Пожелаешь ли знать, каковы должны быть вдовы? Раскроем Евангелие от Луки. И была, сказано там, Анна пророчица, дочь Фануилова, от колена Асирова (Лк. 2, 36). Анна значит «благодать». Фануил на нашем языке означает «лице Божие». Асир — «блаженство» или «богатство». Поэтому так как Анна от юности своей в продолжение восьмидесятичетырех лет несла бремя вдовства и не отходила от церкви Божией, пребывая в постах и молитвах день и ночь, то она сподобилась духовной благодати и заслужила наименование дочери лица Божия и участие в блаженствах своего предка.

Вспоминая вдову Сарептскую, которая, чтобы напитать Илию, решилась пожертвовать спасением своим и своего сына, так что в следующую ночь, готовясь умереть вместе с сыном, оставила у себя еще путешественника, желая потерять лучше жизнь, нежели милосердие, и из горсти муки приготовила для себя обилие жатвы Господней. Мука не убывает, и масло в сосуде появляется вновь. В Иудее оскудение пшеницы, ибо зерно пшеничное там умерло (см.: Ин. 12, 24), а у языческой вдовы не оскудевал ток елея. В Книге Иудифь (если кому угодно взять эту книгу) мы читаем о вдове, изнуренной постами и обезображенной плачевным видом, которая не плакала о смерти мужа, но в сокрушенном печалью теле стремилась на свидание к жениху. Я вижу вооруженную мечом руку, окровавленную десницу. Я узнаю голову Олоферна, принесенную из вражеского стана. Женщина побеждает мужей, непорочность обезглавливает похоть, внезапно переменив вид, облекается в победоносный траур, который прекраснее всех украшений сего века.

Некоторые неосновательно причисляют Девору ко вдовам и вождя Варака считают ее сыном, тогда как Писание дает знать нам совершенно иное. Оно сказало нам, что Девора была пророчица и причислялась к колену Иудину, и так как она могла сказать: Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим (Пс. 118, 103), то и получила имя пчелы, летающей по цветам Писания, орошенной благоуханием Духа Святого и собирающей пророческими устами сладкие соки амброзии. Ноеминь, что значит «утешенная», после горестной смерти детей и мужа принесла в отечество свою непорочность и, подкрепляемая этим напутствием, удержала при себе сноху моавитянку, чтобы исполнилось следующее пророчество Исаии: Посылайте агнцев владетелю земли из Селы в пустыне на гору дочери Сиона (Ис. 16, 1). Обращаюсь к евангельской вдове, вдове убогой, которая богаче всего израильского народа, которая, взяв зерно горчичное и положив закваску в сатех трех муки, исповедание Отца и Сына растворила благодатью Святого Духа и, положив в сокровищницу церковную две лепты, все, что могла иметь в своей собственности, все богатство свое, принесла в жертву своей веры в оба Завета. Ее лепты — это два Серафима, трижды славословящие Троицу и положенные в сокровищницу Церкви. От этого и взятый щипцами того и другого Завета пылающий уголь очищает уста грешников (см.: Ис. 6, 6–7).

Но зачем мне приводить примеры и на основании книг изображать добродетели жен, когда в том же городе, где ты живешь, ты можешь видеть примеры достойных подражания женщин? Чтобы избежать подозрения в лести, не стану перечислять их поименно. Довольно для тебя св. Марцеллы, которая, соответствуя своему первообразу, повторила для нас нечто из истории евангельской. Анна семь лет от девства своего жила с мужем, Марцелла семь месяцев; Анна ожидала Пришествия Христова — Марцелла держит Воспринятого Анной. Та воспевала плачущего Младенца; эта предвещает о Его прославлении. Та говорила о Нем всем чаявшим искупления Израиля; эта с искупленными язычниками взывает: Брат не избавит, избавит ли человек? (Пс. 48, 8). И из другого псалма: Человек родися в нем, и Той основа и Вышний (Пс. 86, 5). Почти два года тому назад я издал книги против Иовиниана, где авторитетом Писания сокрушил возражения противников, заимствуемые из того места, где апостол допускает второбрачие. Нет нужды целиком переписывать из той книги то, что ты сама можешь прочесть там. Но прежде, нежели закончу письмо, хочу сказать тебе только одно: каждодневно думай о том, что ты должна умереть, и никогда не будешь помышлять о втором браке.

