Ответ. Я удивляюсь, о, любезная глава: ты нам сам показал очевидное установление делания добра, чтобы мы его бодро видели. И если найдется этот устав, то его желанно с помощью слова сделать вечным в своем житии. Я прямо недоумеваю, как объять словом и показать совершенство в житии. Если даже слово и передает смысл, то оно выше моего помышления. Ведь и все те, кто сияет деланием добра, не могут поведать то совершенство, которое у них, то совершенство, которое у всех других: как оно может быть измерено в чувстве и какими определениями оно будет установлено. Что оно по числу и уставу. Все, что количественно, то окружено какими–то своими установлениями. И кто измеряет на глаз локтем, или считает десятками, тот понимает, где он начинает и где кончает. И в нем это и осуществляется. А что до делания добра, то от Апостола мы научились единственному совершенному установлению: ибо делание добра — без установления и без краев. Ибо Апостол велик и высок разумом, и всегда по доброделанию движется. И никак не перестает состязаться за первенство, ибо он думает, что не безвредно прекратить этот бег. Ибо ничто благое не устанавливается своей природой. А когда противник запинает, то это благое всегда тотчас кончается — как жизнь кончается смертью, и свет кончается тьмою, и сила кончается болезнью. Ибо как конец жизни — это начало смерти, заход солнца — это начало тьмы, и недомогание — это начало болезни. Так что остановка бега (течения) на делание добра становится началом течения зла. Разве не хорошо я сказал, что делание добра не подчиняется своим установлениям. Ибо делание добра не имеет окончания: оно совершенно, без конца и лишено установлений, весьма велико и неизмеримо. Ибо, говорится, всякого ума выше Божество, Господство, Первое Благо. Его природа блаженна, бесконечно делание добра. Таким образом, нет ни одного установления для делания добра. Разве только сопротивление злу. Ибо противник не приемлет Божество и не считается с Ним. А тот, кто бежит путем делания добра, тот всегда причастен Богу. Ибо Он — это всесовершенное Действие, Он — самое доброе и благое по Своей природе, и достойным удивления образом причащаем всеми. Но Сам установлений не имеет. Необходимо, чтобы тот, кто стал причастен, в неудержимом желании бежал и прорывался. А бег никогда нельзя остановить, ибо он без установления и без конца. Всесовершенная добродетель да будет понята, что она есть Бог.

(193) Вопрос. Но как кто–либо начнет путешествие или дело, если не будет надеяться на конец и завершение? Как кто–либо пойдет добродетелью, не надеясь на совершенство в ней?

 Ответ. Ты неосмысленно указал искомое слово. В житии о Боге не будем лениться, по силам, когда всегда [Евангелие] богословит: «…будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Нам никак не возможно сравниться с Божеством, с несравненной и превышающей ум и осмысление Божией природой — но подражать Его человеколюбию, кротости и всеблагости, показывая милосердие к ближним. Даже если это враг или доносчик, то в любом случае Божество помогает всем и независтно (щедро) дает, предваряя дарами прошение полезного. И ни от одного человека Божество не получает почести, которые были бы достойны. Итак, пойдем, сколь это [для нас] возможно на делание добра, легкими и частыми ристаниями (сражениями) пробегая к нему. Хотя и невозможно достигнуть самой вершины, и невозможно получить все доброе, но даже взять часть не малая польза.

Похвально это устремление, потому что оно, мне думается, совершением делания добра, что есть спешить всегда на добро. И более всего держать правду, которая одолевает неправду. Ибо неизречен разум Божий, который прилагается и сочетается с нашими трудами. Он недомыслим для всякого человека в сем житии, по причине превосходящего добра или более горького воздаяния, потому мы отвечаем приязнью к подобным, чтобы с ними принять почесть или мучения.

(194) Вопрос. Что есть части делание добра и сколько их? И можно ли их все вместе правильно исполнить? Ибо не все всё могут правильно исполнить. [Например, кто–то] не может достойно принять кого–либо по причине нищеты, но может быть воздержным и целомудренным. А другой — терпеть напасти или учить благочестию. Другой — давать нищим необходимое для жизни. Другой — служить даром. И с помощью одной из этих добродетелей не возможно ли избавиться от вечного осуждения?

