Первое же чудо из этих десяти — исцеление прокажённого. В Ветхом Завете из всех болезней чаще всего упоминается именно проказа. Именно с ней связано большинство ритуальных запретов, именно это заболевание считалось неизлечимым и опасным для окружающих. Современная наука пришла к выводу, что проказа не столь заразное заболевание, как думали раньше, но люди древнего мира и даже средневековья жили, загипнотизированные страхом заразиться ею.

Прокажённый приходит к Иисусу и произносит фразу — одну и ту же в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, — которая абсолютно точно переведена на русский язык: «Если хочешь, можешь меня очистить». Именно так она звучит по-гречески, так её передают три евангелиста.

Эта фраза обычно ставит в тупик комментаторов: почему прокажённый не восклицает, подобно слепому: «Помилуй меня»? Почему он говорит: «Если хочешь, можешь…»? Обычно мы употребляем этот оборот речи, если говорим о чём-то малозначащем — когда, скажем, приятель берёт уже не нужную мне газету и я, видя, что он заинтересовался какой-то статьёй, говорю: «Если хочешь, можешь взять её себе». Фраза, которую произносит прокажённый, нас смущает. Почему «можешь»?.. Мы бы на его месте сказали: «Очисти меня, Господи, если у Тебя есть на это силы». Я думаю, что после «если хочешь» можно было бы поставить три вопросительных и три восклицательных знака. То же самое — после слова «можешь». В этом «можешь» — и вопль, и мольба, и вопрос, и отчаяние, и безнадёжность, и прорывающаяся через всё это надежда. А в словах «если хочешь» звучит отголосок молитвы «Отче наш»: «Да будет воля Твоя». Потому что по-гречески «хотеть» — фело, глагол с тем же корнем, что и слово «воля», фе'лема. «Если есть на то Твоя воля, то можешь… А вдруг не можешь?! Нет, наверное, всё-таки можешь!…» — это вопль прокажённого. И словно на выдохе: «…меня очистить». Вот что скрыто за этой странной, на первый взгляд, и непонятной фразой.

Три евангелиста, тоже, думаю, не вполне понимая эту фразу, тем не менее передают её дословно. Но, вероятно, в этом заключается одна из удивительных тайн и одно из чудес Евангелия. Непонятное евангелист передаёт предельно точно, не пытаясь, как иногда это делают переводчики, расшифровать, дать истолкования: быть может, тот, кто прочитает, поймёт, если передам точно. Евангелие — не роман, не биография и не богословский трактат. Евангелие есть свидетельство, и задача свидетеля не в том, чтобы рассказать красиво, понятно и убедительно, а в том, чтобы точно всё передать, даже то, что непонятно самому рассказчику.

Так в истории с прокажённым нам открывается в его словах поразительная молитва, в которой, повторяю, воедино сплетены и отчаяние, и боль, и безнадёжность, и ужас, и надежда, и последний рывок, прорыв к Богу, который и приводит его к исцелению.

Второе чудо — исцеление то ли сына, то ли слуги сотника. В греческом оригинале Евангелия от Матфея этот больной назван словом пайс — «мальчик». Но так можно назвать и слугу, и сына. В просторечии это слово очень часто употребляется в значении «сын», а в литературном языке это прежде всего «слуга». В Евангелии от Иоанна этот мальчик назван пайс — «сын», пайдион — «дитя» и пайс — «мальчик». У Луки употреблено слово ду'лос — «слуга». Кто же он был на самом деле, этот ребёнок: сын или слуга?

Порой пытаются уяснить именно это: кто из евангелистов прав? Но это страшный вопрос. Если все четыре Евангелия включены в Священное Писание, значит, правы и тот, и другой, и третий, и четвёртый. И когда мы сопоставляем рассказы евангелистов об одном и том же событии или одно выражение, встречающееся у них в разных формах, мы должны исходить именно из этой установки — что все они правы. Дело в том, что Евангелие «не вмещается» в обычный рассказ, оно многомерно. Повествования евангелистов не противоречат одно другому, а дополняют друг друга, освещая ту или иную сторону события.

Попытаемся параллельно прочитать три рассказа об исцелении мальчика.

