из–за внутреннего разделения до того, что породила противосвидетельство, — то тем более те Церкви, в которых раздоры усиливались от схизмы V в. до Реформации, не могут явить миру мощь своей любви и неизбежно заслоняют Лик Господень. Ибо что может значить вне совместного praxis (действия) общение в свидетельстве?

Любовь — та реальность, что превышает всякое знание и определяет его. В 1–м Соборном Послании апостола Иоанна мы находим совершенное соотношение между общением с Богом и общением друг с другом, между обретением знания и истины, заповеди, между требованиями быть в мире и побеждать мир. Свидетельствует на самом деле Дух Святой, и совершается свидетельство — в Духе Святом. Если все мы будем Его носителями, мы явим в общине троическую жизнь. Дух скрепляет наш союз и делает нас единым богоявлением. Однако это становится возможным лишь тогда, когда верующие, тесно сблизившись в любви, придут к такому совершенному разумению, которое позволит им проникнуть в тайну Божию (Кол. 2, 2). Именно благодаря причастности к этой тайне мы можем служить «созиданию Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 12–13). Это движение к церковному, соборному, общинному бытию завершается видением тайны Церкви как места, где ждут света невечернего, где идет пир, на котором встречаются две паруссии, а это невозможно в нынешнем состоянии разделенности.

Мы идем к миру вместе не благодаря совместному усилию или плановому сотрудничеству. Только тождество евхаристического бытия, признак общей веры образует наше единое лицо и представляет его миру. Божеское естество, которому мы причастны, бесконечно восходя к нему, созидает как наше тождество, так и наше единство. Учением Евангелия просвещается не только ум, им очищается, освобождаясь от страстей, сердце. Как говорит св. Максим Исповедник, сам божественный свет, принятый в глубину моего и вашего существа, являет собой отныне «энергию, общую для Бога и Его избранников; или, лучше сказать, отныне есть один лишь Бог, поскольку Он… всей Своей целостностью заполняет всю целостность Своих избранников».

Так Бог Сам созидает koinonia (общение) между теми верующими, которых уже прославил, к какой бы Церкви они ни принадлежали. Koinonia свидетельства — свойство церковного общинного бытия, установленного в Самом Боге. Единство действия следует из единства видения. Мир чувствует только совершенствование жизни, откуда бы оно ни исходило. Это отнюдь не делает относительной важность догматов. Они суть признаки Православия и единственная почва для святости. Но Дух дышит, где хочет, и святость, понимаемая как озарение и прославление, может быть воспринята всеми людьми. Тело Христово составляют вместе все эти мужчины и женщины, таинственно вошедшие в общение Святого Духа. На вопрос, как св. Отцы определяют Церковь, можно ответить, что Церковь — это сообщество обоженных людей, которые, будучи бесстрастны, освободились от страстей и стали обителью Пресвятой Троицы. Они стали своими для Троицы по слову Господню: «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11, 27). Совершается это так: вечно зрящий Отца Иисус «в силе, по духу святыни» (Рим. 1,4) делает нас свидетелями, поскольку мы уже причастны воскресению мертвых. Свидетельство, если оно — только произнесенное слово, ничего не значит. Если плоть свидетеля не стала глаголом, преображающим в Евхаристии всю личность целиком, никакое послание не передано. Даже в Ветхом Завете Слово никогда не бывает внешним для пророка; личность пророка преображена Словом, которое стало его дыханием. Вот почему у каждого пророка свой праздник и своя икона.

Наше свидетельство становится Божиим по мере нашего уничижения. Таким образом, становясь общностью кротких, Церковь являет лик Иисуса, Который через Свою смерть сделался и Агнцем Божиим, и пастырем. Вот почему Церковь, в конечном счете, лишь благодаря мученикам становится пророческим знамением.

Великий русский философ Владимир Соловьев идет еще дальше и относит объединение Церкви к области эсхатологии. В «Повести об антихристе» из «Трех разговоров» три главных героя символизируют, как это подсказывают их имена, три великих ветви Христианства: католическую, православную и протестантскую. Убитые антихристом, они воскресают вместе и восстанавливают утраченное единство. Основополагающая разница между Ветхим и Новым Заветами в том, что Господь становится совершенным пророком лишь через смерть. Точно также, отвергая насилие, Церковь вновь обретает свою женственность, в которой предает себя Иисусу и принимает дыхание Его Духа.

Церковь, посланная в мир, призывает людей к тому, что предчувствует сама: это радость быть с Иисусом в брачном покое. Именно ради этого мистического брака противостоит она миру, понимаемому по–иоанновски. Возвещаемое ею Царство разрывает ткань истории. Это и есть истинное отрицание века сего, когда, отвергая идолопоклонничество, «облако свидетелей», живущих в ней, провозглашает обетование о веке будущем.

Дело Божие — не просто развертывание времени, но ряд богоявлений, происходящих в верности Духа Самому Себе и в непредвиденности истории. Так пророческая харизма борется с демонизацией мира. Большая беда в том, что грех описывается и анализируется как обычная уязвимость бытия, а не как следствие искушения от змия — источник распада бытия, приводящего к смерти.