К блаженному Августину

Господину поистине святому и папе блаженнейшему Августину Иероним во Господе желает здравия.

Письмо блаженства твоего дошло до меня в самую минуту отправления святого сына нашего Астерия иподиакона, моего друга. В этом письме ты оправдываешься, что не посылал в Рим сочинения, направленного против моего ничтожества. Я и не слышал, чтобы дело было так. Но брат наш Синезий диакон принес мне сюда экземпляры чьего–то письма, написанного как бы ко мне. В этом письме ты советуешь мне пропеть на известную главу апостола и взял за образец Стесихора, колеблющегося между порицанием и похвалой Елене, который за злословие потерял зрение, за похвалу снова получил его. Признаюсь откровенно твоей чести: хотя слог и показались мне твоими, я не решился, однако, поверить экземплярам письма, не обдумав дела; иначе, если бы я стал отвечать на него, ты, оскорбившись, имел бы полное право потребовать, чтобы я доказал предварительно, что сочинение действительно принадлежит тебе, а потом уже отвечал на него. Дело замедлила, кроме того, продолжительная болезнь святой и достопочтенной Павлы. Пока проводили мы долгое время у постели больной, письмо твое или того, кто писал под твоим именем, мы почти забыли, помня известный стих: не вовремя рассказ — то же, что музыка во время печали (ср.: Сир. 23, 6). Итак, если письмо твое, напиши прямо или пришли более верные экземпляры его: тогда без всякой раздражительности станем рассуждать о Писании и или исправим свою ошибку, или вразумим другого, что он порицал напрасно.

Никогда не осмеливался я коснуться чего–либо в твоих сочинениях. С меня довольно оправдывать свое, но чужого не хулить. Впрочем, мудрость твоя прекрасно знает, что всякий богат собственным смыслом и что детскому только тщеславию свойственно (как это имели обычай когда–то делать мальчишки) искать славы, порицая мужей знаменитых. Я не так глуп, чтобы считать за оскорбление себе, если ты не сходишься со мной в образе понимания; да и ты не оскорбишься за противоположность наших мыслей. Но то будет действительной ссорой между друзьями, если, не обращая внимания на свою суму, станем, по Персею, заглядывать в чужой чемодан. Поэтому люби того, кто тебя любит, и, будучи юношей, не вызывай старика на поле писаний. Мы имели свое время и мерились в беге, сколько могли; теперь бежать и оставлять за собой большие пространства тебе, а нам должен быть дан покой. Да, кстати (сказать с твоего позволения и не в обиду твоея чести), чтобы не показалось, будто только ты предлагаешь мне нечто из поэтов, припомни Дареса и Ентеллия и народную поговорку, что усталый бык тверже ступает ногой. С грустью диктовали мы это; о, если бы мы удостоились твоих объятий и имели возможность при взаимном собеседовании или научить чему–либо друг друга, или научиться!

Кальпурний, по прозванию шерстобой, прислал мне, с обычным безрассудством, свои проклятия, которые, как узнал я, благодаря старанию его дошли и до Африки. Я отчасти отвечал на них коротко и послал вам экземпляры этого сочиненьица: более полное сочинение я намерен послать вам при первом благоприятном случае. Я опасался при этом нарушить в чем бы то ни было правила христианского взаимного уважения, а желал только опровергнуть ложь и бред сумасброда и невежды. Не забывай меня, святой и достопочтенный папа. Смотри, до какой степени люблю я тебя, если решился отвечать тебе, не будучи вызван на это тобой, и не верю, чтобы твоим было то, что я сильно порицал бы в другом. Общий брат наш смиренно приветствует тебя.

К нему же (другое)

Господину поистине святому и блаженнейшему папе Августину Иероним во Христе желает здравия.

В прошлом году, отвечая с поспешностью на приветствие, я послал чести твоей письмо через брата нашего Астерия иподиакона, которое, думаю, доставлено тебе. Теперь же через святого брата моего Президия диакона прошу тебя прежде всего вспомнить обо мне, потом — принять в свое благорасположение подателя письма, считать его за самого родного мне, помочь ему, в чем ни окажется нужда, и дать ему пропитание. Не потому прошу об этом, чтобы он при помощи Христовой имел в чем–либо нужду; но потому, что он с величайшим нетерпением жаждет общения имуществ и соединение их сочтет величайшим для себя одолжением. А зачем он отплыл на Запад, можешь узнать из его собственного рассказа.