У Матфея прежде всего обращаешь внимание на то, что сотник — язычник. Иисус, указывая на него, восклицает: «И в Израиле Я не нашёл такой веры». Язычник — безбожник, в нашем понимании, — оказывается, может верить, да так, как не может верить иудей. Это — неустаревающий урок. И сегодня безбожник иной раз может явить себя человеком более верующим, чем, казалось бы, укоренённый в Церкви христианин. Приведённые слова Иисуса прежде всего об этом. Вера даётся самому «неожиданному» человеку, и он, казалось бы, формально необыкновенно далёкий от Бога, может поверить, как никто другой, глубоко и искренне — вот главное в этом рассказе у Матфея. Вера, которую Иисус нашёл в сотнике, — это та вера, которая спасает, о которой мы знаем по рассказам об исцелении дочери хананеянки, это вера кровоточивой женщины, вера слепых. Исцеляя этих людей, Иисус произносит одну и ту же фразу: «Вера твоя спасла тебя».

В Евангелии от Луки в аналогичном тексте (гл. 7) внимание обращено на другое. К Спасителю приходят иудеи, просят за сотника и говорят: «Он достоин». «Он достоин, чтобы Ты сделал для него это, ибо он любит народ наш и построил нам синагогу». Но сам сотник говорит: «Не трудись, Господи! Ибо я недостоин…» Мы тоже говорим о ком-то: «Он достоин» — или о себе: «Я достоин»… Спаситель же показывает нам, что Господь приходит в нашу жизнь не потому, что мы достойны, а потому, что это нам необходимо. Не потому, что мы этого заслужили, а потому, что без этого мы погибнем. Вот что главное в рассказе у Луки.

И, наконец, Евангелие от Иоанна (гл. 4). Отрок был исцелён в тот момент, когда его отец с молитвой бросился к Иисусу, умоляя исцелить сына. Иисус вошёл в жизнь этого отрока в момент обращения к Нему его отца. Иными словами, у Господа нет расстояний. Он реально присутствует в нашей жизни всегда. Ему не нужно времени, чтобы войти в неё в той или иной конкретной ситуации, Он приходит сразу — вот что главное в этом рассказе у евангелиста Иоанна: Дух Божий действует везде. Иными словами, «Дух дышит, где хочет» (Ин У. 8)

Теперь вернёмся к тому, с чего начали: сын или слуга? А не всё ли равно? Когда эти три рассказа прочитаны вместе, то становится ясно: христианин не может о сыне просить так, а о слуге, о каком-то чужом мальчике, — иначе. Если мы одних любим больше, других — меньше, то мы пока ещё язычники. Если мы делим людей на «своих» и «чужих», на хороших и нехороших, на заслуживающих поминания и особо заслуживающих, на специальной бумаге с гербом и на бумаге без герба и т. п. — значит, мы не христиане. Если мы «выгораживаем» для себя и для «своих» особое место у Бога, значит, мы не христиане. Вот что встаёт из евангельского текста, когда мы сопоставляем все три рассказа, складывая их в единое целое.

Третье чудо — исцеление тёщи Петра. Иисус взял за руку эту женщину, «лежащую в горячке», и «она встала и служила». В русском Синодальном переводе Евангелия от Матфея — «служила им», а в переводе епископа Кассиана, как и в греческом тексте, — «Ему». Причём в греческом варианте в значении «встала» употреблено то самое слово, которое используется в рассказе о воскресении Самого Иисуса из мёртвых: «Она воскресла и служила Ему». Господь поднимает нас от болезней, преображает и воскрешает, чтобы мы служили Ему. Не «им», которые сидят и пируют, а Ему, Христу. А служить Ему можно, только приходя на помощь тем, кому плохо, как, скажем, в притче о милосердном самарянине.

В Евангелиях от Марка и от Луки про исцеление тёщи Петра говорится: «Она встала и служила им» — эти евангелисты видят как бы внешнюю сторону события. А Матфей — и это характерно для него — отмечает внутреннюю, мистическую сторону происходившего. Да, исцелённая тёща Петра служит им — подаёт еду. Но Матфей разглядел за этим событием мистический урок для каждого из нас.