 Ответ. Всякое делание добра — со строгостью мыслей, не замутненных скверной. А вся Мерзость злобы по отношению к целомудренным противостоит им воистину как враг. Против худшего подвизается наша природа. Некоторые говорят, что четыре части добродетели, это: мужество, мудрость, целомудрие, правда. Они добры, снизу и по суше движутся (плывут), будучи ниже небесного круга. То есть мужество по отношению к греху противника; целомудрие против страстей иметь власть и победу; а смысл — стройная власть, как в государствах; правда — славная часть жития, как думается, — она наставляет чинности, обуздывая. А что выше, ничего невозможно ни уразуметь, ни показать: и добродетели сами по себе затворены, имеют ли они высокое и небесное подобие красоты. Но у нас наставник — возвышенный Апостол, который насчитывает множество частей делания добра, но три всех лучших: веру, любовь, надежду. Вера дарует людям выше природы быть записанными вместе с бесплотными, хотя человек еще окружен одеянием скверны многих страстей, которые ангельские и прочие чины бесплотных не разумеют. Вера наставляет в искусстве людей, которые ходят внизу, катясь по земле. Она указывает помысл, приводящий к не имеющему образа Престолу Царя, и очевидным образом озаряет блеском не имеющей начала и бессмертной Природы. И оттуда блеск отгоняет омрачение чувств, которое как густое облако для существующих здесь. Омыв его от ума, дарует ему чистый взгляд, так что становится видимым невидимое, и постижимым неприступное. А надежда не вместе с ним отметается, как кто бы сказал, но приуготовляет по–доброму держаться в настоящем. Никак не оказываясь в будущем, но уже видя размышлением то, что еще не настало, как будто оно уже настало. И чаемое приводится пред лицом людей. Переступает запинку ногой, объединяет желаемое с видимым мимотекущим временем и осуществляет любовь будущую. А любовь есть возглавление для пришествия Бога во плоти. Она у Него везде всегда существует, и умолила Его явиться нам во плоти. И вполне подобающим образом она превосходит [другие добродетели], как сказал великий Апостол. Ибо все, что благочестно, человеколюбиво, преподобно и праведно, люди делают ради нее. И для нее и Христос до Крестной смерти преклонил во плоти выю.

(195) Вопрос. Как же тогда Соломон, премудрости которого все удивляются, говорит: «Три вещи я не могу уразуметь и четвертое не осмыслил: След летящего орла, путь змеи по камню, стезю корабля, плывущего в открытом море, и путь мужчины в юности»? Если он мудр, то почему этого он нам не объясняет, но заставляет нас оставить изыскание? Мы молим, чтобы ты нам это рассказал.

 Ответ. Премудрый в Боге Соломон не потому, что не может, не объяснил, но оставил сказанное — он некую искру любви к Богу вложил в нас. Как подвиг и венок исследование в этих вещах. Ибо что останется загадкой, если есть готовое переложение–отгадка? Премудрый не немощен разгадать три, как и осмыслить последующее. Что он назвал следом орла летящего? Мне думается, что это полет Святого Духа в Пророков и Апостолов. Как сказал Господь о Духе, богословя в Евангелиях: «Ты слышишь его голос, а откуда идет или куда идет, не знаешь»; «Никто не знает того, что в человеке, только дух у человека, который в нем. Так и Божие никто не познает (сознает), а только Дух Божий». Что относится к Божию? Явно, что это все видимое и невидимое. Всеми совокупно это недоведомо, а ведомо одному только Духу, и повинуется Ему как Богу и Владыке. Премудрый Соломон сравнивает Духа с орлом, поскольку орел есть царь и владыка для пернатых птиц. И пусть разумеется подобающим образом и о Божием Сыне. По неизреченному устроению таинства Он подобен орлу, полетевшему на ловлю и убийство умственно понимаемого луня и ночного ворона. Многомудрый Соломон также сказал, что не разумеем путь змей по камню. В Священном Писании змей разумеется как старый злодей и погубитель, который увел нас от жития райского, что мы себе создали путь. Как сказал божественный Апостол: «Я боюсь, что вы как когда змей Еву прельстил своими ухищрениями, так и растлеют ваши помыслы». Он же поведал, что Христос — камень, когда сказал: «…пили из духовного последующего камня; камень же был Христос». И по этому Камню никак не мог явиться след или путь змея. Хотя Божие Слово Я выбрал быть человеком, согласно нам, но Он остался невосприявшим и неприступным для лукаво ползающего змея. Ибо греха Он не сотворил, и не оказалось лжи в устах Его. Так говорит все собрание божественных [мужей и жен]. Но и стезю корабля, идущего в открытом море, не мог постичь премудрый царь иудеев. Ибо кораблю причастен Божий Промысл о плоти. Он, подобно кораблю, проходил через море смерти и уже потонувших выводил к новой жизни, но никакого следа смерти в смерти не оставил. Ибо невозможно, чтобы Несмерть бывала смертью. Богогласный назвал бессмертного Бога Слово Христа, и Его мужеский путь в юности: «юность моя с Ним воскресла». То есть обновятся те, кто не познает путей сего несчастного жития, отбросив струпья нынешнего зла, и этой переменой совокупно обновится все творение. И протяженность небес, все как риза обветшает, как одеяло совьется и изменится — сказал царь и пророк Давид. Так и земля переменится, сказал первоверховный Апостол. Еще и море станет пустым, и реки–моря засохнут, явным образом восклицает Исайя, возвышенный в Пророках. Так где–то произнося от Бога, говорит глубине: «Погибнешь, и реки твои высушу». И это подобающим образом сбывается впоследствии.

