Ведь Астерии доказывал, что Отец и Сын одним и тем же являются только потому, что Они во всем согласны. Ведь Он говорил так: изза полного согласия в словах и делах, «Я и Отец — одно»[354].

Фактически, это Астериево понимание роли Сына означает, что Сын есть орудие Отца, посредством которого последний исполняет Свою волю в отношении сотворенного Им космоса[355].

В этом же смысле Астерий понимает и другое речение Христа, приводимое евангелистом Иоанном, опираясь на которое свт. Афанасий и его православные современники говорили о природной связи Отца и Сына: «Я в Отце и Отец во Мне» (Ин. 14, 10). Астерий толкует это выражение следующим образом:

Явно, что и Себя наименовал в Отце, и также Отца в Себе, означая тем, что п слово, Им преподаваемое, есть не Его Собственное, но Отчее, и дела суп» не Его собственные, но Отца, давшего Ему силу[356].

Представление о единстве воли Сына с Отцом, преломленное через учение апостола Павла о том, что Сын — «сияние славы и образ ипостаси» Отца (Евр. 1, 3) и «образ Бога невидимого» (Кол. 1,15), позволило Астерию развить важное в контексте арианских споров учение о Сыне как образе Отца. Свидетельства об этом учении Астерия сохранились во фрагментах из сочинений Маркелла:

Целесообразно, полагаю, сказать вкратце и об образе. Ибо он пишет: другим [, чем Отец,] является от Него рожденный, «Который есть образ Бога невидимого» (Кол. 1, 15). Астерии упомянул об образе невидимого Бога для того, чтобы показать, что Бог настолько отличен от Слова, насколько и человек кажется отличающимся от своего образа[357].

Он [Астерий] говорит, что Оно [Слово, т. е. Сын] есть образ их всех[358] [из контекста понятно, что — сущности, воли, силы и славы Отца. — А. b.][359].

Имеется также свидетельство у Филосторгия о том, что, согласно Астерию, Сын есть неотличимый образ сущности Отца[360].

Отсюда становится ясной специфика астериевого понимания «образа»: это понятие Астерий использует, чтобы выразить, во–первых, тождественность воли Сына с волей Отца, наподобие тождественности положении тела у человека и его точного живописного или скульптурного образа, или, более точно, наподобие тождественности движений у человека и его тени — в этом проявляется неотличимость Сына от Отца как Его образа; и, во–вторых, это позволяет Астерию иллюстрировать положение, согласно которому Сын отличен по сущности от Отца так же, как различны, например, сущность человека и сущность статут его изображающей, — это различие по сущности обусловлено, согласно логике Астерия, тем, что Сын есть образ сущности Отца, а значит, не тождественен с Ним в Своей сущности и обладает сущностью, которая «шгже», чем сущность Отца.

В учении Астерия о Сыне как неотличимом образе, очевидно, проявляется влияние традиции лукиановской школы. В т. н. «Лукиановском символе», принятом на Антиохийском соборе 341 г., говорится о Сыне как о «неотличимом образе сущности, силы и славы Отца[361]»[362]. Исследователи признают, что этот символ, вероятно, действительно восходит к Лукиану и его школе[363]. Таким образом, Астерий использовал формулу: «Сын есть неотличимый образ Отца», восходящую к школе Лукиана, для обоснования своего учения, предполагающего, что Сын выступает в роли орудия Отца, имея волю, во всем тождественную с волей Отца.

Переосмысление роли и функции Христа в тварном миропорядке, которое произвел Астерий, разумеется, сказалось на сотериологической аргументации в его системе. Как показывает М. Уайлз, у Астерия отсутствует тот акцент на «общности нам» природы Христа, который имеет место на первоначальной стадии арианских споров, из чего следовала возможность «усыновления нао>подобно Христу, но, в случае Астерия, в системе которого Сын более приближен и связан с Отцом, чем у Ария, речь идет скорее об обожении христиан вследствие воплощения Первородного Сына Бога и Его крестной смерти[364].

Фрагменты и пересказ положений из «Синтагматиона» Астерия

Св. Афанасий Александрийский. Послание о соборах, бывших в Аримине Италийском и в Селевкии Исаврийской 1.18–19[365]

Некто же Астерий из Каппадокии, многоглавый софист, один из последователей Евсевия, поскольку в прежнее гонение при деде Констанциевом принес жертву и не мог быть ими введен в клир, то, с согласия последователей Евсевия и в угоду им, пишет сочинение, равняющееся по дерзости его жертвоприношению, — потому, что приравнял в нем ко Христу, и даже предпочел Ему гусеницу и саранчу, и говорит, что кроме Христа есть в Боге иная Премудрость, Творительница Христа и космоса! Он обошел сирийские и другие Церкви по распоряжению евсевиан, чтобы, однажды решившись отречься, и теперь дерзко восставать против истины. Так, этот предерзкий во всем человек проникал в места недозволенные для него и, сидя на месте клириков, читал всенародно свое сочинение, хотя иные и негодовали на него. В этом сочинении написано многое; часть же его составляет следующее: «Не сказал блаженный Павел, что проповедует Христа — Собственную Его, то есть Бога, Силу или Премудрость; но говорит без этого добавления[366]: «Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор. 1, 24), проповедуя тем, что есть иная Собственная Сила самого Бога, Ему врожденная и нерожденно соприсущая (συνυπάρχουσαν σ,ύτφ άγενήτως), и она‑то есть родившая Христа и Творительница (δημιουργικών) всего космоса; о ней уча в Послании к Римлянам, апостол сказал: «Невидимое Его, вечная Сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20). Как никто не скажет, что названное здесь Божество есть Христос, но, напротив того, это есть сам Отец, так, думаю, и вечная Его Сила есть не Единородный Бог, но рождающий Отец. Учит же апостол, что иное есть Сила и Премудрость Божия[, чем Христос], а именно, являемая через Христа и проявляющаяся через сами дела Его служения».