(196) Вопрос. Что повелевает Господь, когда говорит: «От дней Иоанна Крестителя и доселе Царствие Небесное силой берется, и употребляющие силу его захватывают» Мы знаем, что всякий захватчик достоин суда и проклятия; как мы будем понимать сказанное Господом?

 Ответ. Иоанн пришел прежде того дня, проповедуя людям Царствие Небесное, и когда пришел Спаситель, то те, кто без колебаний и воистину веровал, те великой аскезой и страданиями превзошли установления природы, и перешли телом к бесстрастию и, перелетев через запинания тела, умертвили телесные похоти, ходя в добродетели по узкому и болезненному пути. Они сами себя понуждают, совершая подвиг для венка вышнего призвания, как сказал святой Апостол.

(197) Вопрос. Что сказывает Господь, когда говорит об Иоанне: «Если примете его, то есть Илия, который придет»? Мы знаем, что Иоанна казнил Ирод. И как он опять сам будет Илиею?

 Ответ. Господь в Своем божественном пришествии послал его пред Собою в духе и силе Илии. Он прекрасно называется Илией, по равенству благодатности, и подобию устроения. Ибо началом и концом Заветов обоих был Иоанн. Он был конец Закона и начало Благой Вести, то есть иного, более чем принадлежащего Закону поведения и жития учитель, подобно как и чаемый Илия, который предваряет как–то незадолго Божие второе Христово пришествие во плоти, что есть конец этого бытия и жития и начало будущего. И подобно Иоанну, и его убивает (убьет) за истину разумно понимаемый Ирод.

(198) Вопрос. Каким образом самый больший из рожденных женами — Иоанн Креститель? Если потому что он был пророком, то и так, что больше пророка, как и говорит Господь в Евангелии? Почему же тогда Спаситель свидетельствует о нем как о большем всех? Он при зачатии сделал немым своего отца Захарию.

 Ответ. Я по–другому думаю об этом повествовании. Прежде всего вы сами признаете, что Иоанн, по свидетельству Господа, больше всех людей и выше Пророков. У меня нет слова выше живого слова свидетельства гласа вопиющего в пустыне, велящего уготовать пути Господу и сделать прямыми пути Его. Больший из всех рожденных женами Иоанн потому, что когда он еще был в утробе матери, и не вкусил нашего жития, то прорек, через материнский язык получив голос, и постиг во тьме таящийся Свет — воплощаемый в утробе Приснодевы Марии. Оттуда он блистал как через какое оконце через уста беременной [Елисаветы], которая приняла объятиями и лобзанием богоносную Девицу, и он возрадовался, возопив языком матери: «Откуда мне это, что да придет Мать Господа моего ко мне?» Благоумный раб постиг Владыку, скакал в утробе, стараясь предварить в службе Господу Иордан, и уготовить Ту, что ради нас, для плоти Его купель. Он больший в Пророках, потому что увидел во плоти Самого прореченного, и коснулся Его макушки, Того, Кого трепещут все. И Его все пророки и патриархи видели только во сне и догадках мечты; они прежде Христова Богоявления изменили образ жизни. А то, что Захария онемел от рождества благовествованного отрока, то я скажу, что это не от ужаса перед явившимся ему Ангелом, ибо он привык к этому виду, строго служа Закону; но за образом этого молчания последует молчание Закона. Когда родится отроча, то язык его отца вновь будет устроен, являя то, что родился «голос» от молчания и бесплодия и старости, то есть от обветшавшего, в глубокой старости, бесплодного Закона, от бесплодия приявших его иудеев, которым ничего из прореченного Пророками не было на пользу, и они не разумели о Боге и Слове рождения у нас на сбытие истине. И Его Мать по плоти родилась от них.